Из Америки с любовью - Андрей Уланов

– И когда ше ви ее смените, Иван? – безуспешно пряча ухмылку, поинтересовался Круминг.

Пружину на двери установили недели за три до моего появления. И все два месяца, пока я работаю в отделе, Приходько не меньше трех раз на день грозился сменить ее.

– В этот понедельник точно, – заявил Приходько. – Я ж никак не могу до ящика с инструментами добраться. Такой завал на даче. Вот на выходные махну, один, без семьи, и разберу все, что в сарае за лето накопилось.

– Ну-у, ну-у, – протянул Круминг. – По-осмотрим.

На дачу к Приходько я не попадал ни разу, но один раз мне довелось побывать у него на городской квартире, где меня чуть не засыпало барахлом из неосторожно открытого чулана. Если в сарае на даче царит хотя бы треть такого «порядка», то рота каптенармусов не разберется там и за месяц. Дверь снова противно взвизгнула.

– Что нового?

– Пока нишего, Михал Иванович, – ответил Круминг.

Никак не могу понять, почему он сокращает имя и полностью выговаривает отчество Старика.

– Хорошо. – Старик быстро просмотрел акт экспертизы. – По делу Мальчева что-нибудь есть?

– Все то ше, Михал Иванович. Пора перетафать в сут.

– Да, да. – Старик побарабанил пальцами по столу.

– Вообще надо избавляться от всей рутины и вплотную заниматься Садовицем, – подал голос Приходько. – Дело Берзина, например, давно пора спихнуть Галинову. Это же типичная бытовуха, при чем тут мы?

– Да, да. – Удивительно, но, по-моему, Старик просто не понял, что сказал Приходько. Пропустил мимо ушей. А это для Старика оч-чень нехарактерно – пропускать что-либо мимо ушей. – Так дело Мальчева у вас готово?

– Пошти, Михал Иванович. Протокол топроса...

– Уже в папке, – сказал я, прежде чем Круминг успел помянуть меня.

С Мальчевым мы на самом деле провозились неделей больше, чем следовало. Личностью он был действительно интересной – один из немногих и, дай бог, последних воров «старого» образца. Первый раз сел в неполных двадцать на шесть, второй раз в тридцать два, и только тот факт, что техника меддопроса была тогда недоступна полиции, помог ему получить восемь лет каторги, а не все пятнадцать. Теперь он шел по третьему разу, да еще один тип, которого его банда попутно обработала в Царицыне, скончался в больнице, не приходя в сознание, так что шел он по всероссийскому списку. Он и сам понимал, что его песенка спета, поэтому «покаянный лист» написал почти полный – под «соловьем» вспомнил только пару мелких краж, да и их, наверно, просто запамятовал. Дело было с самого начала ясное, как стопарик – третья ходка, соответственно – пожизненное, а это значит – уран. С его так и не долеченным туберкулезом он максимум через год выхаркает легкие в парашу. По-моему, милосерднее было бы пристрелить его при задержании.

Дверь снова взвизгнула.

– Телеграмма, Михаил Иванович.

Старик вчитался в текст, побагровел и пошевелил губами – наверное, выматерился, потому что сразу же перекрестился.

– Анджей? – Он брезгливо отодвинул листок, словно тот мог его укусить.

– Да, Михаил Иванович?

– Поедете на вокзал. Из Двинска в двенадцать сорок пять прибывает, – Старик специально сделал ударение, что некто именно прибывает, словно поезд или государь император, а не просто приезжает, как обычные люди, – господин титулярный советник Сергей Щербаков. – Старик сделал паузу. – Специальный агент Третьего управления.

– Вот дерьмо, – прокомментировал Приходько.

Двинск, 18 сентября 1979 года, вторник.

СЕРГЕЙ ЩЕРБАКОВ

А в общем, Ваня, мы с тобой нужны в Париже,Как, извините, в...

Доносившаяся из привокзальной закусочной расхожая песня назойливо вертелась в голове, напрочь отбивая охоту мыслить.

Пересадочная станция в Двинске, заново отстроенная четыре года назад после того, как в старой, сооруженной наспех сразу после войны, рухнула крыша, обладала теми особенностями, которые роднят между собой все без исключения провинциальные вокзалы, даже стоящие на магистральных трактах империи. Здесь торговали разносчики, здесь припахивало горячим маслом из чебуречных, карри из индийских забегаловок, пирожками, машинным маслом и толпой, здесь включали магнефоны на полную громкость, заполняя просторный зал хриплым голосом популярного московского певца. От всех прочих виденных мною вокзалов двинский отличался разве что несколькими вывесками на идиш да необычно большим числом ожидающих в ермолках и с пейсами. Спустя полвека после отмены «черты оседлости» Двинск оставался местечковым городом.

