Блажен, кто смолоду был молод - Игорь Оськин

— По ошибке сел, — так говорили сыну в детстве.

— Заработать хотел, — позднее сказала мать.

Очевидно, счастливая пора детства длится до определенного года, потому что даже война не прекратила ее. Опять-таки мальчику повезло: Ораниенбаум оказался в двойной блокаде, но на его пятачке в полсотни километров вдоль залива остались деревни. Повезло и с родными – у них крестьянские навыки. В сентябре они выехали на грузовиках на колхозное поле собрать остатки картофеля. Появились немецкие бомбардировщики. В ясную солнечную погоду с них отчетливо были видны два десятка мирных людей на огороде. Но они стали бомбить. Мальчик забрался под машину, не испугался, а удивился: зачем немцам эта бесполезная затея? Очевидно, сбросили абы куда, тем более здесь зениток не было.

Набранные два мешка картошки спасли их до весны.

Тетя Валя и ее муж, крестный, жили в этом же доме, перед войной предприимчивая мать сделала комнату для них. Предприимчивая сестра ходила по деревням, меняла одежду на еду. Еще в октябре не голодали: крестный, молча негодуя, отнес на помойку большой кусок конины.

В дом дважды попадали снаряды. Все жильцы переселились в подвал. Когда семейство обедало, горластая бой-баба садилась напротив и молча глядела в рот. С ней не делились.

Школьный учитель, оставшийся здесь один, был замечен в мелких кражах из чужих кастрюль. На сбор картошки он не выезжал.

Кока по-прежнему жила в Ленинграде. Перед войной она вышла замуж, родила сына Леньку. Муж бил ее, на фронте его убили. Тетя Валя добиралась до Ленинграда по льду через Кронштадт и Лисий нос, где пешком, где на попутках. Приносила еду, которую двухлетний Ленька ел за столом, потом сползал на пол и искал крошки.

Мальчик Валя не запомнил голода, правда, потом мать говорила, что он опухал от голода. Жизнь была интересной. Школа не работала, второй класс он пропустил. Всю зиму катались с горы, играли в парке.

Хорошо быть малолетком, просто лучше не бывает.

Как весело было бежать из парка, когда за спиной рвались снаряды и никого не задело. Вообще-то весело стало, когда добежали до дома. В соседнем здании хранилось военное имущество. Вместе с ребятами он воровал каски, фонари, взрыватели для гранат и т. п. Повезло – никому пальцы не оторвало.

Однажды, когда игры с ребятами были в самом разгаре, мать позвала его домой. Не пошел, потом от обиды и упрямства спрятался за сараем во дворе. Родители и соседи долго искали, отец ходил по городу по знакомым, когда нашли, отец ударил его по щеке – ударил впервые и единожды. Потом он понял почему: на город уже падали снаряды, а сын пропал. Так началась печальная история его нервных срывов.

В другой раз он просился на двор – покататься на коньках.

— Уже воздушную тревогу объявили, — сказала мама.

— А я все равно пойду, — канючил сын и прикручивал веревками коньки.

Страшный взрыв потряс их дом. Утром вышли: во дворе у самого подъезда огромная воронка от бомбы. Покатался бы…

Осенью отец ушел в армию. У него была бронь – освобождение от призыва, дается тем, кто нужен на работе. Он решил:

— Уже многих забрали, пойду добровольцем, у них льготы.

Писал матери нежные письма: «Здравствуй, Верунчик, дорогусенькая …» Он – разведчик, писал брату о том, как переправлялись через Неву, попали под обстрел, погибли все в лодке кроме него, насчитал в бушлате тридцать дырок, ни одна пуля не задела.

Весной 1942 года две семьи отправились в эвакуацию. На открытой машине ехали по льду через Кронштадт, здесь машину тряхнуло, бабушка и внучек упали на землю. На Финляндском вокзале отец пришел провожать. Сын ел полученную от отца булку, сидя на вещах. Вдруг видит: оборванный пацан ходит вокруг него и что-то подбирает на платформе. Изумился: пацан подбирает крошки от его булки. Понял и запомнил – он до такого не доходил.

Переезд по Ладоге: красивейшая картина – яркое солнце, машины по полколеса в воде, взрывы на льду – немцы стреляют всё мимо, да мимо.

После Ладоги – товарные вагоны, горячая пища на станциях. Вышел на остановке в поле – развороченные после бомбежки вагоны, трупы, один – голым задом вверх. Понял: убит, когда справлял нужду. Запечатлелось.

В Саратовской области, в деревне три сестры с двумя детьми получили отдельный дом. Огородничали, откормили свинью. Крестьянская закваска.

В 9 лет закончилось счастливое детство. Разум созрел: научился строить логические цепочки, предвидеть будущее. И он понял: все люди рано или поздно умирают. Значит, и он тоже умрет. Пусть даже проживет очень долго, но все равно умрет. Почувствовал себя в западне: заманили в нее и всё – назад ходу нет. Запустили в жизнь, не спрашивая согласия. Однажды в полусне полетел в черную бездну, в звездную пропасть – с тех пор ужас неизбежной смерти не отпускал его.

К вере в загробную жизнь его не приучали. Мог бы и сам приучиться ради успокоения. Однако его душа и разум по своей конституции не принимали чуда.[3]

В те свои девять лет успокоил себя по детски просто и ясно: пока вырасту, наука придумает лекарство от смерти, и люди будут жить вечно.

Стал молчалив и замкнут. Оказалось – в отца. «Молчун, — говорила о нем мать, — разговорится, когда выпьет».

В это же время начал много читать, смотреть кино. Мир раздвинулся, в нем были интересные, прекрасные люди. Они совершали подвиги, говорили красиво и благородно. Мальчик удивился тому, что люди в жизни не такие, как в книгах и в кино. Заботятся только о самих себе, говорят неприличные слова, пьют водку, скандалят… Ладно, решил он, это только здесь в саратовской деревне такие, вернусь в Ленинград, там встречу настоящих людей. (Не встретив их по приезду в Ленинград, долго еще, вплоть до взросления, надеялся встретить книжно-киношных людей в другой среде: на работе, в мире искусства и т. п.)

Осенью он собрался идти во второй класс. Деревенские сверстники сказали:

— Зачем? Иди вместе с нами в третий, догонишь.

Действительно, немного помучился, но освоился, закончил третий класс на отлично. Впоследствии ерничал: благодаря фашистам закончил десятилетку за девять лет.

Привязался к Шурке Гольштейну из Киева, лучшему другу.

В деревенской библиотеке ребятам доверили выбор книг на полках, часть книг попадала под рубашку за пояс. Нужды воровать не было, нравился беспроигрышный риск. И он тоже стал воровать. За компанию. Стыдился, но воровал. Стадное чувство – быть таким как все.

Однажды библиотекарша не давала ему книгу: «рано еще», он плаксиво уговаривал, потом схватил книгу и с плачем побежал на улицу. Она пошла следом: «Дай, я только запишу». Он остановился, она забрала книгу и вернулась к себе. Тоже устыдился – за свои слабость и глупость.

В 1944 году отец на фронте пропал без вести: за восемь дней до 27 января – дня полного снятия блокады. Вся страна жила призывом поэта: жди меня и я вернусь! И мальчик радостно ухватился за эту надежду: не мог отец погибнуть, надо ждать.

Мать поехала в Ленинград одна. Через несколько месяцев выехали сестры с детьми.

В Ленинграде мать в очередной раз проявила свою предприимчивость. У нее хорошее образование – семь классов школы (у сестер по два) и сообразительность. Она устроилась управдомом и использовала служебное положение для того, чтобы занять освободившиеся комнаты, естественно, с пропиской. В ее ведении – три дома в центральном, Смольнинском районе, в одном доме она «сделала» комнату для себя, в другом – для младшей сестры и для сестры мужа. Они добились таки своего: закрепились в Ленинграде.

Фронт был еще недалеко, на эстонской границе. Однако советская власть уже сумела создать пионерский лагерь в Большой Ижоре, где он хорошо провел месяц. Здесь же был дом деда Ивана, который умер в эвакуации от рака на 64-м году жизни. Его дом, служебное жилье, пропал для семьи – заняли чужие люди.

Потом мать отвезла его в родную деревню деда Тимофея. До войны у деда был большой каменный дом, построенный после двух пожаров. Большое подворье: хлев, амбар, баня, гумно. Сад, огород, пятьдесят соток земли. Дом и подворье сожгли наши при отступлении. Из ста дворов сожгли десяток, так что для проживания здесь немецких и эстонских оккупантов дома нашлись.

Теперь по общинной традиции колхозники поставили деду сруб три на пять метров, куда втиснули даже русскую печь.

Семидесятилетний дед жил один. В молодости он почему-то поехал в Тверскую губернию брать жену из сиротского дома. Родилось шесть детей, как положено по тогдашней норме. Жена умерла от рака на 60-м году в самом начале войны. Три сына погибли на фронте, три дочери жили в городе.

В 11 лет мальчик стал домашней хозяйкой: готовил на себя и деда, а потом и на младшего брата. Нужда заставила: мать и тети работали в городе. Шел от простого – картошка, каши, макароны – к сложному: супы, хлеб, творог, крахмал из картошки для киселя и др. Творческая работа – пока осваиваешь процесс. Каждый день пища съедалась, и каждый день надо готовить снова. Тошно становилось. А как же домашние хозяйки? Привыкают и терпят? Обретают удовольствие от процесса.?