Стихи Веры Полозковой разных лет - Вера Полозкова

Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними - убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони - и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах - если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили - унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего.

Они все равно уйдут.

А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову - чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь - а от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: “Надо ему показать.”

Они уйдут.

А если не захотят уйти сами - ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное - это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется.

А чего ты хотела. Ты все знала заранее.

Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку.

Они же все равно уйдут, и единственным, что будет напоминать о мужчинах в твоей жизни, останется любимая мужская рубаха, длинная, до середины бедра - можно ходить по дому без шортов, в одних носках.

И на том спасибо.

Да, да, это можно даже не повторять себе перед зеркалом, все реплики заучены наизусть еще пару лет назад - без них лучше, спокойнее, тише, яснее думается, работается, спится и пишется. Без них непринужденно сдаются сессии на отлично, быстро читаются хорошие книги и экономно тратятся деньги - не для кого строить планы, рвать нервы и выщипывать брови.

И потом - они все равно уйдут.

Ты даже не сможешь на них за это разозлиться.

Ты же всех их, ушедших, по-прежнему целуешь в щечку при встрече и очень радуешься, если узнаешь их в случайных прохожих - и непринужденно так: здравствуй, солнце, как ты. И черта с два им хоть на сотую долю ведомо, сколько тебе стоила эта непринужденность.

Но ты им правда рада. Ибо они ушли - но ты-то осталась, и они остались в тебе.

И такой большой, кажется, сложный механизм жизни - вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот моя работа - ее все больше, я расту, совершенствуюсь, умею то, чему еще месяц назад училась с нуля, участвую в больших и настоящих проектах, пишу все сочнее и отточеннее; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово; вот... Кажется, такая громадина, такая суперсистема - отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно, словно белесая похлебка из “Матрицы”? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал?

И когда кто-то из них появляется - да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я... когда мы...

Деточка, послушай, они же все равно уйдут.

И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь?

Будда учил: не привязывайся.

“Вали в монастырь, бэйба” - хихикает твой собственный бог, чеканя ковбойские шаги у тебя в душе. И ты жалеешь, что не можешь запустить в него тапком, не раскроив себе грудной клетки.

Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли - но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться.

Или выходишь из зала сама. В последнее время фильмы стали мучительно повторяться, как навязчивые кошмары.

И герои так неуловимо похожи - какой-то недоуменно-дружелюбной улыбкой при попытке приблизиться к ним. Как будто разговариваешь с человеком сквозь пуленепробиваемое стекло - он внимательно смотрит тебе в глаза, но не слышит ни единого твоего слова.

Что-то, видать, во мне.

Чего-то, видать, не хватает - или слишком много дано.

И ты даже не удивляешься больше, когда они правда уходят - и отрешенно так, кивая - да, я так и знала.

И опять не ошиблась.

30/10/2003

@@@

Так беспомощно,

Так лелейно

В шею выдохнуть визави:

- Не губите! Так ставят клейма

Как Вы шутите о любви!

Мне бы тоже кричали браво

Под пропетую за гроши

Серенаду седьмому справа

Властелину мой души,

Или - двадцать второму в списке...

Вам так чуждо и далеко

Быть влюбленной по-акмеистски,

В стиле тонкого арт-деко:

Как в немых черно-белых фильмах -

На изломе ресниц и рук,

Быть влюбленной - любовью сильных:

Ясновидцев - и их подруг;

Чтоб иконные прятать очи

В мрак фонарной шальной весны,

Чтоб чернилами пачкать ночи,

Что в столице и так черны,

В Петербурге же - как бумага,

Будто выстираны в реке...

Потому там заметна влага,

Что ложится строка к строке -

В ней, струившейся исступленно,

Век Серебряный щурит взгляд...

- Сударь... Можно мне быть влюбленной,

Как сто бешеных лет назад?..

Ночь с 12 на 13 ноября 2003 года.

@@@

Свой лик запрятавши в истуканий,

Я буду биться и побеждать,

Вытравливая из мягких тканей

Свою плебейскую слабость ждать,

Свою постыдную трусость плакать,

Когда - ни паруса, ни весла...

Я буду миловать - вплавив в слякоть,

Или расстреливать - если зла.

Я буду, взорами нежа райски,

В рабов противников обращать.

И буду драться по-самурайски.

И не прощаться. И не прощать.

И не просчитываться - бесслезно,

Узлами нервы в кулак скрутив...

И вот тогда уже будет поздно,

Разулыбавшись, как в объектив,

Поцеловать меня, как в награду, -

Внезапно радостно снизойдя

Составить жизни моей отраду, -

Немного выгоды в том найдя -

От скуки. Разнообразья ради.

Я терпелива, но не глупа.

Тогда же сталь заблестит во взгляде

В моем - из лунного из серпа!

И письма - те, что святынь дороже, -

Все будут сожжены - до строки.

Мой милый, больше не будет дрожи

В бесстрастном воске моей руки.

В ней лишь презрение - так, пустое.

Да, я злопамятна - но горда:

Я даже местью не удостою

Твоей надменности никогда.

Но... Солнце светит еще, мой милый,

Чтоб щедрость Божию утверждать.

Пока еще не взята могилой

Моя плебейская слабость ждать.

Ночь с 5 на 6 декабря 2003 года.

@@@

Исписанными блокнотами,

Слезами, шагами, сквотами,

Монетами - не банкнотами,

Да пряником и кнутом -

Отрыдано, оттанцовано,

Отпето, перелицовано,

Отписано - зарубцовано

И заперто - на потом,

До лучших, чтоб - отбродившего

Откупорить - и хлебнуть.

Как лиха. Как смысла высшего -

Хмельную - шальную! - муть,

Когда уже будет сцежено,

Осозанано, прощено -

И боль отольется свежая

В рубиновое вино.

Мужчины, зачеты, трудности,

Балконы в цветном белье -

Я буду судить о юности,

Как опытный сомелье.

Пока же еще - так солоно,

Так горько еще губам

Все то, что уже рассовано

По складам и погребам -

Трепещущее, щемящее,

Упрятанное на дно...

- Игристое - настоящее,

Божественное вино!

Ночь с 30 на 31 декабря 2003 года.

@@@

ЛЮБОЛЬ

История болезни

Голос – патокой жирной… Солоно…

Снова снилось его лицо.

Символ адова круга нового –

Утро. Дьявола колесо.

«Нет, он может – он просто ленится!»

«Ну, не мучает голова?»

Отчитаться. Удостовериться –

Да, действительно,

Ты жива.

Держит в пластиковом стаканчике

Кофе – приторна как всегда.

– А в ночную? – Сегодня Танечке

– Подежурить придется – да?

Таня – добрая, сверхурочная –

Кротость – нету и двадцати…

Попросить бы бинтов намоченных

К изголовью мне принести.

Я больная. Я прокаженная.

Мой диагноз – уже пароль:

«Безнадежная? Зараженная?

Не дотрагиваться – Люболь.»

Солнце в тесной палате бесится

И Голгофою на полу –

Крест окна. Я четыре месяца

Свою смерть по утрам стелю

Вместо коврика прикроватного, –

Ядом солнечного луча.

Таня? Тихая, аккуратная…

И далекой грозой набатною –

Поступь мерная главврача.