Командировка - Анатолий Афанасьев

Когда и как она забрала меня в свои мягкие послушные объятия и нежными пальчиками намертво сдавила горло — я и не заметил.

Первые недели три мы были счастливы, как неразумные дети, вырвавшиеся после школьного звонка на зеленую лужайку. Ни в ком прежде я не находил столько гордой безгрешной податливости и такую безупречную готовность терять себя без оглядки. Эго ведь чудо. Я даже не знал, что так бывает. Три недели божественного опьянения, когда время вытянулось в ровную линию и потеряло всякий счет и смысл. Еще бы разок повторить, потом можно и собираться восвояси.

Ей-богу, стоит того. Но нельзя, нет. В одну реку не ступают дважды. Мы и наполовину не утолили жажды, как уже очутились на берегу и с удивлением обнаружили, что жизнь продолжается, часы тикают и вдобавок вернулся из командировки муж. Тут Наталья Олеговна первый раз дала мне ясно понять, что у нее с головой не в порядке.

— Ничего страшного, — сказала она беззаботно, сидя, поджав ноги, на тахте и попивая квасок из глиняной кружки. — Приехал и приехал. А я здесь останусь. Только по вызовам сбегаю быстренько и вернусь.

Я по вызовам, ты же знаешь, как метеор летаю. Скоро вернусь.

Было утро, и я тоже собирался на работу.

— А ему что скажешь?

— Подумаешь. Перебьется. Вообще, это не твое дело.

— Не мое разве?

— Милый, зачем тебе лишние заботы?

Поразило меня ее абсолютное неестественное равнодушие к тому, другому человеку, да и к себе тоже.

Но было в ее поведении то, что тешило мое самолюбие. Как же — умная, взрослая женщина, врач, до такой степени потеряла голову. Из-за меня, любимого.

Приятно.

— Талка, ты что, мужа совсем не любишь?

— Не твое дело.

— Что ты заладила, как сорока, — не твое дело, не твое дело. Раз спрашиваю, значит, мое. Любишь или не любишь?

Молчит, смеется, корчит шутовские рожицы. Лениво протягивает мне руки: иди сюда.

— Ты можешь мне ответить, Наталья?

— На что?

— Любишь ты мужа или нет?

— Не твое дело, мой бесценный.

— Тогда одевайся и марш к нему… Давай, давай, не рассиживайся.

Послушно оделась, со вздохом прижалась ко мне на прощание, ушла.

Неделю мы не виделись. Легкая, пустая неделя порхнула, как перышко, в вечность. Я капризничал, не звонил, она звонила каждый день и спрашивала, нельзя ли ей прийти. Я отвечал, что занят, дел по горло — деловые встречи, то да се — она грустно бурчала: «Ой как жалко! Ну, я завтра опять позвоню», и все.

И я еще не понимал, что Наталья Олеговна сумасшедшая.

Через несколько дней вечером (около девяти) звонок в дверь. Открываю Наталья, счастливая, улыбка до ушей. Улыбка у нее особая, непохожая на нее саму, как у проказливого мальчишки.

Я ее молча впустил, спросил с недовольным видом:

— Чего пришла?

— Уехал. Витя, он уехал! Ты очень рад? Тебе хорошо?

Приволокла с собой полную сумку продуктов — фрукты, ветчина и бутылку шампанского. Еще бы, разлука кончилась — праздник.

— Не знаю, как я эти дни протерпела, — щебетала с набитым ртом безмятежная моя птичка. — Прямо с ума чуть не сошла. Даже больные мои заметили. Похудела, ой! Посмотри.

— Надолго ли уехал?

— Не знаю. А-а! — пренебрежительный жест рукой.

— Наташа, давай поговорим серьезно. Мы же почти соседи. Тебя здесь все знают. Как так можно?

— Я тебе надоела?

После этого оставалось только обнять ее, расцеловать смеющиеся щеки, испить жадный рот, и тут уж не до разговоров было. Но и самые исступленные ласки не давали мне прежнего забытья. Она оставалась мне непонятной, чужой, это мучило. Проклятый рассудок.

— Наталья, ты давно замужем?

— Зачем тебе, милый?

— У тебя ребенок от этого мужа?

— Не надо, любимый, не надо.

Она не пускала меня в свою жизнь, в свое прошлое — и это бы полбеды. Точно так же Наталья совершенно не интересовалась и моим существованием на белом свете. Она знала, где я работаю, и то потому, что я сам сказал, а больше ничего. Кто я, где мои родители, почему живу один в двухкомнатной квартире — ни одного подобного вопроса. Думаю, что если бы она не прочитала в медицинской карточке, как меня зовут, то и этого бы не спросила. Зачем ей. Прошло столько времени, а я все не мог сообразить — умна ли она, хороший ли специалист, вообще, что она такое.

Но мы же люди — не звери. Интеллигентные, черт возьми, люди, образца научно-технической революции.

Однажды она вдруг спросила:

— Витя, а тебе очень больно было, когда делали операцию? (Два года назад мне удалили камень из почки.)

Я возликовал как мальчишка. Думает обо мне, думает.

Сказал веско:

— Не твое дело, — ее голосом.

Хохотали, целовались.

В другой раз:

— Витя, давай я тебе постираю, — это со странным прищуром, почти умоляюще.

— Мужу своему стирай.

— Он в командировке.

— Вернется, постираешь…

— Ты меня к нему ревнуешь?

Я взорвался:

— Дура ты, Натка, полная дура! А еще врач. Диплом, наверное, фальшивый? Как же ты думаешь? Ревную ли? Нет, рад. Рад, что у тебя муж, что были любовники. Много у тебя было любовников, дорогая? Десять, сто? Судя по всему — хватало.

Не обиделась ничуть, на мгновение задумалась, отвернулась, сказала негромко:

— Нервы у тебя, Витя.

— У меня — нервы?

— Видимо. Хочешь, я выпишу кое-что и сама буду колоть?

Смотрела серьезно и с нежной жалостью.

— Вот что, Наталья Олеговна, не пора ли вам домой? Нет? В любой момент муж позвонит, умирающие больные. Ты всегда должна быть на посту. А мне твою чушь слушать невыносимо.

Меня начала утомлять ее податливая агрессивность, пугало дремотное марево, которое все плотнее окутывало нас обоих.

И все еще я не понимал, что она полоумная, моя любимая.

— Почему мы никуда не ходим с тобой, Тала?

— А куда?

— Куда люди ходят. В театр, в кино.

Не скажу, чтобы я был любителем зрелищ, как раз к тому времени мне не то что театры, а и люди малость прискучили. Остались книги и радость свободного одиночества. Оглядываясь назад, я с ужасом видел, что ничего не вернешь, ничего. И замены тому, что было, нет.

Наталья, однако, намотала на ус замечание о театре и вскоре спроворила билеты на Таганку. Видимо, были у нее знакомые рангом покрупнее меня.

Сходили в театр. Я пил в буфете несвежее пиво и зевал в зале. Наталья скучала рядом.

— Смотри, правда, здорово? — заискивающе подбадривала она меня.

— Да, — вторил я. — Талантливо, тонко, современно. Еще много там действий, загляни в программу?

— Еще одно.

У меня дома нам было лучше. Не так хорошо, как вначале, но все-таки.

— Наташа, посмотри телевизор, а я поработаю.

— Ладно.

Я горбился над своими листами, над уродливыми своими закорючками, кусал карандаш и не мог никак сосредоточиться. Я представлял, как она сидит в соседней комнате на тахте, поджав под себя длинные ноги, и безмятежно пялигся на мерцающий экран. Что за зверек поселился в моей квартире. Надолго ли?

— Талочка, расскажи какой-нибудь случай из практики.

— Представляешь, прихожу вчера по вызову к больному — пожилой человек, по профессии музыкант, — в карточку заглянула, а у него рак, ну, может, месяца три ему осталось Дома его жена и взрослая дочь. Я, конечно, делаю вид, что выслушиваю его, глаза прячу — трудно же это, Витя. Давление измерила.

Суечусь как можно правдоподобнее. И вдруг он спрашивает: вы знаете, доктор, что мне несколько недель всего жить? Весело так, с улыбкой натуральной. Я растерялась, смотрю на жену, на дочь. Они улыбаются обе. «Шутит он, Наталья Олеговна, у него такие шутки дурацкие». — «Нельзя так шутить, больной. Долго ли беду накликать». — «Накликать? Смотри-ка какие слова еще помнят наши современницы. Да полно вам меня дурить, девушка. Рак у меня, вы же знаете. Крестец. Четвертая стадия. Правильно? Я вас вызвал, чтобы вы вон Машеньке больничный дали. Ей нужно.

Очень нужно, поверьте. Дадите?» — «Дам». Выписала я его дочке больничный по уходу и бегом оттуда.

— Веселая история.

— А еще…

— Хватит, хватит. Ты как разойдешься, тебя не остановишь.

На нее действительно иногда накатывали припадки болтовни, иначе не назовешь. Точно какой-то рубильник в ней включался. Вдруг начинала говорить, говорить, говорить — уцепится за какую-нибудь тему и затрещит без остановки. Никогда не умел дослушать ее до конца. Грубо одергивал. Она всегда послушно умолкала на полуслове.

В один из дней мы договорились вместе поужинать в «Праге», а потом сходить в кино или просто погулять. Наташа обещала зайти ко мне около семи.

Жду — семь, восемь, в девятом часу телефонный звонок.

— Витя, ты дома?

— Ты откуда звонишь?

— Я у подруги, у Люды. Так получилось, мы давно не виделись. А тебя я не могла предупредить — телефон не отвечал.

— И долго ты у нее пробудешь?