Востоковед - Александр Проханов

– Я смертельно устал. Не хочу. Не могу возвращаться к прошлому.

– Это приказ, полковник.

На спинках дубовых стульев были вырезаны гербы государства. В хрустальных кубах чернильницы застыли старинные радуги. У потолка в далеком углу сгустился дым из вишневой трубки. Сойка взлетала, брызнув нестерпимой лазурью. Опустелая ветка еще продолжала дрожать.

Глава 3

Торобов спустился в тир, где не был несколько лет. Здесь устойчиво пахло ружейным маслом, металлом, сладковатой пороховой гарью и еще чем-то, едва уловимым, что, быть может, являлось запахом расстрелянной плоти. «Оружейник» Семеныч встретил его так, словно не заметил многолетнего отсутствия. Длиннорукий, с шершавым лицом, по которому прошелся рашпиль и оставил железные заусеницы, он тут же сообщил о постигшем его несчастье:

– У меня, Леонид Васильевич, кот помер, Тиша. От старости. Пятнадцать лет жил. Утром подхожу, не дышит. Места себе не найду. Из чего будем стрелять?

Торобов выбрал американский пистолет «ФНС», итальянскую «Беретту» и русский «ПМ». Семеныч принес ящик с оружием, выставил мишени, положил перед Торобовым наушники:

– Да я вам говорил про кота. Тишей звали.

Торобов, плавно напрягая руку, поднял «ФНС», ловя в прицел мишень с черной головой и сутулыми плечами. Складывал геометрическую фигуру из линии ствола, сухожилий плеча, мерцающего зрачка и остановившегося в груди сердца. Лицо майора Фарука Низара с улыбкой и франтоватыми усиками проступило из черной мишени. И Торобов, прекратив дышать, разрядил обойму, после каждого выстрела совмещая ствол с мягкими губами майора, дырявя его пушистые брови, влажные мечтательные глаза. Опустил пистолет, передернув затвор.

Семеныч подтянул мишень, рассматривая в бумаге пробоины. Ни одной в голову, одна в шее, остальные не попали в контур.

– Рука забыла, – произнес Семеныч, помещая в зажимы другую мишень.

«Беретта» удобно легла в ладонь. Лицо майора Фарука Низара смотрело влажными задумчивыми глазами, мягкие, как у оленя, губы чуть улыбались, краснели на мундире нашивки, золотилась кокарда. Торобов остановил дыхание, чувствуя, как медленно взбухает в груди сердце, и утопил крючок. Пистолет прогрохотал, отщелкивая гильзы. Торобов, отложив ствол, смотрел, как приближается мишень. Одна пуля прибила голову, две угодили в шею, и остальные прострелили тело.

– В руке тоже ум есть. Она думать должна. – Семеныч менял в зажимах мишень.

Торобов вспомнил, как Фарук Низар принимал его в своей солнечной уютной квартире. Белая рубаха апаш, волнистые с синим отливом волосы, на столе на узорном блюде стеклянный дышащий плов, жена Фарука, чернобровая красавица с восхитительным, как в восточной сказке, лицом, в соседней комнате шумно играет сын. И в эти сияющие лица, в цветастое блюдо с пловом, в солнечный весенний Багдад с рынками, жаровнями, зелено-голубыми мечетями Торобов целил «ПМ». С каждым выстрелом удалялся от снежных берез, волшебной сойки, неразгаданной тайны, на которую указал ему Господь и которую ему не дано разгадать.

– Стрельбу окончил. – Торобов отложил оружие.

– Уже лучше, Леонид Васильевич, уже лучше, – радовался Семеныч, показывая черный круг головы, взлохмаченный попаданиями.

– Спасибо, Семеныч, – Торобов совлекал наушники, – горе твое разделяю. Тиша был славным котом. Второго такого не сыщешь.

Пожал «оружейнику» руку, натертую до твердых мозолей.

Вечером Торобов встречался с профессором Иерусалимского университета Шимоном Брауде. Их свидание проходило в Еврейском культурном центре, где чествовали кумира российских евреев, юмориста, чьи безобидные шуточки смешили, печалили, наставляли и предостерегали евреев. Еврейские писатели, коммерсанты, ученые были странно чувствительны к этим забавным афоризмам и притчам, воспринимали юморески как священные тексты. Торобову было непонятно это обожание, он не находил шутки смешными, но объяснял это дефектом своего восприятия, в котором отсутствовало какое-то важное звено.

Они сидели с Шимоном Брауде в кафе, за стеклянной стеной, сквозь которую был виден входящий в вестибюль люд. Это была еврейская элита Москвы. Блистали туалеты, прически, лица, исполненные веселья, величия или пресыщенного самодовольства.

Шимон Брауде имел продолговатую голову, на которой красовалась бархатная кипа, как чашечка желудя. Он был худ, в чопорном пиджаке, с прямым, как у дятла, носом и белыми холеными руками, на которых переливался бриллиант. Выходец из России, он прежде служил в израильской разведке Натив, которая агитировала русских евреев иммигрировать в Израиль. Занимался археологией хазарских древностей. Написал диссертацию о «еврейском факторе» в русской революции. А теперь курсировал между Москвой и Иерусалимом, искусно продвигая через еврейские круги политические интересы Израиля.

