Генрика - Василий Добрынин

Красноречием, кажется, он впечатлил Роксану. Каллисфен поднес к губам кубок. Александр понял, что своего добился, он знал, чем побудил Каллисфена к слову. Он ведь сказал, что человек себя должен видеть со стороны.

Каллисфен вернул пустой кубок. Их окружала полная тишина. Каллисфен не так часто как те, кто подобен ему, говорил с народом, но оставался им всегда понят

— Македонский, — сказал Каллисфен, — не ходит по миру иначе, как покоряя его. Но, как человек, он способен недооценить себя. Не согласен: не так плох Александр, как думает сам о себе, гражданине и муже. Его сердце способно любить, храня его преданным, верным, заботливым человеком. Воин, которому нет в этом мире равных, он прошел путь посредника и примирителя. Запад, Восток как две части света, стали теперь одной частью великой цивилизации. Время бесследно затянет раны полей, где пролита кровь победителей и побежденных. Меч Александра, посеявший смерть, принес мир на те поля брани, которые раздирали Азию до вторжения. Теперь две великих культуры уже открывают себя друг другу. Этот добрый великий процесс обещает быть долгим и плодотворным. Европа и Азия преисполнены светлых идей и прекрасных порывов. Наука двух цивилизаций получит бесценный дар, а народы — благополучие и процветание. Я сказал все, потому что другие слова, будь они верны, или сомнительны — лишни, ведь Александр на этом не исчерпал себя.

Роксана внимательно всматривалась в лицо Каллисфена. Она продолжала слушать: ведь ей речь на греческом переводили. Выслушав, она обратила внимание, что Александр доволен речью.

— А он, — спросила она Александра, — о тебе сказал правду?

— Да. Он сказал только правду.

— Но он же хвалил тебя. Просто хвалил. Нельзя доверять такой правде.

— Правде похвальных речей? — уточнил Александр, не скрывая, что заинтересовался мыслью Роксаны. Он был способен ценить интересные мысли.

— Да, именно так я хотела сказать.

— Каллисфен! — громко позвал Александр, — Ты сказал правду, но это — не вся!

— Никому не дано, Александр, сказать всей правды. Она бесконечна, поскольку неисчерпаем сам человек.

— Это софистика, Каллисфен, а я хочу ясности. Если мне не дано в этой жизни увидеть обратную сторону луны, то обратную сторону правды, я хочу знать. Говори, Каллисфен, ты способен сказать, и только что убедил нас в этом.

— Да, Каллисфен, говори…- несмело, в толпе поддержали царя.

— Обещаю, я с уважением выслушаю тебя и приму как должное то, что не будет по нраву.

— Ты не мог не стать победителем, Александр! — сказал Каллисфен.

Александр насторожился, потому что он знал Каллисфена и угадал, что тот скажет дальше. «Неужели, — он усомнился, — скажет?»

— Потому, что в этом заслуга, прежде всего, твоего отца. Он объединил Македонию и Грецию, он создал армию, ввел успешную форму правления в государстве. Он многое сделал, чтоб ты, полный сил и задора еще не растраченных лет, мог повернуть на восток лицо. За спиной колыхалась армада жаждущих крови копий, земля рокотала под сотнями тысяч копыт боевых коней. Слава великих побед и завоеваний сама приходила к тебе, как наследие от отца к своему ребенку. Ты сжег Персеполь, и ничего не построил до нынешних пор. По великим просторам прекрасных земель, ты нес только лишь разрушения. Ты уничтожил две древних культуры: Сидона и Тира, культуры других побежденных тобою народов.

Потомок эллинов, ты искореняешь греческое в войске своем и в быту сограждан. А себя окружаешь сановниками из побежденных тобою персов, не замечая, что сам покоряешься им, перенимая их роскошь и лесть. Улыбка печали, ненужной печатью ложится на лица воинов, от того, что ты, на персидский манер, одевая себя, заставляешь теперь целовать тебе ноги.

— Довольно! — сухо сказал Александр.

Где-то, совсем в стороне, прозвучал вдруг плач младенца, и быстро стих. Тишина воцарилась в кругу онемевших в испуге людей. Показалось: сейчас будет пролита кровь.

Но кровь не пролилась. Не будет сегодня кровопролития — его не хотел Александр.

— Я стал теперь вдвое сильнее, — сказал Александр, — пусть не увидел обратную сторону луны, но выслушал правду, и полную правду! Я знаю, кто я, и знаю теперь истинное отношение Каллисфена к себе.

— Я готов, Александр! — спокойно сказал Каллисфен.

— И ты думаешь, я возражу тебе? Нет, ты умрешь, хотя смерть неуместна, когда идет пир. Но, как философу, я возражу тебе мыслью философа: смерть бывает уместна. Смерть — это чье-то слово, и так же имеет значение! Слово за мной, Каллисфен! Уведите его!

