Возвращение клипера «Кречет» - Владислав Крапивин

Когда Владик показался в дверях, Гоша заохал:

– Это что же делается! Кто это отпускает ребенка совсем раздетого по такой погоде! Ты же схватишь ревматизм и пневмонию! Осень на дворе!

Владик снисходительно улыбнулся. У южного моря осени в сентябре не бывает. Юго-западные ветры не приносят холодов. Они бывают плотные, сильные и хлещут, будто мокрыми полотенцами. Но вода, в которую обмакнули эти полотенца, вовсе не холодная. Ветер такой, будто распахнули дверь из ванной комнаты. И струи дождя совсем теплые – недаром на пустырях выбираются под эти струи серые маленькие лягушки (они живут на суше под прохладными пористыми камнями)…

Все это Владик и объяснил Гоше.

Но Гоша ворчливо сказал:

– Ты же не пресноводная лягушка. Для мальчика вредно столько несоленой сырости.

– У меня зонт!

– Зонт! А рубашка вся мокрая. А ноги-то… Ай-яй-яй!

Гоша единым махом усадил Владика на постель. Сдернул с него сандалии и носки, жарко дыхнул ему на ноги – будто открыли газовую духовку. Потом стал отогревать Владькины ступни в ладонях – громадных и мягких.

Владик хихикал от щекотки, но не спорил. Он протирал подолом рубашки очки.

Гоша накинул Владику на ноги край колючего флотского одеяла, включил на тумбочке электроплитку, пристроил над ней в сушилке для посуды его носки и сандалетки.

– Все равно не успеют высохнуть, – сказал Владик. – Мне скоро в школу.

– До школы еще целый час… Ты почему так рано из дому отправился?

– Как почему? Чтобы к тебе забежать. Я же знал, что флюгер тебя рано разбудит.

Гоша вздохнул и поднял глаза к потолку.

– Чертова скрипучка… Сколько раз писал заявления домоуправу, чтобы смазал, а он отвечает: масла нет и лезть на верхотуру некому… Бюрократ сухопутный.

– Гоша… А у меня в газете снимок напечатали, – тихо сказал Владик.

– Что-о?

– Правда! – Владик прыгнул с койки, достал из сумки и развернул перед Гошиным носом «Пионерскую правду».

Снимок назывался «Опять не взяли». На нем были мальчик-дошкольник и лопоухий щенок. Они сидели на бетонном пирсе, прижимаясь друг другу. Видно было их со спины, но всякий мог понять, что и малышу, и щенку очень грустно. А от берега уходила парусная шлюпка с мальчишками.

Гоша смотрел на снимок долго и внимательно.

– Да-а… – наконец сказал он. – Художественная фотография. Такая… чувствительная. Ты молодец. Ты теперь знаменитость на всю страну…

– Ну что ты, Гоша… – пробормотал Владик, и уши у него потеплели от удовольствия.

– Конечно… А я вот посылаю, посылаю свои стихи в журналы, а никто не печатает. Отвечают, что надо еще учиться и больше читать известных поэтов. А я, между прочим, уже сто семьдесят лет стихи сочиняю…

– Хорошие у тебя стихи, – утешил Владик. – А там, в журналах, сидят, наверно, бюрократы вроде здешнего домоуправа.

– Да нет, я сам виноват, – горестно сказал Гоша и дернул себя за бороду.

– Ты, главное, не унывай, ты работай. Вот напишешь поэму о «Кречете», её-то уж обязательно напечатают.

– Да, «Кречет» – моя последняя надежда, – оживился Гоша. – Я стараюсь… А если не получится?

– У тебя получится, – бодро перебил Владик. – Вон как у тебя здорово:

#

…И южные звезды пылали, как свечи.

И дул равномерный пассат.

Летел по волнам замечательный «Кречет»,

Расправивши все паруса!

– Да, это у меня ничего, – скромно согласился Гоша и слегка порозовел. И взволнованно зашлепал из угла в угол. – А вчера я еще придумал. Послушай…

#

На старости лет мне утешиться нечем:

Живу я на твердой земле…

Но только я вспомню свой клипер,

свой «Кречет»,

И сразу же жить веселей…

Ну как, а?

– Вроде неплохо, – сказал Владик. – По-моему, удачно получилось. Только…

– Что? – ревниво спросил Гоша.

– Вот это… «Сразу ж-же ж-жить…» Слишком много жужжанья в строчке.

– А? Ну, это я переделаю, это пустяки… Владик… Ты придумал бы мне еще парочку рифм для «Кречета», а? Я уже все израсходовал. Понимаешь, мне надо для последних строчек. Такое что-то неожиданное и… прочувствованное. И чтобы смысл… Ну, ты понимаешь…

Владик вздохнул украдкой и сказал:

– Ладно, постараюсь. – Он опять устроился на Гошиной койке.

Гоша почтительно притих. Ветер и дождь шумели за окном, флюгер все визжал. Минуты шли. Рифма не придумывалась. На старинный корабельный фонарь, висевший рядом с балконной дверцей, села муха. Владик отклеил от колена квадратик размокшего пластыря, скатал в шарик, бросил в муху. Она перелетела на обшарпанный штурвал, который стоял в углу. Потом села на спасательный круг с надписью: «ПБ-29».

