Борьба с безумием - Поль Генри де Крюи

- Если вы собираетесь писать о моей работе, - сказал он, - то вам надо бы прежде всего узнать мои плохие сто­роны. Помимо всего прочего, я был наркоманом-барбитуркстом.

Он сказал это таким тоном, будто речь шла о другом человеке.

- Меня засадили в больницу, потому что я был в аг­рессивном состоянии, - объяснял Фергюсон. - Я пытал­ся убить самого себя, потом свою жену Мэри. Надо же быть таким идиотом! У меня были зрительные галлюци­нации.

Я внимательно посмотрел на Фергюсона, сидевшего передо мной с тихим, безмятежным выражением лица. Он и не подозревал, что один знакомый доктор предупредил меня, что Фергюсон не только в прошлом, но и сейчас увлекается барбитуратами. Поблагодарив Джека за рас­сказ о своей жизни, я сообщил ему об этом предупреж­дении.

Фергюсон нисколько не возмутился этой сплетней.

- Доктор, очевидно, не знает, что я бросил это дело уже пять лет назад, -- сказал он с понимающей, довери­тельной улыбкой.

Не хотите ли познакомиться с Джеком Фергюсоном? Могу вам его представить: большой, плотный, широкопле­чий, тип портового грузчика, очень моложавый для своего возраста, с тихой, размеренной речью, с красной кожей, об­ветренной на свежем воздухе Северного Мичигана; темные, блестящие глаза на широком открытом лице смотрят на вас прямо и честно - глаза незлобивого и уравновешенного человека. Фергюсон мог бы сойти за простого домашнего врача со стоптанными подошвами, который любит людей такими, как они есть. Говорит он нараспев, немного гну­савит.

- Ваш знакомый знает обо мне только наполовину, - сказал Фергюсон. - Я был настоящим ублюдком, - так образно он выразился. И. чтобы доказать это, он продер­жал меня однажды целый вечер, рассказывая ошеломляю­щую историю своей жизни. Но об этом ниже - когда буду говорить об его образовании. Тогда же, слушая его, я по­думал о том, какое важное значение для его работы могло иметь это бурное прошлое. И вот сидит передо мной Джек Фергюсон, спокойный, но активный, эмоционально выдер­жанный. Имел ли этот человек хоть какое-нибудь основа­ние, чтобы затеять свою химическую войну против ненор­мального поведения?

Пожалуй, имел. Ведь он на собственной шкуре испытал, что значит быть безнадежным сумасшедшим и потом вы­здороветь.

У Фергюсона, как психиатра-исследователя, есть еще одно преимущество. Больница в Траверз-Сити как раз под­ходящее место для такой работы. Это закрытая больни­ца, совершенно не предназначенная для научных исследо­ваний. А крупные медицинские открытия редко выходят из больниц, специально намеченных и оборудованных для та­кой цели, подобно тому как крупные медицинские откры­тия редко выходят из рук ученых, намеревающихся их сделать. Работая в закрытой больнице, незаметный Фергюсон обладал в борьбе с дурным человеческим поведением не меньшими возможностями, чем всякий другой. А может быть, и большими.

Прошлой осенью (1955 г.) он начал мне показывать, как он атакует проблему, сводя все психические болезни к вопросу о ненормальном поведении. Он напомнил мне моего шефа Босса Кэттеринга, который утверждал: «Когда проблема разрешена, она кажется простой». Тот же Кэттеринг, смеясь, говорил: «Нет ничего более загадочного, чем очевидное». Фергюсон не старается проникнуть взгля­дом сквозь очевидное. Он интуитивно останавливается на его вершине.

Как медик-преподаватель, Фергюсон не заставляет меня заучивать мудреные медицинские термины. Много лет под­ряд, причисляя себя к большому и печальному контингенту американцев, еще не запертых в дома умалишенных, я пы­тался изучать фундаментальные труды по психиатрии, отыскивая в них хоть тень надежды на то, что мне удастся отсрочить день, когда санитары придут и заберут меня. Но страшные психиатрические термины, определяющие раз­личные виды поведения, сильно травмировали мою пси­хику. Я бросил это дело.

Джек Фергюсон отлично знает все, что касается шизо­френии и разных ее форм - кататонии, гебефрении, рас­щепления личности и параноидной формы. Он может объяснить вам разницу между реактивной и эндогенной де­прессией и рассказать, чем они отличаются от настоящей инволюционной меланхолии и депрессивной фазы подлин­ного маниакально-депрессивного психоза.

Но в своей работе Джек как бы хочет пробиться сквозь туман этого жаргона, который сам по себе едва ли многим вернул психическое здоровье, и открыть путь своей собст­венной идее о сущности психических заболеваний. В чем же эта сущность?

