Ты пожалеешь (СИ) - Ру Тори

Парень снимает с плеча гитару, наклоняется к кофру, выгребает оттуда деньги и укладывает ее внутрь.

— Я как раз закруглялся. Хочешь есть? — спрашивает он буднично, словно мы сто лет знакомы.

Я действительно не ела последние сутки. Но еще больше я не хочу домой — появилась возможность хотя бы час побыть вне его стен, и я за нее ухвачусь.

— Пожалуй, да… — я начинаю тараторить: — Хотела поблагодарить тебя за помощь, но думала, что мы больше никогда не пересечемся… Как же хорошо, что мы встретились!

— Думаешь? — Он загоняет меня в тупик странным вопросом и нехило пугает, но тут же весело смеется: — Я же сказал: никогда меня не благодари. Пошли.

Мы идем через освещенную фонарями площадь, скейтеры, сидящие на мраморе у фонтанов, кричат ему:

— Харм, уже сваливаешь? — И он на прощание поднимает руку.

Я нагоняю его и стараюсь идти в одном темпе, хоть это и тяжело.

— Как они тебя назвали? — Надеюсь хитростью выведать имя, но он отрезает:

— Меня так все зовут.

— Как — так? Просто я не расслышала… — Положение не позволяет мне выказать заинтересованность, но от любопытства зудят кончики пальцев. В знакомстве ведь нет ничего унизительного и страшного…

— Харм, — бросает он, и я завожусь еще больше:

— Харм? Вред? Но почему?

Только теперь до меня доходит: парень раздражен так, что, кажется, готов убивать, но только глубоко вздыхает:

— Потому что я ломаю все, к чему прикасаюсь.

— Я тоже бываю неуклюжей… Кстати, меня зовут Ника. Очень приятно.

Харм незаинтересованно кивает.

Несмотря на гитару за спиной и рюкзак, идет он настолько быстро, что за время нашего короткого разговора мы успеваем оказаться в темном дворе за пределами площади. Никаких кафешек в этой местности нет и быть не может, и в желудке холодным комком сжимается страх.

— Куда мы направляемся?

— Ты же хочешь есть? Вот и успокойся. — Харм тормозит у старого обшарпанного дома и толкает деревянную дверь первого подъезда. В лицо ударяет холодная непроглядная тьма.

— Дай мне руку. — Он крепко хватает меня за запястье. — Иначе свернешь тут шею.

Зрение выведено из строя, но жесткий захват его пальцев успокаивает.

Доверие. В обычных обстоятельствах я никогда бы не пошла домой к первому встречному, да еще и такому странному, но это прикосновение решило все.

По вереницам скошенных ступеней он тянет меня наверх, останавливается на площадке с выбитой лампочкой и отпускает мою руку. Гремит ключами, подсвечивает замок зажигалкой, исчезает в черном проеме и щелкает выключателем. Шаг — и я оказываюсь в огромной квартире, похожей на музей.

Здесь давно не было ремонта — лепнина с коричневыми потеками потрескалась, выцветшие обои местами отошли от стен, углы захламили скопления коробок и залежи пыли.

Харм подталкивает меня вперед и включает свет на кухне.

Круглый стол, антикварные шкафчики, двухконфорочная плита, старинный абажур на потолке и пара разномастных венских стульев — вот и весь интерьер.

Я занимаю один из них, Харм вываливает из рюкзака пакеты с лапшой быстрого приготовления.

— Королевский ужин: бич-пакеты. С каким вкусом предпочитаешь? — По тону намерений не разобрать. Он серьезно?

Я вскидываю голову, но натыкаюсь на взгляд его огромных глаз. Он серьезно.

— Пожалуй… — Перебираю пачки и вчитываюсь в надписи на них. — Со вкусом «барбекю»…

— Аналогично.

Он зажигает огонь под металлическим чайником с мятым боком, падает на стул напротив меня и стягивает бейсболку.

Темная челка, выбритые виски и затылок, едва заметный пирсинг в брови и эти проклятые глаза. Красивый. Я физически ощущаю, что пропадаю, улетаю в космос, скатываюсь вниз на американских горках. В присутствии Артема со мной такого почему-то никогда не случалось.

— Ты часто там играешь? — спрашиваю невпопад, получается пискляво.

Он пожимает плечами:

— Да, часто. И не только там.

Чайник свистит, Харм забирает пачки нашего «королевского ужина» и отворачивается к плите. Любую информацию из него приходится вытягивать клещами. Не хочет говорить о себе — не надо. Вряд ли мы еще когда-нибудь встретимся, так что… даже не обидно.

_________________________

гр. "7 раса" "Клетка"

Глава 4

Мы молча доедаем лапшу из фарфоровых тарелок — положа руку на сердце, ничего вкуснее я еще ни разу не ела. Харм справляется быстрее и закидывает свою опустевшую посуду в чугунную раковину, подпирает ладонями подбородок и вдруг становится милым.

— Так что за дядя так испугал тебя утром?

Сказать ему, что я дочка мэра — не вариант. Его сразу как ветром сдует, а мне начинает нравиться присутствие этого пришельца в моей жизни. Решаю ограничиться полуправдой:

— Мы с подругой всю ночь зависали в клубе, а отцу я сказала, что собираюсь ночевать у нее. И что ее родители дома. Мужик — друг отца, и он чуть не запалил меня на остановке в таком виде. Если бы не ты…

— Проехали. А твоя мама?

— Мамы у меня нет, — отвечаю и чувствую, как глаза жжет от слез. В нашей семье не принято обсуждать ее уход — ни к чему лишний раз горевать и показывать слабости.

— Эй, не плачь. У меня тоже нет матери, если это тебя утешит. У меня вообще никого нет.

Он произносит страшные слова легко и весело. Дергаюсь и поднимаю голову — Харм смотрит на меня в упор мрачными, полными боли глазами. И улыбается.

«Хотелось бы мне стать для тебя кем-то…» — проносится шальная мысль. Черт, да я бы все отдала, чтобы стать для него кем-то.

— Как давно? — Я всхлипываю и никак не могу совладать со слезами. Мне жалко себя. Жалко его.

— Уже три года. — Харм задумчиво разглядывает меня. — Очень часто появляется желание повеситься в этой гребаной пустой квартире, или другими способами убить мысли. Но нельзя. У меня еще есть планы.

Я больше не могу выдержать его взгляд — бездонный, гипнотический, потусторонний. Кажется, для себя единственное, что имеет смысл, я только что нашла…

Мысль пугает до одури.

Хватаюсь за вилку, молча разделываюсь со своей лапшой, и вдруг Харм выдает:

— Давай накуримся?

В своей жизни я видела даже героиновый передоз у одного из знакомых на отдыхе за городом. И Женька, будучи студентом, частенько приходил домой улыбчивым и загадочным, хотя от него за километр разило травой. Мама ругала его на чем свет стоит и требовала, чтобы он прекратил. Он не прекращал. Зато под кайфом брат давал мне поистине ценные советы, которые реально работали.

Помявшись, я соглашаюсь. Завтра все вернется на круги своя, и я забуду про эту авантюру.

Через длинную прихожую Харм ведет меня в недра квартиры, сворачивает во вторую комнату слева и включает настенный светильник.

В комнате полный разгром — вещи торчат из резного черного шкафа, висят на старых венских стульях. Клавиатура и монитор завалены смятыми фантиками и пачками от сигарет. Кровать кое-как застелена коричневым клетчатым пледом, к стене прислонены электрогитары, а над ними нависают полки с потрепанными корешками книг и угрюмые, написанные маслом пейзажи в массивных потемневших рамах.

Харм достает из кармана косяк и зажигалку, раскуривает его и передает мне. Я сажусь на кровать, проваливаюсь на пружинах почти до пола и растерянно гляжу на небольшой дымящийся сверток в своей руке. Харм валится рядом.

Я не одобряю это дерьмо, но не хочу, чтобы он подумал, будто мне слабо. Подношу косяк к губам и медленно затягиваюсь.

Голова мгновенно становится легкой, мысли туманятся, путаются, но воспринимается все отчетливо и ясно.

В огромной, некогда шикарной квартире остановилось время. В ней живет заколдованный принц.

***

Харм лежит на спине, а я сижу верхом и вожу пальцами по завиткам татуировок на его груди и плечах и смотрю в невозможно зеленые глаза. Татуировки разбегаются из-под моих пальцев и оживают под ними, приобретают тайный смысл и одаривают меня знаниями, тепло его тела сливается с моим, восприятие тает… Он улыбается. Я доверяю ему, несмотря на то что его улыбка где-то в глубинах души вызывает странный дискомфорт.