Следя за мухой, Владик оглядел всю Гошину комнату. Она ему очень нравилась. Гоша с помощью Никодимыча набрал в старой гавани и притащил сюда много корабельного имущества. Комната была похожа то ли на каюту, то ли на крошечный морской музей.

В эту комнатку Владик прибегал очень часто. С Гошей было интересно. Особенно по вечерам, когда на плитке булькал чайник, за окошком висел уютный месяц, а Гоша рассказывал про плавания и приключения.

Больше всего он рассказывал про трехмачтовый клипер «Кречет», на котором дважды ходил в кругосветное плавание. Это было учебное судно, на нем курсанты проходили долгую практику. Курсанты назывались «гардемарины». А командовал клипером «Флота Капитан Аполлон Филиппович Гущин-Безбородько».

– Мы с ним… это самое… друзья были, – вздыхал Гоша. – Помер он, потом уже, на пенсии, когда «Кречет» на дрова разобрали по старости… Я и до «Кречета», и после него на всяких парусниках жил, но лучше клипера ничего не было…

Кроме разговоров о кораблях Гоша любил шахматы. Любить-то любил, но играл так себе, хуже Владика. Проигрыши Гоша переживал в суровом и мужественном молчании. Владик жалел его, поэтому иногда поддавался. И Гоша очень радовался…

Владик не знал, что Гоша радуется не шахматным победам. Гоша замечал, что Владик ему поддается, и радовался именно этому: так прекрасно, когда у тебя добрый и великодушный друг.

Кроме Владика, друзей у Гоши не было. Правда, иногда заходил на чаек библиотечный гном Рептилий Казимирович, но ни дружбы, ни просто приятельских отношений у них не получилось. Очень уж разные они были гномы. Гоша робел перед образованным Рептилием и ни разу не решился прочитать ему свои стихи.

А Владика Гоша не стеснялся. Тем более что Владик его стихи всегда хвалил, а если и делал замечания, то очень осторожно.

В общем, Владик был замечательный. Гошина отрада. Оттого, что Владик есть, в Гоше сидело счастье – постоянное, как магнитное поле в судовом компасе. Но к этому счастью иногда примешивался страх: не случилось бы чего-нибудь. Очень уж хрупкий, беззащитный какой-то этот человечий ребенок.

При таких мыслях Гоша нервно открывал табакерку и нюхал ядовитый табак – смесь тертого манильского троса и листьев южноазиатской травы, которая называется «папоротник ада».

…Сейчас Гоша опять поглядывал на Владика с тревогой. Сидит такое существо: голова – одуванчик с очками, шея – как у птенца, а весу в нем – как в летучей рыбке. Много ли такому надо, чтобы заболеть от пресной воды?

Гоша покачал колпачком с кисточкой и взял с полки табакерку. Владик знал, что табакерка выточена из куска бимса – палубной балки от «Кречета». Гоша насыпал на сустав указательного пальца щепотку желтой пыли и втянул ее поочередно обеими ноздрями. Потом начал краснеть и раздуваться.

Владик зажмурился и заткнул уши. От Гошиного чиха всегда выгибались наружу стены башенки, а флюгер начинал вертеться и визжать даже при полном штиле…

– А-а-а… а-апчхи-бум-трах!!

Воздушной волной Владика передвинуло на койке. Сушилка с сандалетами улетела к двери. Сломанные часы задребезжали и целую минуту тикали, как новые.

– Ну вот, все рифмы из головы совсем повылетали, – со скрытым облегчением сказал Владик. – Теперь ничего не получится. Не раньше чем к вечеру что-нибудь придумаю…

– Ну, можно и к вечеру, – согласился Гоша. – Только, Владик… ты это самое… когда придумаешь, другим не говори, ладно? А то поэты всякие бывают, услышат и сунут мою рифму в свои стихи. А я опять ни с чем…

– Ни единому человеку не скажу, – пообещал Владик.

Гоша снова посмотрел на него как на летучую рыбку. И улыбнулся:

– Ну, почему ни единому. Надежному-то можно. Если он… это самое… скажем, твой хороший друг. – Гоша был не ревнив. Он понимал, что кроме него у Владика могут быть друзья.

Владик вздохнул:

– А у меня таких хороших, как ты, больше нет.

– Да ну уж, – пробормотал Гоша и начал внутри таять, как медуза на солнышке. – Как это нет? А ребята?

– Ребята… – печально сказал Владик – С Витькой я за партой за одной целых два года сидел, а недавно он меня предал.

– Как это? – ахнул Гоша.

– Я с физкультуры сбежал, пошел на берег дырчатый камень «куриный бог» поискать да на крабов посмотреть. А этот… бывший друг… потом на классном часе взял да про меня выступил. Я, говорит, не хочу, чтоб Арешкин стал прогульщиком, и обязан принципиально сказать всю правду, потому что это и есть настоящая дружба… Я теперь со Светкой Матюхиной сижу.