Грузовики «Вольво» - Эрленд Лу

Он был самым болезненным ребенком во всем Вермланде, но все же выжил, а когда стал старше, увлекся, наверстывая упущенное, активными играми на природе. И в результате в середине двадцатых годов вступил в разведчики. Или скауты, как их называют в Швеции. Да так и не расстался с ними. Две вещи можно сказать о фон Борринге: он землевладелец и он бойскаут. Ни один из ныне живущих шведов не участвовал в джембори[5] столько раз, сколько фон Борринг. Если сосчитать, сколько он поставил палаток, сколько засыпал отхожих мест, выстругал ложек, мисок и спел скаутских песен, — наберется больше, чем звезд на небе Вермланда.

В усадьбе фон Борринга на площадке парадной лестницы висит репродукция знаменитого портрета Баден-Пауэлла, где он — в светло-коричневой форме, со всеми знаками отличия и скаутским галстуком на шее — стоит, скрестив руки на груди, и, глядя чуть вправо, думает, судя по всему, о своей богатой событиями жизни: как он путешествовал по Индии, Африке и Афганистану, как увлек за собой миллионы молодых людей. «Будьте всегда готовы», — сказал он им. Именно этот принцип вечной боеготовности привлек (и до сих пор привлекает) фон Борринга. В любую секунду может случиться что угодно. И выживет только тот, кто заранее приготовился. Ко всему.

Фон Борринг хотел, если бы у него родилась дочь, назвать ее Покахонтас в честь героини пьесы, приведенной в книге Баден-Пауэлла «Скаутинг для мальчиков». В двадцатые — тридцатые годы все скауты ставили ее постоянно, и фон Борринг влюбился в пьесу навсегда. Хилым мальчиком-скаутом он играл простых индейцев, но постепенно дорос до сложных персонажей вроде Серебряного Лиса и Орлиного Крыла, а там и до выигрышной роли вождя племени и, наконец, самого Джона Смита. Покахонтас он играл лишь однажды, но эта драматичная роль осталась в его сердце навечно. Отважная индейская принцесса не в силах понять, зачем лишать жизни славного англичанина, попавшего к ним в плен. Что ж, если отец хочет убить мистера Смита, пусть начнет с нее, заявляет она. Отец готов выполнить ее условие, но Покахонтас (Дикой Кошке) в пылу борьбы удается перерезать веревки на руках мистера Смита, и тот вступает в бой. Вождь краснокожих мгновенно прозревает и признает, что англичанин не чета прочим людям, он гораздо лучше всех, а английский стиль жизни и взгляды на эту самую жизнь достойны подражания, и тут же быстренько присягает на верность могущественной английской короне.

Но фон Боррингу не суждено было стать отцом дочери. А с высоты сегодняшнего дня можно, пожалуй, утверждать, что роль идеалистки-миротворицы а-ля Покахонтас в жизни несколько труднее, чем предполагал Баден-Пауэлл. Но что поделаешь? Людям свойственно ошибаться. Даже если они скауты.

Одно можно сказать с уверенностью: Джон Смит был всегда готов. А больше сказать о нем нечего.

Фон Борринг всегда спит под открытым небом. Обычно под козырьком на балконе спальни, расположенной на третьем этаже его усадьбы. Летом возможностей устроиться на воле больше. Он ездит на скаутские сборы и фестивали и спит там на земле, если не льет дождь. Или в крайнем случае в палатке. Фон Борринг спит под открытым небом с 1935 года, со слета старших скаутов в Ингарё. На открытие приезжал Баден-Пауэлл собственной персоной. Двадцатитрехлетний фон Борринг увидел его, поговорил с ним — и дал себе клятву до конца своих дней не спать в помещении.

Он был верен ей до конца тридцатых годов, все сороковые, а вот в пятидесятые ему пришлось шесть-семь раз отступить от своего правила, но об этом после. Все шестидесятые годы он спал только на свежем воздухе. И семидесятые тоже. В 1981 году фон Боррингу вырезали аппендицит и вынудили, несмотря на его отчаянные протесты, провести три ночи в больнице. Его поместили в одноместную палату и позволили открыть нараспашку все окна, что очень смущало врача, потому что за окном было довольно много градусов ниже нуля. «Легкий морозец для скаута не проблема», — ответил на это фон Борринг. «А как же Скотт?» — возразил врач. «Скотт никогда не был скаутом, он неудачник. К тому же здесь не Антарктика, а Вермланд». Остаток восьмидесятых фон Борринг проспал под открытым небом. А потом и девяностые, и весь новый век — от начала и по сию пору.

Всего он проспал на свежем воздухе примерно двадцать пять тысяч пятьсот ночей.

Спит он на старом надувном матрасе, спальных мешков у него два — летний и зимний. Подушкой он никогда не пользовался, но надевает на голову шапку.

Остальные подробности о том, как фон Борринг отходит ко сну, нам ни к чему.

Тот, кто смотрел фильм Лета и фон Триера «Пять препятствий» внимательно, мог заметить, что в рабочем кабинете Ларса фон Триера — где-то в окрестностях Копенгагена — висит такой же точно портрет Баден-Пауэлла, что и на площадке парадной лестницы в усадьбе фон Борринга.

С какой стати фон Триер повесил у себя портрет Би-Пи?

Неужели фон Триер был скаутом?

И провел детство и юность в палатках на джембори по всему миру?

Есть ли у него друзья-скауты в своем отечестве и за границей? Всегда ли он готов?

Если ответ «да», то фон Триер, видимо, самый невротичный скаут всех времен и народов и одновременно самый известный художник среди приверженцев скаутинга.

Но если ответ «нет», то предположений возникает море.

Не мечтал ли фон Триер всегда стать скаутом?

Не был ли Баден-Пауэлл его тайным кумиром?

Не связан ли фон Триер с фон Боррингом?

Не дворянского ли фон Триер происхождения?

Не мечтал ли он втайне об этом?

О’кей. Я не буду продолжать, но думаю, читатели согласятся с тем, что тут огромный простор для любопытнейших вопросов.

В детстве Май Бритт и фон Борринг вместе почти не играли. Они были соседи и ровесники, но как только взрослые обнаружили, что дети общаются, сразу пресекли это. Отец Май Бритт был за красных, он молился на Россию и страстно мечтал о том дне, когда прижучат наконец фон Борринга. Об этом он писал в своем дневнике*. Иногда он настаивал на том, чтобы фон Борринга вздернули на красном буке в конце аллеи, ведущей к усадьбе. Иногда готов был великодушно ограничиться тем, чтобы господа стали презренными слугами народа. Со своей стороны, фон Борринг не мог позволить своему мальчику общаться с детьми бедного хюсмена[6] и считал, что именно из-за этих контактов у младшего фон Борринга слабые легкие.

Учили мальчика дома. Наставники сменяли друг друга: немецкий, французский, фортепиано. «К Элизе» Бетховена и «Детские сцены» Шумана. Классический сценарий от А до Я. Отец — политик и предприниматель, любитель хороших сигар, и мать, у которой не могло быть больше детей. Плюс кой-какие истории с морфием, особенно по материнской линии.

Маленькие Май Бритт и фон Борринг, судя по всему, все больше стали нравиться друг другу, но их решительно развели и воспитали во взаимной нелюбви. И методика сработала на ура. Вообще мало что может сравниться по эффективности с последовательностью и целенаправленностью в воспитании.

В отрочестве они пару раз обменялись вполне, так сказать, красноречивыми взглядами, но дисциплина взяла свое: они не дали вырасти этим росткам нежности. И сегодня очевидно, что их отношения зашли в тупик. Если они и испытывают взаимную склонность, то ловко это скрывают.

* насчет дневника отца Май Бритт.

В записях за 27 июля 1926 года можно прочитать следующее:

«Сегодня Олле уволили. Хотя фон Борринг прекрасно знал, что Олле только что стал в четвертый раз отцом и вынужден остаться дома, чтобы ухаживать за хворой женой. Кто позволил ему так издеваться над людьми? Моя ненависть к фон Боррингу растет час от часу. Меня тошнит от одного его имени. Тот день, когда мы, пролетарии, покончим с ним, с его мерзким сынком и им подобными, будет самым счастливым днем в моей жизни. Надеюсь, русские скоро придут нам на помощь. Если они освободят нас уже завтра, будет в самый раз».

Из всех уроженцев коммуны Эда, кто принял конфирмацию 16 мая 1925 года, живы только Май Бритт и фон Борринг. Некоторые держались довольно долго, но уже много лет назад последний из них, Вальдемар Ханссон, покинул наш праздник жизни. Он был водитель автобуса и охотник и подстрелил за семьдесят лет без малого сотню оленей.

Дейзи Шёгрен, Брур Фолке Эдквист и Марта Крок уехали в Америку. Дейзи и Брур поженились и родили пятерых детей, поныне живущих в Индианаполисе или его окрестностях. Все они ладят друг с другом, только двое старших, Брур и Фолке, к сожалению, никак не поделят оставленного родителями наследства, так что разбирательство, того гляди, дойдет до суда, хотя семья надеется и верит, что братья сами придут к соглашению и избегнут столь радикальной меры. К слову сказать, в Америке Брур Фолке ремонтировал радиоприемники. Он умер давно, еще в 1953 году, но многие из починенных им приемников работают до сих пор*.