РАЗБОЙНИК ШМАЯ - Григорий Полянкер

Недолго думая, вскочил я на подножку вагона, рванул дверь, а меня кто-то хвать за шиворот! Оглядываюсь – какой-то рыжий казак, пьяный, еле на ногах держится, орет на меня, ругается, да так, что наш извозчик Хацкель против него – мальчишка и щенок. Того и гляди, со ступенек меня скинет. Я стал объяснять, что я тот самый ефрейтор, который генерала взял в плен, имею три ранения, Георгия. А он мне: «У нашего императора на войне несколько миллионов таких бродяг, как ты, что же, он всех так и будет пускать к себе в поезд? Слазь!» Тут ещё один подскочил. Узнал, в чем дело, и махнул рукой: ладно, мол, пусть солдат немного погреется.

Шмая перевёл дыхание. Он чувствовал, что совсем заврался, но надо продолжать. Иначе бабы от него не отстанут, и работать не дадут.

– Да, и вот я, значит, вхожу прямо в вагон. Со всех сторон на меня, как на сумасшедшего, смотрят, плечами пожимают: что это, мол, за чучело? Но молчат. Дисциплина! Огляделся по сторонам, – мамочка родная, и что же это тут делается? Рай, ну прямо рай! Под ногами – персидские ковры с золотом. Настоящие лампы, не коптилки, как в наших землянках, а на столах – чего только нет! У меня даже внутри похолодело: «Куда тебя, черта, занесло? О чем ты с этой публикой будешь калякать? Разве они тебя поймут? Говорят же – сытый голодного не разумеет!»

Сидят все за столом. А собрались, видно, какие-то министры, генералы, буржуи и чёрт их знает, кто ещё! Вино, конечно, льётся рекой, сельтерскую воду с сиропом хлещут вовсю, квас лакают, а на закуску подают им что душе угодно – селёдку, варенье, жирный борщ с двойной порцией мяса, гречневую кашу – всего не пересчитаешь. И паёк они получают бесплатно. А музыканты играют. И кто из этой братии ещё на ногах держится, тот танцует, ногами крендели выписывает. Гуляй, буржуи, гуляй, папы, все равно жизнь пропащая!

«Кто такой будешь, солдатик?» – подходит ко мне какой-то пузач.

Оборачиваюсь, а передо мной не иначе как министр. Суёт мне стаканчик спирта и кричит:

«Выпей, дурак, за нашего царя-батюшку и за отечество!»

Взял я стакан, опорожнил одним духом, схватил со стола печеную картошку и головку лука – закусываю. Смотрю, а вокруг уже собралась вся орава. Крупные воротилы. Расспрашивают, кто я, откуда. Ну, я им выкладываю всё, что у меня накопилось – о том, как бедные солдаты в окопах страдают, а эти шкуры пьют здесь и гуляют на казённый счёт. Министр подал мне ещё стаканчик и говорит:

«Пей, дурак, и думай поменьше. Каша теперь такая заварилась в России, что сам чёрт не разберет, пей, дурак, за царя-батюшку, за Гришку Распутина и за нас, конечно…»

«Нет, говорю, за Гришку Распутина пусть царица пьет, я выпью за здоровье моих братишек солдат…»

Выпил, выбрался из этой толчеи, пошел дальше, открываю боковую дверь и вижу – кого вы думаете, бабы, я вижу? Я вижу Татьяну. Татьяну Николаевну, царевну, ну, царскую дочку… Татьяну. Одета она как настоящая царица, только на голове белая косынка с красным крестом – сестра милосердия. Прибыла на фронт помогать раненым солдатам. Вот и помогает… Весело живётся царевне. Стою я у двери и наблюдаю всю эту картину. Вот, думаю, в руках этой шайки судьба солдат, страны, отечества…

Ну, думаю, братец Шмая, с этой компанией тебе сегодня о серьёзных вещах говорить не придётся. А тут, дорогие мои соседушки, подняла на меня Татьяна свои обезьяньи глазки и поманила пальцем.

«Подойди-ка сюда, солдатик, поближе подойди. Кто такой будешь?» – говорит она и протягивает мне пригоршню семечек.

«Вашесокородие, отвечаю, я ефрейтор триста пятого полка, третьего батальона, первой роты, первого взвода, второго отделения… Шая Спивак…»

«В таком разе, солдатик, присаживайся к столу, закуси чем бог послал. Один раз живём на свете…»

Выпил я парочку кружек шампанского, закусил вяленой воблой, котелок гречневой каши съел, и сразу веселей стало на душе. Потом прошу эту красавицу, Татьяну, значит, налить мне кружку кипятку и выдать две порции сахару, пачку махорки и киваю ей – мол, серьезный разговор есть.

Татьяна топнула ногой, и остались мы с царевной наедине.

«Что скажешь, солдатик?» – спрашивает она.

«Скажи-ка мне, птичка божья, что это значит? Твоего милого папашу колошматят на всех фронтах, от его империи скоро рожки да ножки останутся, а ты, красавица, гуляешь?»

«Солдатик, нельзя быть грубияном!» – говорит она мне и качает головой.