Царь не восхитился мужеством Каллисфена. Он подумал совсем не о том. «Чем же Роксане мог так не понравиться мой философ?» — подумал он.

«Теперь, — поняла Роксана, — придется найти певцов, жонглеров, шутов и танцовщиц. Аура скованности и неуюта уже никогда не покинет пиры Александра. Только теперь будет вдвое больше слов лести и похвалы. Теперь вдвое чаще мне будут напоминать, что я — царица. Это само по себе придет, уже завтра…».

Каллисфеном царь не интересовался. Философ был помещен, сродни зверю, в клетку. Под солнцем, без крыши над головой. Воды ему получалось также, вдосталь: дождливые тучи, блуждая по небу, не знают ограничений.

Гефестион не сдержался первым:

— Допускаешь ли ты, — спросил он, — что можешь помиловать Каллисфена?

— Я просто не думал об этом. А что говорит он сам, чем живет, о чем просит?

— Он просит только папирус в свитках, чтобы описывать славу твоих походов.

— Давай, пусть пишет.

Через полгода, царь вспомнил об этом:

— Много ли написал Каллисфен? — спросил он, — Если что-то еще человеку сказать?

— Написал он много. Ему еще есть что сказать, но он обовшивел и умирает...

— Ни слова не говорил о прощении?

— Нет. Он сказал, что прощения будет просить у бога, но никогда — у тирана.

— Что ж, «Смерть — это то же слово, и так же имеет значение!» — не забыл Александр свой философской мысли.

В гостях у царя были скифы. Он говорил с ними о походе на Индию. Это интересовало их тем, что великий завоеватель откроет им путь для набегов. Ведь он же не вечен, а набеги продолжатся и без него.

Александр тоже по-своему видел скифов, они ему были нужны, ведь он же поглядывал в сторону Индии. Он решил удивить их. В бассейне царя уступившего место под солнцем завоевателю Македонскому, готовилось зрелище. По правую руку от Александра, расположились скифы, вокруг была, в полном сборе, вся знать. Из глубины дворца доносился утробный рык.

Запряженные мулы, выкатили к середине арены повозку с клеткой. Вряд ли кто-нибудь сразу узнал в человеке, который поднялся и вышел из клетки, философа Каллисфена. Он был изможден, беспорядочной гривой венчалась его, некогда гордо посаженная голова. Нагота, показалось людям, совсем не смутила его. Он как бы ответил им: «Что же, располагаю тем, что есть, пусть уже ничего не осталось!». Ему кинули плащ. С достоинством он подобрал и надел его на себя.

— Поклонись базилевсу! — сказали ему.

Он поднял бессильную руку и отвернулся.

Рык повторился и прозвучал уже громоподобно. Слуги — персы, готовились выпустить льва и злили его раскаленным железом. Запахло паленой шерстью.

В руке Каллисфен держал свитки. Он очень хотел их сберечь, но им на земле этой, кажется, не было места. На арену вылетел раздраженный лев. Растерялся в начале, громадный зверь. Он не знал неволи: был пойман недавно, и специально, по распоряжению Македонского.

Лев пробежал вдоль бассейна, остановился и присмотрелся к миру. Каллисфен обратился к солнцу, которое уже уходило с неба.

— К тебе, лучезарный Феб, создающий свет правды, к тебе, величайший из просветителей, я, свободный искатель истины и мудрости, обращаюсь с последним словом! Я ухожу из этого мира, где призывал людей выше всего любить свободу, правду и точную истину. Что мог мне сделать тиран, требующий поклонения, равносильного поклонению солнцу? Я рад, что способен послать свой последний привет, тебе, солнце; что даже плененный и помещенный в клетку, я сохранял гордость свободного ученого, мыслителя и поэта.

Мои мысли, моя бессмертная душа, сохранятся в моих записках, переживут меня, и переживут очень многих царей!

Пришел день, который свернет в моей жизни последний исписанный свиток. Но дух мой сильней и бессмертней тела и он улетит далеко за пределы небесных светил, и будет недосягаем воле великих и мелких тиранов. Моя слава переживет меня, пусть лишен я отечества, дома, друзей. Отнято все, что может быть отнято, но мои дарования со мной. Тут кончается власть, которая может быть в этом мире.

Александр рассерженно глянул на распорядителя зрелища. Тот крикнул что-то рабам и во льва полетело копье. В ярости, раненый в ногу, лев сделал первый прыжок. Второй прыжок сбил Каллисфена. Лев раздавил страшной пастью светлую голову человека. Он рвал в куски грудь и лицо, и, рыча, жевал мясо.