Сокровища чистого разума - Вадим Панов

Глава 1,

в которой Бааламестре ссорится с уважаемыми людьми, Агафрена познаёт Камнегрядку, Сада злится на Руди, губернатор Лекрийский любопытствует, а Мерса потряхивает ящиком

«Вы её видели?

Пустоту.

Ту самую, о которой столько рассказывают. О которой спорят и пишут поэмы. Которую боятся. Ненавидят. Проклинают и снова боятся.

Вы её видели?

Нет, не сидя в безопасном цеппеле… Заткнитесь! Я знаю! Я знаю, чтоб вас всех в алкагест окунуло, что безопасных цеппелей не бывает! Я знаю! Но когда астринг несёт твой корабль к другому миру, а между тобой и Пустотой прочный корпус или закалённое стекло иллюминатора – это одно. Присутствие Пустоты щекочет нервы или вызывает ужас, Знаки могут тебя убить или свести с ума, но за тебя играют математические вероятности, и есть надежда остаться живым. Пустота в шаге, но преодолеть его ей так же трудно, как адигену стать чиритом.

И совсем другое дело…

Когда…

…она рядом. Дышит в лицо. Не в затылок… Хотя в затылок тоже… Дышит со всех сторон, потому что Пустота всюду и бежать некуда – приходится встречать. И лицом, и затылком, и всем телом. Прикасаешься к ней… Осязаешь…

Холодеешь…

Когда…

…она дышит, а ты дышать не можешь, потому что её дыхание с нашим не дружит. Или она, или мы…

Вот что значит видеть Пустоту.

И я, чтоб вас всех в алкагест окунуло, ни разу не хвастаюсь. Я рассказываю, как было.

Я видел.

Я холодел.

Я не цепарь, но не думаю, что многим цепарям довелось пережить то, через что мне с ребятами довелось пройти. Нет, вот так: вряд ли кто-то ещё пережил то, что выпало на нашу долю. Не думаю, что кому-то, кроме нас троих, приходилось нырять в чужой переход на расстрелянном паровинге, предпочитая смерти неизвестность. Слышать свист уходящего воздуха и тишину работающих двигателей. И спокойно осознавать, что, даже преодолев переход, мы, скорее всего, уйдём в глухое пике. Ведь паровинг – не цеппель, он тяжелее воздуха…

И когда я говорю «спокойно», я снова не хвастаюсь. Мы – учёные, мы знаем, что далеко не всякий эксперимент обязан завершиться цветами, игристым, восхищением коллег и податливыми лаборантками, мы знали, что можем проиграть, и тот факт, что на кону стояли наши жизни, ничего не менял. Паники не случилось. Мы с Бааламестре заспорили о правильном положении штурвала во время выхода из «окна», а Гатов, стервец, расхохотался: «Заткнитесь, братья, мы не разобьёмся. Точнее, разобьёмся, но потом, после того, как задохнёмся».

Я уже писал о свисте, с которым воздух покидает кабину?

Самый паскудный звук из тех, что я слышал. Звук полной безнадёги и, что самое противное, бессилия. Щелей полно, ведь стандартный паровинг не герметичен. Плюс дырки от пуль. Много дырок, вы уж мне поверьте: приотцы лупили по нам как заведённые. В общем, не заделаешь все отверстия, чтоб меня в алкагест окунуло, никак не заделаешь.

Да мы и не пытались.

«Четыре минуты, – сказал тогда Бааламестре. – Больше не протянем».

Четыре поганые минуты. И это при том, что «быстрые переходы», которые тридцать секунд-минута, случались крайне редко, стандартные начинались от трёх и до четырнадцати. Пятнадцатой, кстати, никогда не было, все зарегистрированные переходы укладывались в четырнадцать минут, это время жизни, но у нас, к сожалению, отсутствовала возможность продержаться настолько долго.

Четыре минуты.

Если путешествие затянется, мы потеряем сознание, не сможем вывести паровинг из пике и погибнем. Нет, погибнем раньше, когда задохнёмся…

«Кажется, я видел канистру».

Каронимо Бааламестре пошёл в десантный отсек паровинга, в надежде отыскать хоть что-нибудь, способное нас спасти.

Дышать в канистру? Почему нет?

Я поднялся, чтобы присоединиться к поискам, но сидящий за штурвалом Гатов махнул рукой: «Смотри, какая красота, Олли! Сто цехинов против кучи дерьма, что ты никогда не видел ничего подобного».

Я собрался огрызнуться, но вовремя прикусил язык, поняв, что Павел полностью отдался в руки судьбы. Мы не управляли переходом. Никто в Герметиконе не способен управлять переходом и точно сказать, сколько времени он продлится. От нас ничего не зависело, и потому Гатов предался созерцанию.

«Согласись, красиво!»

«Очень», – подтвердил я, дуя на руки. В кабине постепенно холодало.

И становилось меньше воздуха.

Мы летели вслед за грузовым цеппелем, лигах в трёх от его гигантских рулей, и напоминали, наверное, дохлую кошку, которую сорванцы привязывают к каретам и автомобилям…

Дохлая кошка… Странно, что тогда мне пришло в голову именно это сравнение.

Как бы там ни было, мы летели в кильватере здоровенного грузовика, но, несмотря на то что наш нечаянный проводник полностью закрыл фронтальный обзор, насладиться было чем: Пустота предстала перед нами во всей красе. Наверное, специально улыбалась перед тем, как погубить.

«Необыкновенно…»

Обычно Пустота видится путешественникам серой, немного размазанной, как будто неумелый художник упражнялся в создании оттенков, невнятной… Но сейчас всё было иначе. Я видел алые разводы, окружающие переход так, словно он проткнул живую плоть. Видел жёлтые штрихи, слетающиеся на красное с тем, чтобы вновь обратить его в серое. Видел голубые, размером с хороший стог сена искры, что, переливаясь, формировали контур цеппеля.

«Так выглядит переход со стороны», – прошептал Гатов.

«Я догадался. – А потом, чтоб меня в алкагест окунуло, зачем-то сообщил: – Минута».

И тем разрушил удивительную магию момента, растоптал тот зачарованный миг, который навсегда отпечатался в моей памяти.

«Минута».

«Кто умеет задерживать дыхание?» – хмыкнул Павел.

«Канистры нет, – бодро доложил Бааламестре. – Вообще ничего нет, чтоб меня пинком через колено».

«Даже презерватива?»

«Гений!»

Я помню, как Павел улыбался, глядя на судорожно распечатывающего презерватив Каронимо. Я помню, как спешил толстяк. А потом я широко и заразительно зевнул. День получился совершенно сумасшедшим, и я устал. Мне надо поспать.

«Даже если ни хрена не получится, было весело, – произнёс Гатов, легко трогая меня за плечо. Он знает, почему меня клонит в сон. Он немного печален. – Извини, что втянул тебя во всё это…»