Это, чтоб я, значит, деликатно с ней разговаривал, она у своего батьки так воспитана.

«Скажи-ка, Татьяна Николаевна, – перебил я её, – а что он на своем престоле думает, его императорское величество, или отшибло у него мозги? Долго ещё война протянется? Ведь скоро солдаты поднимутся, так, пожалуй, от вас и пылинки не останется…»

«Что же ты советуешь, солдатик?» – спрашивает Татьяна.

«Я вам не советчик, отвечаю, а только папаше своему передай, что долго он не удержится на престоле. Полетит, как пить дать. Народ, солдаты уж постараются…»

«Солдатик, – возмущается Татьяна, – ты разве не знаешь, какой упрямый наш император, как осёл! Меня он все равно не послушает. Лучше бы тебе самому к нему поехать во дворец. Там все ему выскажешь…»

Я немного испугался, страшно ведь с царём разговаривать. Загонит тебя в кутузку – и всё тут. Но надо держаться до конца.

«Я могу поехать с тобой во дворец, к папаше, и скажу ему всё, о чем солдаты в окопах говорят…»

«Что ж, располагайся», – говорит Татьяна.

Поезд тронулся.

Снимаю шинельку, сбрасываю сапоги и лезу на верхнюю полку. Железная печурка в вагоне жарко топится, мои портянки уже на трубах сохнут, теплынь, как в бане! Несколько казаков подкидывают в печку дровишки, уголек, а я лежу себе, шинельку подстелил, сапоги – под голову, чтоб не утащили, лежу и думаю.

Так прошел день, другой. Никто меня не будит, а кашевар подает мне суп и кашу наверх. И вот на третий день поезд въехал в какой-то сад и сразу остановился. Выглянул я в окно, и страх охватил меня: царский дворец! Поклясться готов, что вот в этом саду праматерь Ева охмурила праотца Адама. Где-то здесь бродил этот гуляка в чём, конечно, мать родила и согрешил…

Взяла меня Татьяна под руку и повела к своим папаше и мамаше

«Скажи мне, солдатик, – говорит царь, – что там нового на фронте?»

«Плохо, говорю, твой престол, кажется, уже ломаного гроша не стоит…»

Разбойник Шмая так увлёкся своей историей, что не заметил, как из дому вышел извозчик Хацкель. Он постоял, с хитрой улыбочкой послушал Шмаины россказни, не выдержал и расхохотался.

– Скажи, пожалуйста, Шмая, голубчик, – сказал он, качая головой, – может быть, хватит байки рассказывать? Не видишь, что ли, женщин бедных уже замучил своими историями, пожалей их! Вот ведь несчастье на мою голову… Женщины, мужчины, а ну-ка, исчезните, разойдитесь! – закричал извозчик. – Пора кончать это дело! Хватит! А вдруг ночью дождь хлынет! Что я тогда делать буду? Ради бога, разбойник, примись ты веселей за работу! Ведь ты, если захочешь, можешь! Руки то у тебя, небось, золотые!

Народ стал нехотя расходиться, а кровельщик опустил голову. Досадно было, что извозчик Хацкель стоит тут как хозяин, и следит за каждым его движением, и слова не дает вымолвить.

Кто хорош, а наши раковские женщины умны! Недаром говорят они, что не следует иметь дело с низким человеком. Низкий человек, говорят они, никогда не простит тебе, что ты на несколько вершков выше его…

Правда, честное слово!

И действительно, что это за выходки? Можно ли так, при всем честном народе, позорить человека? Портной, когда шьёт пару штанов или чинит пиджак, любит напевать себе под нос, сапожник, когда латает чьи-нибудь опорки, насвистывает, извозчик, когда доберется до крутого подъема, честит своих коняг добрым словом. Так почему же кровельщику, разбойнику Шмае, нельзя душу отвести, поговорить с людьми, повеселить соседей, когда он латает крышу? Ведь так уж повелось на свете спокон веков! А тут появляется извозчик Хацкель и хочет завести новые порядки.

Шмая сидел на крыше. Он работал, да только работа уж не та, инструмент из рук валится. Подумать только, какое наваждение. И за что про что?

А извозчик Хацкель исчез и вскоре снова вышел из дому, сел на бревно и принялся набивать трубку.

– Шмая, голубчик, сердишься на меня?

– Провались ты!

– Может, слезешь, покурим?

– Пускай с тобой сатана курит! Спасибо тебе, Хацкель, за ласку…

– Не хочешь, как хочешь…

Извозчик вытащил из кармана кусок колбасы и бутылку водки.

– Шмая, – сказал он, – ведь у тебя сегодня, небось, маковой росинки во рту не было, а наговорить ты уже успел с три короба. Слезай, пожалуй, довольно тебе важничать. Хоть ты и ефрейтор и три блямбы у тебя, а только ничего с тобой не сделается, если ты выпьешь с простым извозчиком.

Против такого соблазна разбойник Шмая устоять не может. Он вытирает руки о штаны, слезает с крыши и садится рядом с Хацкелем на бревно. Извозчик отмеряет большим пальцем полбутылки: