Шах фон Вутенов - Теодор Фонтане

- Но надолго ли? -спросил Бюлов, вставая.- Верьте мне, господин фон Шах, он тоже не в чести, как и многое от него исходящее, и никакое заступничество мирских властей не поможет ему долго продержаться на поверхности.

- Я своими ушами слышал слова Наполеона об эпизоде «Пруссия»,- ответил Шах.- Может быть, наши новаторы, с господином фон Бюловом во главе, намерены осчастливить нас еще эпизодом «Лютер»?

- Да. Вы попали в точку. Только что не мы придумали эту серию эпизодов. Отдельному человеку не под силу создать таковые, их создает история. И при этом выясняется причудливая взаимосвязь между эпизодами «Пруссия» и «Лютер». Здесь уместно вспомнить о речении: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты». Признаюсь, я считаю, что дни Пруссии сочтены, а «коли мантия упала, и герцогу не сносить головы». Распределение ролей в этом спектакле я предоставляю вам. Взаимосвязям между государством и церковью придается слишком мало значения, а ведь любое государство в известном смысле является государством церковным. Оно вступает в брак с церковью, и если этот союз оказывается счастливым, значит, они созданы друг для друга. В Пруссии это именно так. А почему? Потому что оба в равной мере худосочны и ограничены. Это малые величины, они должны взойти или зачахнуть в чем-то более значительном. И к тому же весьма скоро. Hannibal ante portas[5].

- Я было иначе понял вас,- отвечал Шах,- а именно, что граф Хаугвиц привез нам не гибель, а мир и спасенье.

- Так оно и есть. Но ему не под силу изменить нашу участь,- во всяком случае, на более долгий срок. Эта участь зовется - слияние с универсумом. Национальная позиция, так же как и религиозная, постепенно утрачивает свою жизнеспособность, и прежде всего это относится к прусской позиции и ее alter ego - лютеранству. Это величины выдуманные. Что они означают, спрашиваю я вас? Какие миссии выполняют? Взыскивают по векселям друг с друга, взаимно являют и цель и задание - вот и все. И это именуется всемирным назначением? Что дала Пруссия миру? Что я обнаруживаю, подводя итоги? Великанов-гвардейцев Фридриха-Вильгельма Первого, железный шомпол, косицу и ту странную мораль, что умудрилась изобрести сентенцию: «Я привязал его к яслям, почему же, спрашивается, он не жрал?»

- Ладно, ладно. Но Лютер…

- Существует легенда, что вместе с этим человеком из Виттенберга в мир явилась свобода; тупоумные историки внушали это северным немцам, покуда те не поверили. На самом же деле, что он принес с собой в мир? Нетерпимость, погоню за ведьмами, трезвость и скуку. Такой клей на века не клеит. Всемирной монархии теперь не хватает лишь последнего штриха: им, разумеется, станет всемирная церковь, ведь если с церковью взаимодействуют даже малые государства, то великие - тем паче. Я не стану смотреть театрального Лютера, потому что, искаженный господином Цахариасом Вернером, он меня раздражает, но отказываться его смотреть, потому что такое кощунство оскорбляет нравственные чувства, воля ваша - я этого понять не в силах.

- А мы, милый Бюлов,- перебила его хозяйка дома,- пойдем смотреть Иффланда, хотя кощунство и оскорбляет наши нравственные чувства. Виктуар права, и если у Иффланда тщеславие возобладало над принципами то у нас возобладает любопытство. Надеюсь, что вы, господин фон Шах, и вы, любезный Альвенслебен, будете нас сопровождать. Кстати, несколько песен, вставленных в пьесу, очень недурны. Мы вчера их получили. Виктуар, хорошо бы ты исполнила для нас одну из них.

- Я едва успела их проиграть.

- О, тогда я тем горячее прошу вас! - воскликнул Шах.- Салонная виртуозность для меня нестерпима. В искусстве мне всего милее такое вот поэтическое блуждание впотьмах.

Бюлов неприметно усмехнулся, казалось желая сказать: «Кому что дано». Но Шах уже подвел Виктуар к роялю, и под его аккомпанемент она запела:

Цветочная почка, ей спится теплейПод снежным глубоким покровом.Зима напевает: «Усни поскорей,И крепни, и зрей!»И, ласковым убаюкано словом,Не плачет дитя, улыбаясь во сне.А воздух уж запахом полон медовым,И звонкие сестры парят в вышине.[6]

Наступила пауза, и госпожа фон Карайон спросила:

- Итак, господин Зандер, каковы будут ваши критические замечания?

- Кажется, очень мило,- отвечал тот.- Хотя я этого не понимаю. Но послушаем еще. Почка, спящая под снегом, со временем, конечно, пробудится.

