С нами крестная сила - Владимир Рыбин

Окна объединенной железнодорожной поликлиники долго не гасли. Уж и закат отгорел за рощей, что тянулась по ту сторону дороги, и поутихло громыханье на близкой сортировочной станции, и ночные лампочки зажглись меж колоннами у входа в поликлинику, а за матовыми освещенными окнами первого этажа все ходили смутные тени, словно призраки, манипулировали длинными руками, вселяя безотчетную жуть в души тех, кто осмеливался в этот час долго смотреть на эти окна. Перед входом была небольшая асфальтовая площадка, за ней - плотные кусты, В этих кустах вот уже битый час сидели двое. На одном была шляпа с широченными полями, какие в городе давно не носят, другой был совсем без головного убора, хоть и лыс окончательно. Заморосил дождичек, реденький и мелкий, но человек и тогда не прикрыл голову. Мокрая, она блестела, словно придорожный валун, отполированный прохожими, часто присаживавшимися на него отдохнуть. Тишина опускалась на город. Неподалеку время от времени пробегали электрички, по дороге; тянувшейся вдоль железнодорожного полотна, изредка проносились машины, но шум их словно бы только сгущал наваливавшуюся потом тишину. - Чего мы сидим, как ненормальные? - спросил лысый. - Пойдем да поглядим, может, и не она вовсе. - А если она? Увидит - пиши пропало, враз догадается. - Так уж и догадается. Мало ли зачем пришли. - Ты ее не знаешь. - Человек приподнял шляпу, вытер вспотевший лоб. - Из-за нее Санька умер. Как сказала, что умрет, так и вышло. Инфаркт. Был человек - и нету. - Может, она, как врач... - Какой врач?! Медсестра она. Да и не видала Саньку никогда, только на фотографии. Ткнула пальцем: умер. Мы - смеяться. Санька-то? Да он нас всех переживет, такой здоровяк. А она только головой покачала и пошла. А утром соседка прибежала: точно, умер. А ты говоришь... Помолчали, поежились. Июль и ночами мучил духотой, а их знобило. - Как к ней только люди-то идут, как не боятся? - Боятся?! Да к ней не пробьешься. Весь город гудит: ох, Ганна, ах, Ганна! Она у нас знаменитей любого артиста. - Ишь ты, массажисткой заделалась. Ну да ведь человеку что, только бы молодым себя почувствовать. Особенно бабе. Хлебом не корми, только чтоб помял кто-нибудь. Тогда снова хоть на танцы. - Да она и не мнет вовсе, хоть и зовется массажисткой. Поводит руками - и будь здоров. Люди все деньги выкладывают. Говорят, не берет, да кто поверит? Кто теперь не берет? Говорят, не прямо дают, а подсовывают кто куда - под бумаги на столе, даже под ковер. Всем кажется, что если не заплатить, то и здоровья не будет... Тут дверь поликлиники беззвучно приоткрылась и выглянула чья-то лохматая голова - не поймешь, мужика или бабы, повела глазами на обе стороны и скрылась. Друзья невольно подались друг к другу от охватившего их обоих страха. Дверь снова раскрылась, теперь уж настежь, вышли две старушки, словно бы поплыли над дорожкой - ни шагов не слыхать, ничего. Рядом в кустах взвыл кот, да так, будто с него шкуру сдирали. Друзья разом оглянулись, но никакого кота не увидели. А когда снова посмотрели на дорожку, то старушек уже не было, будто оторвались от земли и улетели в темный проем за углом поликлиники. - Не-е, брат, пошли-ка, - испуганно начал лысый. И замолк. Потому что свет в окнах вдруг заморгал и погас. И дверь поликлиники снова начала открываться. Обоим им показалось, что дверь открывалась слишком долго, а потом они увидели у колонн невысокую худощавую женщину с черными волосами, спадавшими на плечи. - Она? - Она, ввдьма! Женщина посмотрела на кусты, тряхнула волосами. - Кто там? Друзья замерли в совершенной уверенности, что их никак нельзя разглядеть в темных кустах. - Почему вы прячетесь? Лысый почувствовал, как задрожало плечо товарища, прижавшегося к нему. - Я же чувствую, что вы тут. Она так и сказала - не "вижу", а "чувствую", и от этого ли слова или потому, что ему передалась дрожь напарника, только лысый тоже начал трястись, как в лихорадке. Удивлялся сам себе - чего бояться? - но дрожь унять не мог. - Ну, тогда... - Женщина помолчала и вдруг вытянула перед собой обе руки. И волосы ее, как показалось обоим, тоже потянулись вперед. - Тогда я сама к вам пойду. Она так и пошла с вытянутыми вперед руками, как слепая, медленно пошла, тяжело переставляя ноги. И с каждым ее шагом безотчетный страх все больше охватывал людей, спрятавшихся в кустах. Вдруг оба они, не сговариваясь, вскочили и кинулись прочь, ломая кусты, топча газоны, примыкавшие к дороге, - Остановитесь! - неслось им вслед. А слышалось, будто не женщина кричит, а невесть кто, столько ужаса было в этом крике. Электричка летела с истошным воем, но они и электричку не слышали, не то что крик. И вдруг оба разом запнулись за какую-то проволоку и шмякнулись так, что в глазах потемнело. Когда опомнились, увидели колеса вагонов, мелькавшие в каких-то двух метрах. И снова ужас охватил их, отползли, вскочили, кинулись прочь...