В ненормальном поведении. Из-за этого и только из-за этого больных забирают в дома умалишенных. Ребенок мо­жет заметить это в своем отце или матери, в брате или се­стре. Это то, что приводит в отчаяние домашних врачей, когда они замечают это в своих пациентах.

Ввязаться в борьбу с подобным злом - при всей мяг­кости речи и ангельской улыбке Фергюсона - было с его стороны отчаянной смелостью. В качестве эксперименталь­ной базы для всего Северного Мичигана он приспособил самые отдаленные, наглухо запертые, специально оборудо­ванные палаты своей больницы. Здесь прозябали - слово «жили» для них не подходит - обломки человечества, по больничному прозвищу «коты да собаки», хронические больные, не поддававшиеся никаким видам лечения, печаль­ный арьергард людей без надежды. Легкие или ранние слу­чаи психозов Фергюсону не годились.

В этом отношении он напомнил мне доктора Джулиуса Вагнер-Яурегга, который в 1917 году, как и Фергюсон, от­бирал для лечения только тех больных, которым грозила неизбежная, стопроцентная смерть от прогрессивного па­ралича. Он выжигал сифилис из их мозга огнем малярии и впервые в истории медицины вернул горсточку обре­ченных паралитиков к нормальному поведению, к семье и работе.

Свой знаменитый опыт австриец поставил над больны-г.:и, обреченными на верную смерть, ибо такова неотврати­мая природа общего паралича слабоумных. А у Фергюсо­на? Среди тысячи с лишним больных в его отделении было некоторое количество душевнобольных с начальной фор­мой заболевания - те случаи, которые успешно излечива­ются инсулином или электрошоком. Поскольку Фергюсон задумал пустить в ход новые успокоительные и возбужда­ющие лекарства, почему он не попробовал сначала испы­тать их действие на больных с ранней формой болезни? Почему он не дал возможности этим новым средствам быстро завоевать признание и успех?

Причиной того, что он этого не сделал и отбирал для опыта только неизлечимых, является честность и крайняя научная щепетильность Джека Фергюсона.

Многие больные с начальной формой часто дают ремис­сии или выздоравливают без всякого лечения. А уж эти несчастные из отдаленных палат не позволят новым лекар­ствам обмануть Фергюсона. Если безнадежные больные будут излечены, то уж наверно можно считать, что лекар­ства действуют. То, что стало затем происходить с этими жалкими созданиями, и является темой моего рассказа.

Но это еще не вся тема. Мы знаем, что и в других боль­ницах после применения новых лекарственных средств от­пускают под наблюдение семьи многих душевнобольных в разных стадиях болезни, и Фергюсон отнюдь не является единственным наблюдателем удивительного действия но­вых лекарств. Почему же тогда я выделяю именно его, как человека, поднявшегося на борьбу с безумием? Вот что он видит в моменты вдохновения, которое скорее можно наз­вать поэтическим, нежели научным.

Он видит скопище людей в стенах своей больницы; он видит беспокойных, сварливых, обозленных, угрюмых, по­дозрительных, глупых, порочных, неопрйтных, непристой­ных, склонных к самоубийству, одержимых мыслью об убийстве... Он видит дурное поведение своих больных и рассматривает это только как преувеличение, карикатуру на ненормальное поведение здоровых людей, находящихся вне больницы, на свободе.

Он знает, что новые лекарства плюс нежная любовная забота могут изменить судьбу его больных, которые счита­лись безнадежными. Он предвидит, что может дать - под­черкиваю, может дать - любовь плюс химикалии еще не запертым в больницу психически больным. Он хочет пере­дать этот метод в руки домашних врачей.

Поскольку я уже старик и порядочный скептик, не бе­русь предсказывать, доживет ли Джек до осуществления своей мечты. Может быть, медицинская профессия окажет­ся неспособной держать шаг наравне с ним. Но возможно, что врачи все же поймут животворность идей Фергюсона. Если его химикалии плюс любовь смогут превращать не­нормальное поведение в нормальное, это будет означать, что не помещенный в больницу психотик сможет_лучше уживаться с другими и самим собой (так Фергюсон опрделяет слово) «нормальный»). А способность уживаться с другими и самим собой сделает людей более счастливыми. Но слова «счастье» в науке не существует, Вы не найдете его в медицинском словаре Дорлэнда. Когда человек чув­ствует себя удовлетворенным и живет мирно с самим собой и с другими, это еще не значит, что он счастлив. На меди­цинском языке таких людей не называют счастливыми, их считают «эйфоричными», что в вольном переводе означает «якобы счастливые».