Происшествие - Глеб Александрович Ванин

поддержку у родных. Я не мог представить, что может разрушить мою идиллию. Я был счастлив, жизнь была прекрасна. У меня была «карьера» и Света. Что может мне помешать? Я был окружен заботами и с легкостью с ними справлялся. Я жил в круговороте дел и обязательств, благодаря которым находил себя и смысл своей жизни. Особое удовольствие мне доставлял тот факт, что работая на закупках, я мог себе позволить первым приобрести только что вышедший телефон и другие новинки техники. По дороге на работу я мог выпячивать новый телефон в метро, как бы говоря: «у меня уже шестая модель, смотрите». Что еще нужно для счастья?

Итак, моя жизнь развивалась по плану, соответственно правильно. Родители были довольны. Со временем они все чаще говорили о женитьбе. Молодой и видный парень, с деньгами и неглуп, пора бы уже осесть и подумать о будущем. Я уже строил планы на будущее и решал, как буду жить в ближайшие годы, пока это проклятое происшествие не нарушило моих планов.

***

По-настоящему я пришел в сознание на третий день после операции. Врачи ничего конкретного не объяснили, только сказали, что минимум месяц мне предстоит провести в стационаре. Я тогда и не думал спросить, угрожает ли что-то моей жизни. Мысли о смерти давно покинули мое сознание, даже смертельное происшествие не сразу возродило их.

Я, как ни странно, был в приподнятом настроении. Я позвонил домой и на работу, мне нужно было объяснить свое отсутствие. Как оказалось, они уже все знали и пожелали мне скорейшего выздоровления. На работе говорили, чтобы я не волновался о длительном отсутствие, мое здоровье – приоритет. Я немного успокоился и начал привыкать к жизни в больнице.

Первыми меня навестили Серега и Женек с моего офиса. Мы, можно сказать, были друзьями. Каждую пятницу после работы мы заходили в бар, расположенный в подвале нашего здания. Оттуда мы выходили только на рассвете, нередко в компании каких-нибудь девиц. Серега с Женьком принесли мне фрукты и сок, передавали приветы из офиса и желали здоровья. Странно, но разговор у нас, в общем, не клеился. Во время нашей беседы они все время избегали моего взгляда, будто боялись смотреть на меня. Раньше мы перекричать друг друга не могли, каждый торопился вставить свои пять копеек в разговор. Сейчас же они говорили, как в школе, когда читают заученный доклад. Серега сидел на краю койки и смотрел в противоположном мне направлении, Женек вообще стоял у окна. Я тогда не мог понять, в чем дело, они как будто не хотели тут быть и со мной говорить. Мы были абсолютно разными людьми, словно впервые встретились. У нас не было общих тем, они рассказывали о своих кутежах, а я как старик жаловался на болезнь. Дыра разделила нас. Когда они ушли, у меня остался горький осадок. Неприятное ощущение закралось мне в душу. Я почувствовал, но еще не осознал до конца, что больше не один из них.

На следующих выходных приехала мать, она со слезами на глазах прижалась ко мне и приговаривала, что все будет хорошо. С ней все прошло еще хуже. Она относилась ко мне уже не как к подающему надежды будущему главе семьи, а как к старику или питомцу, с которым приходиться возиться, отвлекаясь от важных дел. Мать осталась ночевать со мной в палате и уехала на следующее утро.

Впервые я подумал, что могу не выздороветь, через две недели после операции. Меня перевезли в процедурную и переложили на стол. Мне закрыли вид шторкой, так что я не мог видеть свою рану. Около меня собрался консилиум: доктор Сергеев, меня оперировавший, еще один врач с нашей больницы (кажется Кириллов) и один незнакомый мне врач. Около них все время маячила медсестра и записывала каждое их слово. Я не слышал, о чем они шептались. Когда неизвестный доктор уходил, он обернулся, и наши взгляды встретились… Я понял, почему Женек избегал смотреть на меня. Доктор смотрел на меня по-другому, совсем не так, как смотрят на людей. Он смотрел на меня, как смотрят на мебель или неодушевленный предмет. Он словно видел перед собой пустую постель. Он смотрел сквозь меня. Я понял тогда, я больше не с ними. Я прочитал в его взгляде смертный приговор.

Я не спал следующую ночь. Неужели я умираю? За что? Я жил правильно. Сердце бешено колотилось в груди. Умирают старики, умирают персонажи в кино, умирают другие. Я? Ведь мне только тридцать, неужели мир может быть так несправедлив. Ведь есть Бог, есть Порядок и Правда. Так меня учили. Я не могу умереть, если я умру, значит, есть зло и несправедливость, значит – нет Бога, и тогда все было – ложь.

Кажется, такое состояние называют дереализацией. Я попал в страшный сон. Может быть, сейчас все кончиться, и я проснусь, или зайдет неизвестный доктор и с улыбкой на лице скажет мне, что меня разыграли. Быть может, он и не доктор совсем, а актер, и сегодня у него принимали выпускной экзамен. «Как бы вы оценили взгляд студента Иванова?» – спросил бы меня экзаменатор.… Нет, это все не то. Я понял, что начал сходить с ума.

Нужно отбросить глупости и готовиться к смерти. Но как? Меня научили, что смерти нет. Не могли же мне врать? Чтобы принять смерть я должен отречься от жизни. Я не в силах этого сделать. Для этого я должен был признать свою прошлую жизнь ложью. Как она может быть ложью, если все так живут? За что я наказан? Я ничего не выдумывал и следовал указаниям старших, более опытных людей. Не могут же они ошибаться? Тогда получается, что они врут. Все живут во лжи!? Ложь в том, что они убрали смерть из жизни, превратив ее в маскарад.

Их ложь заключалась в церемониях. Они окружили свои жизни ритуалами и делают вид, что не замечают их. Как, когда хоронили прабабушку. Или когда тебя отвели в школу, как они претворялись, что учат тебя жизни, что дают тебе шанс проявить свои способности. Как врали после операции прикидывались, что ты будешь жить, и что происшествия случаются с каждым.

Мне врали всю жизнь и я с радостью купился на ложь. Они врали, и я врал, делая вид, что верю им. Я сам виноват. Я перестал спрашивать, они отбили во мне желание спрашивать, и поэтому им ни к чему было больше врать. Как же больно от этих мыслей. Я