Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

Только мастер знал, что дожди, пришедшие на хвосте его, — собраны из слёз. Ветер плакал. Но люди притворялись, что не слышат. В хижинах полно вяленого мяса и речной рыбы, и после дождей, к следующей жаре, родятся мальчики — будущие охотники. А среди девочек будут те, кого заберут, чтоб Западному ветру всегда хватало слёз.

Мастер повернулся. Шея затекла, и он повернулся еще раз, снова лёг на спину, глядя, как черные листья в щелях крыши полощутся в порывах ветра. Подумал, сердясь, что вертится без сна и крутятся в голове мысли — одни и те же, ходят по кругу. А всего-то один раз пошёл туда, спасая себя от непокоя. Получил нож, получил покой обладания. Но потерял остальной покой, который держит жизнь. И теперь каждый год слушает Западный ветер, и сердце его ноет, будто кричит раненый маленький заяц без матери в густой траве.

…Их заберут. По-разному. Одни потеряются в лесу, когда уйдут за ягодами, другие убегут сами, поругавшись с парнями. Немного из племени, человек пять-шесть.

Когда-то он понял, что так бывает из года в год. Пришёл к вождю рассказать, но тот, опустив голову, посверкивая из-под наведённых чёрным соком бровей глазами, не дослушал, крикнул, чтоб выгнали. Погрозил: из племени тоже выгонят, если будет болтать ерунду. Лес огромен, в нем — звери. Иногда приходят такие, которым нет имени, издалека. И странно ли, что каждый год теряются несколько глупых девушек или детей. Кто не смог оберечь себя в лесу, тот сам виноват.

Так говорил вождь, когда воины выталкивали мастера из большого дома. Он упал со ступеньки и подвернул ногу. Сидел в хижине, вырезал из дерева фигурку девушки, что пропала последней в тот год. Многие хотели подарить ей плетеный поясок, ждали только Западного ветра, но ветер пришёл, и она ушла за ним.

Мастер закутался в циновку и сел, привалился к деревянному столбу. Можно наощупь найти кисет и закурить. Но незачем приманивать ветер огнём трубки. Только сидеть и ждать, когда станут видны в щелях дрожащие от ветра длинные листья на крыше. И думать.

Мастер думал о том, что совсем близко — о распухшей от моря реке и о том, что утром его двор засверкает осколками перламутровых раковин, о маленьких зверях в тайных норах и о птицах, как они там, в лёгких гнездах, которые качаются на концах веток. И потом стал думать выше и дальше, будто он и есть птица, летит над лесом и видит сверху, как прореживается листва над тропами зверей и людей. Если лететь от моря, вглубь, то на полянах — серые спины слонов, их трогать нельзя и даже поклониться им нельзя, они не понимают языка племени, живут сами себе. Но можно, спрятавшись, смотреть долго-долго на столбы серых и коричневых ног, загнутые белые зубы и длинные гибкие носы. И потом унести в голове огромность их боков и как они кричат полной глоткой. Об этом никому не расскажешь, все будут смеяться, что разум мастера, и так невеликий, унесла лесная обезьяна. Может быть, Онне рассказал бы. Но чем дольше дует Западный ветер, тем яснее мастер видит: правильно остался недоплетённым её поясок. Он говорил бы с ней и любил её ночами под сеткой дождя над крышей. А потом увёл бы её туда, где из женщин делают слёзы. Сам…

Мастер потянулся и взял таки трубку. Стал бить чирком по кресалу, зажав его в руке. Искры летели в темноту и умирали. Мокро было в ночном воздухе, свистели листья за стенами. И щёки мастера тоже были мокры. Трубка не зажглась. Ну и ладно. Один, в маленькой хижине на самом краю деревни. Почти деревенский дурачок, но и нужный всем, потому что кто еще вырежет такие узоры на посуде, кто выложит раковинами рукоятку копья и научит женщин, как покрасить мягкую ткань в разные цвета. Один он такой. Один. Может, если была бы жена, то бегал бы по дому такой же мальчишка, как этот сегодня. И его — всему научить. Но всякий раз, ночами Западного ветра, мастер думал: а если бы девочка. Тогда как? Жить, зная, что настанет срок и она не придет из леса. Кто знает почему. Сошла на другую тропу и потерялась. Или большая кошка, чья спина узорчата, как солнечные цветы, снесла лапой ей лицо. Или… Или забрали её.

Нет, нет. Лучше одному.

Ветер шумел, и не было ему отдыха. Временами становился сильнее, ревел на реке и дёргал края крыши, шлёпая большими листьями. Может, рассвет не придёт? Как река, что течёт сегодня в обратную сторону, так и ночь пройдёт от первой своей темноты до последней и снова откачнется в свою глубину.

Мастер знал эти мысли, они приходили всегда, из года в год, и он снова их думал. Наверно, их вкладывает в голову Западный ветер, и это его дети вместо детей, что были бы в его жене.

А ещё, когда он уже стал забывать о том, что видел в пещерах, люди стали говорить о новых тропах. Чужих тропах. Они появляются и пропадают. Нельзя ходить чужими тропами, которые есть с утра и вдруг исчезают к закату. Ведь неизвестно, откуда идет такая тропа и куда по ней придёшь. Но шептались о том, что видели тех, кто идёт по ней. Женщина. Старше невест, но не старуха. Мужчина с кожей светлой, как брюхо ящерицы. У него волосы цвета сухой травы и глаза, как хмурое небо перед большими дождями. А глаз женщины никто не видел. Мелькнёт и идёт по тропе, выпрямив спину, и следом за ней проходит мужчина, не отрывая глаз.

Это беспокоит старейшин, они не любят перемен. Дважды они собирались в большом доме и совещались, как быть? В какую часть мира включить новые тропы и идущих по ним? Но, выкурив трубки и попив свежего пива, оба раза решали: пусть пока всё так и будет. Только повторили — ходить по тропам нельзя.

Ветер плеснул шелестом, и раздался треск в углу хижины, под самой крышей. В открытой щели, с которой сорвало часть пальмовых листьев, чуть засветлело небо. Серое, несущее в брюхе будущие дожди.

Мастер встал, отбрасывая циновку, и пошёл к выходу, касаясь рукой столбов, подпирающих крышу. Снаружи ветер бил в стену оторванным куском кровли. В лицо резким теплом ударили брызги, но ещё не сверху, а от реки. Солёные. Прикрывая лицо, мастер спустился по деревянным ступеням на вязкий песок тропинки, в котором утопали босые ноги.

Он шёл, песок проминался и щекотал ступни. Река сверкала в бледном свете, как лежащий вверх брюхом речной длинный зверь. Или как огромный нож великана. Стволы деревьев пересекали сверкание чёрными силуэтами. Оглянулся. Чёрные на сером стояли рядами хижины, взмахивали краями листьев на крышах.

А потом стволы остались за спиной, и, встав на песке, он запел вполголоса вместе с ветром, глядя на смятый блеск воды за серым перед рассветом пляже. Сердце его заходилось тоской от того, что никому не расскажешь о реке, сделанной из ночного света.

И — смолк, вглядываясь. На краю песчаного пляжика, у самой воды лежало что-то. Светлое и не блестело. Вот шевельнулось, против дыхания ветра, потому и заметил. Живое.