В Двинске я был проездом. Экспресс на Варшаву проходил через этот городок по пути из Дерпта в Вильно. По моим подсчетам получалось, что, проехав из Питера в Двинск экспрессом, а оттуда до Риги – местным поездом, я сэкономлю больше времени, чем дожидаясь самолета в столичном аэропорту. На деле же оказалось, что последний поезд ушел за четверть часа до того, как экспресс почти беззвучно подкатил к перрону, а следующего мне предстояло ждать почти два часа.

Я купил за семь копеек два чебурека с лотка, над которым красовалась огромная вывеска «Кошерно» – почему-то не только по-еврейски, но и по-русски, хотя как раз русских это должно бы волновать меньше всего, – и принялся жевать. Чебурек был горячий и вкусный. Чтобы скрасить ожидание, я принялся вспоминать все, с чем отправился в Ригу.

Итак, Рига. Губернский город, центр Лифляндии. Население – около четырехсот тысяч. Промышленность – дочерние предприятия заводов Зингера, несколько фабрик «Руссо-Балта», оставшихся с той поры, когда фирма еще не перебазировала на Урал производство моторов и корпусов, небезызвестный «Феникс»... Пожалуй, и все. Еще несколько фабричек местного значения. Крупный торговый порт, практически незамерзающий. Морской курорт на Рижском взморье. Бывать там прежде мне еще не доводилось – ни по делу, ни на отдыхе.

Именно курорт и привлек моего «клиента». Профессор Николай фон Садовиц, известный среди сотрудников под нелестной кличкой фон Задниц, один из последних учеников Чугаева (фамилия Чугаев мне лично ничего не говорила, но, судя по уважительным на нее ссылкам, я решил, что это был тоже ученый не из последних). Пятьдесят восемь лет. Несмотря на германскую фамилию, «больше русский, чем Илья Муромец», если мне будет дозволено перекроить поговорку. В вольнодумстве замечен не был, скорее уж наоборот – отличался неуемным рвением и почти пародийным монархизмом. Во время войны пошел на фронт добровольцем... санитаром; отслужил все три года на Дальневосточном фронте. На протяжении последних пятнадцати лет имел привычку каждую осень брать академический отпуск и уезжать на Рижское взморье – утверждал, что там ему удобнее заниматься теоретическими изысканиями и писать статьи по накопленному за год материалу. Холост, в порочащем поведении замечен опять же не был (хотя это еще ни о чем не говорит). Убит два дня назад в снятом им «летнем домике».

И никогда бы не приплели достославное Третье управление к делу покойного профессора, если бы не та область, в которой специализировался действительный член Санкт-Петербургской Императорской Академии наук.

Николай фон Садовиц был химиком и занимался комплексными соединениями рутения. Разумеется, он не был инженером или технологом – его интересовала чистой воды лабораторная наука. Промышленное применение он оставлял ассистентам и ученикам, недвусмысленно намекая, что все это – работа для подмастерьев, а истинные таланты не должны утруждать себя низменными соображениями практической пользы, хотя, безусловно, признавал, что его исследования с какой-то стороны даже являются государственно важными. Еще бы не признать!

Вот поэтому-то меня, только что вернувшегося из Дальнего, где я помогал местной полиции и жандармерии ловить фанатиков-ризалистов из Группы освобождения Филиппин, прежде чем те сумеют привести в действие свои безумные угрозы, отправили, не успел я продышаться, в Ригу – наблюдать за ходом следствия по делу фон Садовица, к вящей радости местных полицейских.

Чебуреки кончились удивительно быстро, и все же хвостик последнего изрядно поостыл – в здании вокзала было прохладно. Вытерев пальцы салфеткой, я подошел к кабинке элефона и затребовал прогноз погоды. В Риге было чуть теплее, но обещали «кратковременный» дождь.

Посмотрев на часы, я сообразил, что до моего поезда осталось десять минут – как-то удивительно быстро пробежало время. Я только-только успел купить билет у улыбчивой польки в кассе и вскочить в уютный вагон, как зашипели тормоза и протяжный гудок возвестил об отправлении.

Народу в поезде было немного. По большей части ехали со мной торговые агенты. Если Рига была крупным портом, то Двинск наравне с Режицей – железнодорожным узлом, через который проходило немало товаров, идущих в центральные губернии России и Малороссию и еще больше – в обратном направлении. Чтобы регулировать этот пестрый поток, требовалось немало народу. Почти исключительно торговлей жили Рига, Либава, Ревель да и прочие поселения в этом обделенном природой краю.