Естественнонаучная история против политической историографии - Ярослав Кеслер

Например, дрова как энергоноситель позволяют развить температуру «красного каления», что достаточно для обжига глины и выплавки олова и свинца, а также сплавов на их основе с участием меди, т. е. бронзы. Однако, для развития черной металлургии необходим другой энергоноситель — уголь, причем для выплавки стали уголь коксующийся, позволяющий достичь температуры «белого каления». Черная металлургия требует также использования флюсов. Только в этих условиях образуется не просто спеченная, но и плавленная керамика, т. е. стекло.

В связи с вышеизложенным, возникновение производства самого примитивного непрозрачного стекла неразрывно связано с освоением угля как энергоносителя и развитием черной металлургии. Причем именно потребность в развитии металлургии стимулировала развитие стекольного производства, а не наоборот. А традиционная история твердит, что производство стекла в Египте было известно за 4000 лет, до н. э., т. е. за 3000 лет до начала «железного века». С естественнонаучной точки зрения это абсурд.

Так же и при исследовании бесчисленных войн, историки часто упускают из вида экономическую аксиому, что все войны на земле — это борьба за контроль над источниками природных ресурсов и путями их транспортировки — начиная с благ Земли Обетованной в Ветхом Завете, и кончая нефтью Персидского залива неподалеку от этой самой земли.

Здесь приведена очень малая часть примеров, когда традиционная история принципиально противоречит естественнонаучным данным. Но даже это ограниченное число примеров позволяет назвать традиционную историю, в частности, европейской цивилизации, политической историографией.

Обратим внимание и на то, что идейная направленность традиционной истории противоречит именно тем философским законам, которые находятся в полном согласии с естественнонаучной методологией, например, диалектике Гегеля или условиям оптимизации общественного устройства, систематизированным Кантом. И не случайно, что традиционная история игнорирует исследования Ньютона и Ломоносова в области истории, основанные на естественнонаучном подходе, а своими героями делает авантюристов-кладоискателей Шампольона и Шлимана или фальсификаторов русской истории и культуры Шлёцера и Тишендорфа.

Современные отечественные апологеты традиционной истории ополчились на работы математической школы А. Фоменко, применившего методы статистического анализа к самой традиционной истории. Почему же специалисты в области макроэкономики не ополчаются на математиков, применяющих те же самые методы в их дисциплинах? Да потому, что экономика как современная наука практически перестала быть идеологизированной. История же пока остается политической историографией. При этом нисколько не умаляется роль историков, археологов, палеографов и т. д. Наоборот, для них открыто колоссальное поле деятельности по созданию именно научной дисциплины истории, свободной от каких-либо идеологических установок — вместо нынешней идеологизированной историографии.

Политическая историография имеет и своего родоначальника — выдающегося государственного деятеля Византии, основоположника учения о государстве Георгия Гемиста Плифона (иначе — Плетон, 1355–1450 гг.). Этот человек предвидел распад Византийской Империи и пытался обосновать необходимые перемены в государственном устройстве, но не успел — Византия была объективно обречена. Именно этот 83-летний старец, эмигрировав из Византии во Флоренцию и привезя туда свой архив, основал там на деньги банкиров Медичи «Платоновскую Академию», которую правильнее было бы назвать Плифоновской.

Образовавшаяся «Платоновская семья» после падения Византии в 1453 г. и начала бурную деятельность по «обнаружению» и тиражированию «древних» источников, в частности, руками книгоиздателей и торговцев типа П. Браччолини, которого собственные современники неоднократно уличали в подделке рукописей. Некто Л. Бруни, флорентийский канцлер, славно поработал на своих хозяев Медичи, дабы возвеличить их род: опубликовал в 1439 г. (т. е. через год после приезда во Флоренцию Плифона с византийскими архивами) 12-томную «Историю Флоренции» (и это — до начала книгопечатания!), в которой ничтоже сумняшеся просто переписаны византийские хроники с заменой места действия и действующих лиц на флорентийские. И средневековая история Флоренции сразу «удлинилась» примерно на 260 лет (как раз на срок «татаро-монгольского ига на Руси»!).

С этого времени Флоренция и становится всемирным художественным салоном, торгующим «византийским антиквариатом» до сих пор. И именно на задворках мастерской великого Микельанджело в XVI веке «откапывают» новоиспеченного «древнегреческого Лаокоона», и после появления шедевров Леонардо да Винчи и Рафаэля внезапно «обнаруживают» творения и итальянских художников «Проторенессанса» (Джотто, Чимабуэ и др.), поскольку «византийских» изделий на рынке уже не хватало. Характерно, что иконами во Флоренции не торговали, поскольку за кражу православных икон в мусульманской Османской Империи отрубали руки, это было опасно, а писать иконы флорентийские художники не умели. А вот изготовление «древних» рукописей было поставлено на поток — и не только во Флоренции, и продолжалось до XIX века.

И в XIX веке есть блестящее подтверждение фальсификации европейской культуры. Вещий Александр Сергеевич Пушкин был не только великим поэтом, но и скрупулезным историком, о чем знают сравнительно немногие (см. статью «Песнь Вещего Александра»). При написании цикла «Песни западных славян», он заподозрил, что поэтический сборник Проспера Мериме «Гузла» («Guzla», 1827 г.) основан не на настоящем боснийском фольклоре. По просьбе Пушкина, его друг С. А. Соболевский в 1835 г. написал письмо П. Мериме, с просьбой объяснить происхождение, по выражению Пушкина, этих «странных песен».

В своем ответе честный Проспер Мериме признался в том, что сам придумал весь свой «боснийский» фольклор, желая, ради шутки, посрамить бесчисленных, по его выражению, «фальсификаторов древней поэзии» и просил Соболевского извиниться за него перед Пушкиным, поскольку «даже Адам Мицкевич попался на удочку и счел мои песни подлинно боснийскими, а правду теперь знают всего девять человек, включая Пушкина и Соболевского».

Этот пример наглядно показывает, как легко было даже в XIX в. фальсифицировать «древние» памятники. Если бы не проницательность Пушкина и не честность Мериме — имели бы мы теперь «древнебоснийский» = византийский фольклор образца XIX в.

Полвека спустя после падения Византии флорентийским канцлером стал незабвенный, умнейший циник, Никколо Макиавелли. Он-то первым и подвел теоретическую базу под политическую историографию: история нужна правителю такой, какой она необходима ему для эффективного управления своим народом.

С тех пор традиционную историю, и, в частности, европейскую историю вплоть до конца XVII века, можно сравнить, с одной стороны, с художественным переводом, а, с другой стороны — с женщиной: если она красива, то неверна, а если некрасива — то кого интересует ее верность?