Солнце ослепительным сиянием заливало кабинет, но перед глазами Савельева все была темень, и тускло горели дальние фонари, и набегал желтый глаз электрички, и свистели близкие колеса. И страх сжимал сердце. Хотелось бежать, он мысленно торопил ноги, но они, как во сне, еле двигались. Потом была долгая тишина. Савельев, не отрываясь, глядел в темные провалы глаз сидевшей напротив женщины и пытался угадать: заметила она или нет, что он задремал, слушая ее? - Извините, - сказал на всякий случай. - Плохо спал сегодня. Кошмары какие-то. Но я все слышал. Интересно вы рассказываете, впечатляюще. Снова осмелился взглянуть ей в глаза. Теперь они показались ему не черными, а серыми, с искорками в глубине. - Понятно, люди чуть не попали под электричку. Но вы-то тут при чем? - Я их напугала. - Каким образом? - Они прятались в кустах, и я подумала: бандиты какие. Решила повлиять на них. - Как? - Очень просто. Надо протянуть к ним руки и сосредоточиться, чтобы передать свой испуг. Я, наверное, перестаралась. - И вы уверены, что передали, как вы говорите, свой испуг? - Конечно. - А может, они сами испугались? Выпивши были... - Нет, нет, я знаю, это я виновата. - Ну, хорошо. А что дальше? - Я с трудом их остановила. - Но вы говорили, что они запнулись за какую-то проволоку. - Это им так показалось. А на самом деле мне самой пришлось нарочно запнуться и упасть. Видите? - Она показала на ленточку лейкопластыря на лбу. - Некогда было выбирать место. В этот момент солнце соскочило с подоконника, залило кабинет особенно интенсивным светом, и Андрей разглядел сидящую перед ним женщину всю, до мельчайших подробностей, от белой наклейки на лбу, до округлых коленок, мягко обтянутых платьем из какой-то свободно спадающей, текучей сиреневой ткани. Он зажмурился, чтобы не глядеть, поймав себя на неподобающих мыслях. Но не глядеть было еще труднее. Тогда он чуть разжал веки, увидел дрожащий хаос черно-белых пятен, смазанные контуры предметов. Сиреневое пятно плыло и увеличивалось. Показалось ему, что женщина встала и тянется к нему оголенными до локтей руками. Он понимал, что этого следовало бы испугаться, но боязни не было, как раз наоборот, было какое-то благостное чувство, и знакомые расслабляющие мурашки щекотно сбегали с затылка за шиворот. Андрей поежился и открыл глаза. Сидя на своем месте, женщина в упор внимательно, как диковинку, разглядывала его. - Я вижу... у вас ко мне... много, вопросов, - сказала она, многозначительно разделяя слова. - Немало. - Он опустил глаза, чувствуя, что краснеет. - Я ведь еще не арестованная? - Ну что вы!.. - Так не все ли равно, где задавать эти вопросы? Она поглядела на залитое солнцем окно, и Андрей с необыкновенной ясностью представил себе мягкую зелень поляны в обрамлении молодого березняка, песчаную проплешину у манящего изгиба речки. - Я ведь в отпуске, - неожиданно для самого себя признался Андрей. Выпросил. Как раз с сегодняшнего дня. Да вот вы... - Извините. - Сам виноват. Хотел еще вчера вечером уехать... Работа такая: не удерешь - обязательно разыщут. - Так удирайте. - Теперь уж все. Сейчас придет начальник... - Он не придет. - Как это не придет? Демин да не придет? - Не придет. - Откуда вы знаете? - насторожился Андрей. - Не знаю. - А я знаю. Пришел уж, наверное. Пойду доложу. Он встал, соображая, идти или не идти? Если бы Демин пришел, вызвал бы. Решил пойти, хоть у дежурного спросить. Аверкин, как всегда, кричал в телефон. Какой-то странной способностью обладал этот лейтенант: в его дежурство телефоны почему-то не умолкали. Или же он сам звонил. Как бы там ни было, без телефонной трубки в руке Аверкина представить было невозможно. Увидев Савельева, Аверкин замотал головой - нет, мол, не приходил Демин. На миг зажал трубку ладонью, выкрикнул: - Не придет! Звонил... - Как звонил? Откуда? - Не знаю, не знаю... - Ты ему сказал, что я здесь? - Сказал. Велел передать, чтобы ты шел. - Куда шел? - Домой или куда там?.. Нету дела, все... Заявление забрали. - Кто забрал? - Да они же. Пришли, сказали: ведьмы боятся... Их право. - Чего мне-то не сказал? Я же тут. - Да вот! - Аверкин мотнул головой на зажатую в руке трубку. - Не оторвешься. Выругавшись, Савельев вернулся в кабинет, ни слова не говоря, убрал со стола бумаги, подергал ящики - заперты ли, поглядел на женщину. Она стояла у двери, с напряженным ожиданием смотрела на него. - Все, мадам. Сеанс окончен. Заявления нет, пострадавших нет, виноватых нет. Все. Он злился на себя, на Демина, на эту женщину, - Прощайте. Она кивнула и улыбнулась так, что у него затомилось сердце. - До свидания, - сказала многообещающе и исчезла. Только что стояла в полуоткрытых дверях и вдруг пропала. Ни шагов по коридору, ничего, Савельев выглянул - пусто. И ни посетителей в коридоре, никого из сотрудников. Понятно - воскресенье. И все-таки жутковато было от такой пустоты. И голос Аверкина в глубине коридора казался далеким и глухим, нереальным. "И впрямь ведьма, - подумал Савельев. Но подумал как-то весело, будто они, ведьмы, каждый дань перед глазами. - Конечно, каждый день, - все так же весело подумал он о себе. - Что ни встречная, то и ведьма. Голодному любой кусок - пирожное..."