Возвращение блудного мужа (сборник) - Юрий Поляков

Первое время муж пользовался теми же ампулами и еще какими-то таблетками, но потом врачи строго-настрого запретили это, понадеявшись (как это все чаще делает медицина по мере своего развития) на природные ресурсы организма. Лизу даже пригласили на особую беседу. Вальяжный ухоженный сексопатолог, с мужским интересом оглядывая жену своего пациента, объяснял, какой она должна быть нежной и нетребовательной, чтобы сохранить и упрочить семью. Но это было совсем нетрудно: неприязнь поселилась в ней где-то рядом с желанием, они даже иногда как бы перетекали друг в друга, но чаще все-таки неприязнь вытесняла желание и холодно торжествовала.

6

Он посмотрел на Лизу из своего тоскливого далека и потянулся за халатом. Ей вдруг стало жалко мужа, она остановила его руку и положила себе на грудь, досадуя на предательскую гусиную кожу.

– А помнишь, как нам было хорошо тогда, в круизе? – вдруг мечтательно соврала она.

– Да?

– Ты был сильный и нежный!

– Да, припоминаю…

– А помнишь запах океана? Океан пах тобой! – Лиза почувствовала себя романтично-похотливой героиней знойного мексиканского сериала.

– И тобой, – ответил он.

Лизе показалось, что голос мужа стал другим, – исчезла эта бесившая ее бесстрастность синхрониста и появилось что– то живое. И еще она вдруг почувствовала, как впервые за эти два года неистребимая знобкая неприязнь растворяется в теплой наплывающей нежности.

– Скажи, – спросила она, – о чем ты подумал, когда в первый раз… ну… когда мы стали вместе?

– «Когда мы стали вместе». – Он как-то особенно произнес это неуклюжее словосочетание и, улыбаясь, повторил: – «Когда мы стали вместе», я подумал о том, что объятия любимой женщины отличаются от объятий нелюбимой, как небесный нектар от поддельной хванчкары…

– А ты что, пробовал нектар? – совершенно серьезно спросила Лиза, в изумлении глядя на мужа, никогда не отличавшегося разговорчивостью, а тем более красноречием.

– Пробовал! – ответил он и привлек ее с порывистостью нетерпеливого и уверенного в себе любовника.

В это время зазвонил красный телефон.

Муж удивленно пожал плечами, резко отстранился от Лизы и, откинув крышечку микрофона, приставил аппарат к уху. Несколько секунд он слушал молча, и его лицо постепенно становилось желто-серым, как у ракового больного.

– Но ведь ты же говорил, что все предусмотрено! – Его голос снова сделался вялым и монотонным. – Как это ни одной царапины? А водитель? Понял… Стоп! Стоп, я сказал… Бесполезно… Он не простит, даже если мы на коленях будем перед ним ползать… Нет, от него не спрячешься…

Говоря все это, муж встал и, неловко перекладывая телефон из руки в руку, принялся надевать халат. Лиза внезапно поймала себя на том, что в его кустистой черной поросли, так ее всегда раздражавшей, есть даже какая-то возбуждающая трогательность. Смысл звонка до нее все еще не доходил: муж часто ругал по телефону своего компаньона, обещал даже как-то прогнать его.

– …Нет, этого я давно не боюсь, еще с Африки… – бесцветно говорил он в красную трубку. – Бумаги у меня в порядке. Осталось сжечь кое-какой мусор. Тебе тоже советую. Времени у нас в лучшем случае до вечера… Прощай!

Муж захлопнул крышечку телефона и, отражаясь в зеркалах, медленно пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал очень тихо:

– Ничего не бойся: тебя никто не тронет. И постарайся, гусенок, хоть раз в жизни попробовать нектар!

7

Больше она никогда его не видела.

Подземный художник

Но есть минуты, темные минуты…

Н. Гоголь. «Портрет»

1

Эта история началась в душный июльский день, когда жара, точно изнурительно пылкая любовница, преследует и мучит, не оставляя в покое ни дома, ни на службе, ни за городом…

Темный, отливающий рыбьей синевой «Мерседес» остановился на углу Воздвиженки и Арбатских Ворот, в самом, что называется, неположенном месте. Постовой милиционер, радостно помахивая жезлом, заспешил к нахальному нарушителю. Но, увидав номер, содержавший какую-то, наверное, только ГАИ внятную тайну, поморщился, отвернулся и стал высматривать иную поживу, побезопаснее.

Открылась автомобильная дверца, и наружу вылез плечистый, коротко остриженный парень, одетый в черный костюм, в каких обычно ходят телохранители и похоронные агенты. Нос у парня был когда-то сломан самым чудовищным образом. Он поежился, будто из прохладного предбанника попал в жаркую парную, и, почтительно склонившись, помог выбраться из машины молодой женщине, точнее – даме.

