Ванька 9 (СИ) - Сергей Анатольевич Куковякин

сами себе должны сделать — доски имеются. Ткань для матрацев — тоже в наличии. Есть для их набивки и тюки соломы.

Кровати мы сколотили, матрацы изготовили. Кстати, солома оказалась полусгнившая и заплесневевшая, так что с матрацами мы намучались. Но, хоть следующую ночь не на песке спали.

Выданными от щедрот французов лопатами разровняли пол в бараках, вымели мусор…

Из оставшихся досок сбили стеллажи, немного неуклюжие скамьи и столы. Около бараков повесили умывальники.

На этом обустройство было закончено.

Тот же капрал объявил, что завтра мы уже должны приступить к работе. Если я правильно понял — будем копать песок. Рыть какой-то канал. Куда и зачем — не нашего ума дело.

Тут ещё и одна беда пришла — комары. То их не было, а вдруг появились. Огромные, никогда русским человеком не виданные. Объявились они ночью перед днём начала работы. Жужжали беспрестанно, лезли в нос, рот, уши…

Утром все встали не выспавшиеся, искусанные и злые. Нас покормили в очередной раз фасолью, выдали железные лопаты и погнали на рытьё канала.

Идти надо было версты три. Это тоже радости не добавляло. Три туда, три — обратно, итого — шесть. Находишься…

Глава 4

Не весело тут…

Всё не по-людски в этой Африке…

Днём стоит жарища, а ночью — зуб на зуб не попадает. То и другое — плохо. Весь день по жаре мы копаем, а ночью — спим в холоде. Ещё и комары. Такое впечатление, что они только больше становятся.

Воскресенье — выходной. Тут — новая напасть. В церковь надо идти.

Шесть километров — туда, столько же — обратно.

Во главе нашей колонны вышагивает сержант-майор. Такое у него интересное звание.

Благо бы, церковь православная была, так нет…

— Зачем нас только сюда водят? Мы в своего-то Бога после фронта не все верим, а не то, что в чужого… — ворчали солдаты. — На кой чёрт он нам нужен…

Сержант-майор отмалчивался — русского языка он не понимал совершенно.

Нас размещали в задней части церкви, впереди же рассаживались французские колонисты.

Кюре страшно гнусавил, меня от его голоса даже временами передергивало. Органист мастерством не отличался и его музыкальный инструмент издавал что-то душераздирающее. Лучше бы уж совсем не играл — таково было моё мнение.

Французский священнослужитель через слово почтительно поминал Бога. Сидящие на задних скамейках тоже, только руганью. Такие словечки порой проскакивали, что я только головой качал. Во, как война людей меняет…

Через пару недель всем нам такие воскресные походы надоели хуже горькой редьки. Солдаты начали придумывать, как от этой самой церкви избавиться.

Начали с малого. Когда в очередной раз французские колонисты встали со скамей и с опущенными головами зашептали молитвы, задние ряды остались сидеть.

После окончания службы кюре подозвал к себе сержант-майора. О чем-то с ним пошептался. Тот только энергично тряс головой.

— Кюре вами недоволен, — передал мне сказанное ему служителем церкви сержант-майор. — Делает вам замечание.

Я у этого француза теперь выступал в роли переводчика. Не зная русского языка, он с солдатами, если надо было, через меня общался.

Замечания нам было мало. Мы хотели совсем отбояриться от посещения служб.

Сержант-майор был очень удивлен, что замечание кюре нас не расстроило. Чуть глаз у него даже начал подергиваться от наших весёлых лиц.

— Что-то ещё надо придумать, — переговаривались между собой не желающие ходить в церковь. — Одного сидения мало…

Придумали.

В следующее воскресенье, рассевшись на скамьях в церкви, русские солдаты дружно закурили. Кто и совсем не имел этой вредной привычки, тоже стали табачный дым под своды храма пускать.

Ранимая душа кюре такого святотатства не смогла вынести. Я даже подумал, что его удар хватит.

Французские колонисты заохали-заахали, насмерть перепуганный органист перестал свой инструмент мучить, глаза на русских хулиганов выпучил.

Нас тут же выгнали из церкви и наложили строгий вечный запрет на её посещение. Сержант-майор чуть со стыда не сгорел за наше поведение.

Так мы освободили себе для отдыха воскресный день. Надо сказать, очень своевременно. С каждым днём наша работа становилась всё труднее. Первое время было всё проще. Бери на лопату песка больше, кидай его дальше, пока он летит — отдыхай. Когда канал начал углубляться, земля пошла тяжелее, а вскоре дело дошло и до тачек. Приходилось их наполнять накопанным и вывозить на берег строящегося канала.

Тачки были тяжеленные, а кормили нас плохо. Можно сказать — впроголодь. Половина солдат уже уставшими к месту работы приходила — пошагай такие расстояния по песочку.

Все мы осунулись, похудели, были злы…

Наши жалобы на недостаточное питание никого не интересовали, одеяла нам выдали когда по ночам стало совсем холодно. Наверное, только из-за того, что люди в лагере стали болеть и рытьё канала пошло медленнее.

Вечерами, после работы, в бараках всё чаще и чаще солдаты стали заводить разговоры о том, что надо как-то отсюда правдами и неправдами выбираться.

— Бежать надо, — чаще других высказывалось такое предложение.

— Как бежать? Охрана же…

— Перебить охрану! — горячились самые нетерпеливые.

— Перебить… А, потом, идти куда? Один песок кругом.

— Как пришли!

— А, как пришли?

Тут горячие головы задумывались — дороги никто не помнил. Кругом — пустыня. Населенных пунктов — только одну деревню и видели, но и насчёт её было предупреждение, что местные жители чужаков убивают.

— К морю идти!

Ну, это — верно. Но, в какой стороне это самое море?

— Поймают… Ещё дальше в самую глушь Африки загонят…

Такое тоже было очень вероятно.

Иногда и на меня желающие сбежать поглядывали — я же в почете у бедуинов, вот пусть они нас к морю и выводят. Так-то так, но, где эти бедуины? Раз показались, а больше от них ни слуху, ни духу. Флягу подарила мне Старая Мать Верблюдов и всё.

— Начальнику лагеря надо нож к горлу приставить — пусть к морю выводит! — подвёл итог очередной вечерней беседе один из бывших председателей ротных солдатских комитетов. — Как миленький ножками заперебирает…

Глава 5

Про Манжена и три франка

В последние дни я что-то часто свой японский плен стал вспоминать. Как там в лагере находился.

Сравнивал ещё, там и тут.

Вареную фасоль ем и на ум приходит, что, японцы-то нас лучше кормили. Пусть в фасоли белка и много, но неделями одну фасоль есть…

Ежемесячно деньги нам там выдавали, а тут — даже одним франком не побаловали, даже — половинкой. Ну, тогда император Николай Александрович о своих подданных