– Сейчас, Леонид, когда русские самолеты бомбят «Исламское государство», вы поняли, что террористы Хамас и Хизбаллы мало чем отличаются от террористов ИГИЛ? Ваши пристрастия к фундаменталистам дорого обойдутся России.

– Любезный Шимон, ХАМАС открыто осудил ИГИЛ, а отряды Хизбаллы сражаются под Алеппо и Хомсом вместе с армией Асада.

– В любом случае у нас с Россией обнаружилось на Ближнем Востоке общее дело.

– Один из влиятельных еврейских журналистов в Москве написал, что в этой войне не должна пролиться ни одна капля еврейской крови и ни одна капля еврейского бензина. Израиль будет делать еврейское дело русскими руками.

– Все это полемический задор, Леонид. Не более. Израильские беспилотники определяют цели для ваших бомбардировщиков. Израиль, как может, содействует вашему сближению с Америкой.

– Мы это знаем, Шимон. Мы благодарны.

Торобов не стал возражать собеседнику. Сквозь стеклянную стену видел, как мимо шел редактор крупнейшей радиостанции, которая мощно влияла на общественное сознание. Гениальный творец, он собрал на своем радио самых ярких и творческих представителей еврейской интеллигенции. Они являлись законодателями моды в политике, экономике и культуре. Создавали и разрушали репутации. Рождали интеллектуальные течения. Сложно лавировали в хитросплетениях кремлевских групп. Радиостанция была не просто средством массовой информации, но блестяще организованной партией, собирая в сгусток энергию еврейского интеллекта и вбрасывая этот расплавленный сгусток во все области русской жизни.

Редактор был мал ростом, с огромной лобастой головой, размер которой увеличивали седые всклокоченные волосы. Они развевались, трепетали, посылали во все стороны молнии электричества. Казались антенной, чуткой к бесчисленным сигналам, витавшим в мироздании. Редактор шел пылко, властно, люди расступались перед ним, сгибались в поклонах. А он шествовал, как повелитель. Торобов сквозь стекло чувствовал исходящие от него волны энергии.

– Леонид, вы прекрасный востоковед. Русская школа арабистики очень сильная. Вы знаете, Ближний Восток – это солнечное сплетение мира. Сквозь него проходят нервные волокна, кровеносные сосуды, охватывающие все человечество. Вы рассекаете крохотный сосудик в районе Ормузского пролива, и умирает вся японская экономика. Вы слышите слабый хлопок на улицах Хайфы, и начинают грохотать все орудия НАТО. Сейчас Россия вторглась на Ближний Восток, чужой для вас регион. Вы нуждаетесь в советнике, в поводыре, который поведет вас по Ближнему Востоку и не даст оступиться. Таким поводырем является Израиль.

– Дорогой Шимон, если Израиль – это Моисей, то он станет нас водить сорок лет и приведет в страну, где нет нефти. Поверьте, у России была и есть стратегия на Ближнем Востоке. Сейчас среди руин прежнего Ближнего Востока на глазах исчезают целые государства и формируется новый облик региона. И Россия хочет участвовать в формировании этого нового облика. Нет Ближнего Востока без Израиля, но нет его и без России.

– Ближний Восток, Леонид, – это родина пророков. Отсюда истекли три великие авраамические религии. Здесь началась мировая история, здесь она и закончится. Кто контролирует Ближний Восток, тот контролирует историю. Христиане и евреи не должны допустить, чтобы Ближний Восток контролировался исламом. Израиль этому препятствует и несет великие жертвы. Израиль действует на Ближнем Востоке, в том числе и в интересах России.

– Мы знаем этот довод, Шимон. Но поверьте, Россия сама способна защищать свои интересы. – Торобов вел этот поверхностный кафедральный диалог, где отсутствовала реальность, добываемая по крупицам разведками. Из этих крупиц складывалась мерцающая неустойчивая картина, где каждая пуля, каждый танкер нефти, каждое лукавое вероломное слово меняли всю картину.

Мимо стеклянной стены двигался дирижер изысканного струнного оркестра, мировая знаменитость, чьи виртуозы выступали во всех концертных залах мира. Он был высок, тонок, гибок в талии, с маленькой седой головой. Шел, опустив глаза и улыбаясь, позволяя собой любоваться. Чем-то напоминал скрипку – своим изяществом, хрупкостью, играющими в нем переливами красоты и печали. Его оркестр, играя европейскую классику, вносил в нее неуловимую печаль и сладостную меланхолию. Громоподобные, прилетающие из небес звуки покрывались едва заметной пыльцой, которая укрощала эти музыкальные бури, делала их безопасными, переносила из космоса в салоны. Даже Вагнер, с его великолепной разрушительной мощью, смирялся, становился ручным, что позволяло играть его в концертных залах Иерусалима и Тель-Авива.