Весна наступает - и стало теплей,Не спится под снежным покровом.И май напевает: «Проснись поскорей,И крепни, и зрей!»И, сразу разбужена ласковым словом,Она забывает о неге и снеИ тянется к небу, к зефирам медовым,Где звонкие братья парят в вышине.[7]

Раздавшиеся аплодисменты относились только к пению Виктуар и к композитору; когда же речь зашла о тексте, все решительно присоединились к еретическим воззрениям Зандера.

Только Бюлов молчал. У него, как у всех фрондеров, поглощенных мыслью об упадке государства, имелись свои слабые стороны, и одну из них задела эта песня. В небе, на которое наплывали облака, еще блестели две-три звезды, лунный серп стоял между ними, и Бюлов, глядя сквозь стекла высокой балконной двери, повторил:

Где звонкие братья парят в вышине.

Сам того не ведая, он был сыном своего времени, а следовательно, романтиком.

Виктуар пропела вторую и третью песни, но общее мнение осталось прежним. Засим гости разошлись, хотя час был еще не очень поздний.

Глава третья У САЛА ТАРОНЕ

Башенные часы на Жандармском рынке пробили одиннадцать, когда гости госпожи фон Карайон вышли на Беренштрассе и, свернув налево, зашагали к Унтер-ден-Линден. Месяц скрылся в туманной дымке, и влажный воздух, предвещавший перемену погоды, на всех подействовал благотворно. На углу Шах откланялся под предлогом каких-то служебных забот, остальные же, то есть Альвенслебен, Бюлов и Зандер, решили еще часок провести вместе и поболтать.

- Но где, спрашивается? - произнес Бюлов, вообще-то человек не очень прихотливый, но питавший отвращение ко всяким ресторациям, где «шпики и кельнеры затыкают тебе рот».

- И правда, где? - повторил Зандер.- Э, да ведь от добра добра не ищут.

И он указал пальцем на угловую лавку с вывеской, на которой некрупными буквами было выведено: «Сала Тароне, торговля итальянскими винами и деликатесами». Поскольку лавка была уже закрыта, они постучали в дверь, на одной створке которой было прорезано оконце, изнутри закрытое ставнем. За дверью тотчас послышались шаги, в оконце показалась чья-то голова, и так как мундир Альвенслебена успокоил хозяина относительно запоздалых гостей, ключ повернулся в замке, и все трое вошли в дом. Но тут порыв ветра задул светильник в руках винодела, и теперь только тусклый фонарь где-то в глубине над дверью во двор кое-как освещал узкий и опасный проход.

- Как вам нравится, Бюлов, это дефиле? - пробормотал Зандер, втягивая живот, чтобы стать потоньше. Здесь и вправду приходилось остерегаться, так как перед бочками с оливковым маслом и винами стояли, откинутыми крышками вперед, открытые ящики с лимонами и апельсинами.

- Осторожно,- сказал винодел.- Здесь везде валяются гвозди. Я вчера вогнал себе один в ногу.

- Значит, еще и испанские сапоги… О Бюлов! До чего может довести человека издание военных книг.

Горестный вопль Зандера снова привел всю компанию в хорошее настроение; ощупью пробираясь вперед, они наконец приблизились к двери, ведущей во двор, здесь с правой стороны бочки стояли чуть пореже. Протиснувшись между ними, они поднялись на четыре или пять крутых ступенек и очутились в довольно просторном помещении с желтыми, закоптелыми стенами, где, как во всех «утренних» закусочных, больше всего народу собиралось к полуночи. Вдоль низких панелей тянулись давно просиженные кожаные диваны, перед ними - большие и маленькие столы. Только в одном месте у стены вместо дивана высилась конторка с полками и ящичками; сидя за ней, один из представителей фирмы изо дня в день крутился на вертящемся табурете, выкрикивая свои приказы (обычно одно-единственное слово) в погреб со всегда открытым люком, который находился возле самой конторки.

Наши друзья уселись в углу, наискосок от зияющего отверстия погреба, и Зандер, достаточно давно занимавшийся издательской деятельностью, чтобы разбираться в Лукулловых изысках, стал просматривать карточку вин и кушаний, от которой пахло омарами, хотя она была переплетена в русскую кожу. Но наш Лукулл, видимо, не нашел ничего, что пришлось бы ему по вкусу, и, отодвинув карточку, заявил:

- От такого скверного апреля ничего ждать не приходится, кроме майской травки - asperula odorata Linnei[8]. Имейте в виду, что я и ботанические сочинения издавал! В наличии свежих апельсинов мы с опасностью для жизни убедились сами, а за мозельское вино нам ручается фирма.