Она была хороша! Высокая, стройная, но без той подиумной впалой членистоногости, которая почему-то выдается теперь за совершенство. Наоборот, ее узко перехваченная в поясе фигура обладала всеми необходимыми слабому полу обогащениями, волнующе очевидными под беззащитным летним шелком. Собранные в узел темно-золотистые волосы открывали высокую шею, перетекавшую в плечи таким необъяснимым изгибом, что просто дух перехватывало.

Выйдя из машины, женщина тут же надела большие темные очки, поэтому залюбовавшийся прохожий мог оценить лишь тонкий прямой нос, нежный подбородок и ярко-алые губы, нарисованные с художественной основательностью – такую могут себе позволить лишь немногие женщины, для которых тратить время и тратить деньги – примерно одно и то же.

В прежние годы подобных красавиц можно было встретить в кино, на улице и в общественном транспорте. По этому поводу кто-то даже сочинил двустишие:

Затосковал? В метро сходи ты!

Там обитают афродиты…

Но пришли новые времена. Одни красавицы уехали за обеспеченным счастьем в дальние страны, другие заселили телевизор, а третьи заточены теперь в подмосковных замках, окруженных трехметровыми заборами, и в город приезжают разве что в дорогих машинах с непроницаемыми стеклами. Очевидно, их мужья и любовники ни в коем случае не желают делиться со всем остальным миром ухваченной по случаю красотой. Нет, конечно, на столичных улицах еще можно иной раз увидеть совершенство, разглядывающее витрину бутика, но в подобных редких случаях автор этих строк, к примеру, чувствует себя орнитологом, обнаружившим на ветке дворового тополя жар-птицу.

Дама огляделась и тихим беспрекословным голосом приказала телохранителю:

– Костя, вы останетесь здесь!

– Но, Лидия Николаевна, Эдуард Викторович меня уволит…

– Я вас тоже могу уволить!

– Увольняйте!

Она пожала своими необъяснимыми плечами, вздохнула и сказала уже не так строго:

– Но вы можете хотя бы постоять в стороне? Вы же всех распугаете!

– Это входит в мои обязанности.

– Костя! – Она уже почти просила.

– Ладно. Но если что-нибудь…

– Все будет хорошо!

Женщина поправила волосы и пошла к подземному переходу.

– Куда это она? – поинтересовался, высунувшись из машины, водитель.

– Хочет, чтобы ее нарисовали, – объяснил Костя с развязностью, с какой обслуга, оставшись наедине, обсуждает хозяев.

– В такую жару?!

– Чудит! – Телохранитель недоуменно хрюкнул перебитым носом и двинулся следом.

Лидия Николаевна – чуть боком, из-за высоких каблуков, но все равно грациозно – спустилась вниз и подошла к тому месту, где на складных стульчиках сидели художники с большими папками на коленях. Возле каждого на треногах красовались рекламные портреты, обязанные очаровывать и заманивать легкомысленных прохожих. На рисунках были изображены в основном знаменитости: например, Алла Пугачева, так широко разинувшая поющий рот, точно хотела проглотить микрофон. Но если, хоть и с большим трудом, все-таки можно предположить, что великая эстрадница когда-то ненароком, из озорства и забредала в этот переход, то обнаженный по пояс мускулатурный Сталлоне едва ли появлялся тут со своим огромным ручным пулеметом. А уж Мадонна с младенцем и подавно…

В подземном переходе веяло бетонной прохладой, и, наверное, поэтому художники, обыкновенно мающиеся в ожидании клиентов, были заняты работой: с внимательной иронией они вглядывались в лица граждан, застывших перед ними на складных стульчиках, и чиркали по ватману остренькими карандашиками, угольками или пастельками. И только к одной треноге вместо рекламной фантазии был прикреплен небольшой простенький портрет девочки-школьницы, улыбающейся и в то же время страшно расстроенной.

«Наверняка, паршивка, получила двойку, – подумала женщина, – а родителям наврала, что пятерку. Может, даже в дневнике переправила, как Вербасова. За это ее повели сюда – рисоваться, а она сидит и переживает…»

Художника около треноги не оказалось. Лидия Николаевна снова вздохнула и стала прогуливаться по переходу, сравнивая изображение на листах с лицами оригиналов, замерших в ожидании сходного результата и еще не ведавших о предстоящем разочаровании. Никто из подземных художников явно не обладал чудесным талантом портретиста, способного, как сказал поэт Заболоцкий, «души изменчивой приметы переносить на полотно». Некоторые из них, заметив богатую скучающую клиентку, явно заторопились. Один, напоминавший Сезанна, но только лысиной и бородой, даже крикнул: