След черной звезды - Александра Тимонова

К чёрту грустные мысли! Глоток горячего кофе обжёг горло, Дэни чуть не поперхнулась и машинально подула на чашку. К чёрту… Когда они приходят хуже татарина, их не так-то легко прогнать.

Её звали Катей, но известна большинству она была, как Бонни, невысокая полненькая девчонка в огромном тёмно-синем комбинезоне, коричневой косухе и забавной формы очках, с зелёными глазами и кудрявой головой. Она тусовалась с ними около года, тогда они были тремя лучшими подругами: Дэни (ей было тогда пятнадцать), девятнадцатилетняя Аля и Бонни. Бонни было двадцать лет, она училась на третьем курсе университета, на факультете психологии, жила в общежитии, иногда ездила к родителям в деревню за двести с чем-то километров от города. Бонни всех поражала: тусовка, казалось, не мешала ей учиться без троек, быть на хорошем счету у преподавателей; Дэни тогда завидовала этому тихой завистью, потому что сама тогда уже привыкла к своим тройкам, да и из школы кандидатом на исключение оказалась тогда же.

Бонни и Аля были стержнем их компании, самыми старшими, опытными, примером для подражания. Что же случилось? Тогда об этом не думалось, зато подумалось теперь. Как могло произойти так, что Бонни, выражаясь языком пошлой лирики, «в одночасье поглотил андеграунд»? Сначала не бросалось в глаза то, что она стала пить больше многих, хотя пьянствовали они тогда все как сапожники, отмахиваться от вопросов об университете, всё реже уходила ночевать в общежитие, всё чаще вписывалась у кого-нибудь, причём не у Али, хотя та была сиротой, и жила одна, и была Бонни подругой. Потом она с кем-то поехала в Москву, почти никого не предупредив, кроме нескольких абсолютно чужих ребят… Приехали её родители, на неё подали в розыск, все ребята успели побеседовать со следователем, молодым парнем, пытавшимся узнать у них то, о чём они не имели понятия. Оказалось, что Бонни исключили из университета – за систематическую непосещаемость и недосданный в сессию экзамен. Так Бонни исчезла. Просто исчезла и всё. Никто не знал, куда. Можно было лишь сделать вывод, что родители в курсе, где она, потому что больше её никто не искал. То ли уехала домой, то ли затусовалась где-то, то ли вообще погибла, что тоже возможно, хоть и жутко.

Уж не этот ли горький пример заставил в своё время сказать «баста»? Может быть, и он. А может, всё у Бонни хорошо, всё в порядке, живёт себе где-нибудь в другом городе, и вспоминать не хочет ни о каких тусовках, попойках и всём подобном. А с Лёвой ничего плохого не случилось, потому что если бы что-нибудь было не так, его мама даже из санатория подняла бы трезвон, и это значит, что на её звонки он реагирует, или звонит ей первым и сообщает, где он и что с ним. Вывод: причина слишком нестандартная, чтобы даже близких друзей в ней посвящать. А зайти к нему всё равно надо. А сейчас – надо спать. Скоро утро, и встать надо не больше, чем в десять. Спать… Чашка с недопитым кофе пусть остаётся на столе. Завернуться в одеяло, включить магнитофон и под голос Дмитрия Ревякина спокойно заснуть. Спать…

Подъём. Душ. Завтрак. Записка маме (чтобы не ломала голову, куда делась дочь с утра пораньше). Дэни оделась теплее – всё-таки начало ноября на дворе – и уже в одиннадцать утра выскользнула из дома, абсолютно не имея понятия, когда она туда вернётся. Несколько часов она провела в читальном зале библиотеки, решив просмотреть несколько рекомендованных преподавателями книг по истории России XIX века, а заодно и подготовиться, наконец, к практическим занятиям: средневековая Франция, до боли надоевшая педагогика. Когда всё было сделано, в магазинах как раз закончился обеденный перерыв, и Дэни устроила себе «прогулку по музеям», выбирая подарки к ближайшим дням рождения и в результате забив себе мелочами весь рюкзак: бритва – отцу, «Записки террориста» Савинкова – Лёве, фотоальбом – двоюродной сестре, «Воспоминания» Махно – себе, любимой… Потом состоялся марш-бросок по городу, просто так, без всякой цели, в честь ещё не самой холодной погоды; встретив в переходе нескольких знакомых, Дэни застряла с ними на часок, спела несколько песен, отказалась от выпивки и пошла дальше. Так, к половине восьмого вечера она добралась, наконец, до дома Лёвы (жил он в прямом смысле у чёрта на рогах, на самом краю города, через дорогу там начинался лес). А после того, как был обруган неработающий лифт, пришлось подниматься пешком на одиннадцатый этаж. Вот и проявляй после этого воистину наказуемую инициативу.

Звонок звонил, словно в пустоту. Никто не реагировал, никто не открывал. Позвонив так пять раз, Дэни плюнула и уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг за дверью послышался шорох. Для подтверждения Дэни ещё раз нажала на кнопку звонка. Замок щёлкнул, дверь открылась, Лёва высунул лохматую голову и, вздохнув с облегчением, бросил:

– Подожди меня тут, я сейчас выйду.

– Конспиратор чёртов, – пробормотала Дэни и села прямо на ступеньки. – И что у него там за винтоварня, если даже внутрь не пускает?

Через две минуты, в тёплом свитере, кроссовках и с пачкой сигарет в руке Лёва вышел и тяжело плюхнулся рядом с Дэни на ступеньки:

– Вот теперь здравствуй.

– Очень приятно, – не спрашивая разрешения, Дэни вытащила у него из пачки сигарету, прикурила, подала ему спички. – Я ни о чём не спрашиваю, тайны оставляй при себе, если хочешь, но ведь можно же было позвонить и сказать, что с тобой всё в порядке?

– Извини, – смущённо пробормотал Лёва, – я дурак. Просто забыл обо всём на свете.

– Понимаю. Ты ничего мне не расскажешь?

– Почему же? Расскажу. И покажу. Сейчас докурим и пойдём в квартиру.

«Вот вам и кактус-пейот под хвост антилопе». Дэни опустилась в кресло. Попытка сохранить спокойное выражение лица успехом не увенчалась.

– Ты меня помнишь? Я Надя, Слоник.

Дэни помнила Надю-Слоника. Два с половиной года назад к ним прибилась эта компания из пяти человек; правда, запомнились только эта Надя и Заяц (имя его так и осталось неизвестным) – школьники-восьмиклассники, выглядевшие старше всех. Они тусовались здесь всё лето, то самое «последнее» лето, весёлые времена, природа, вино и пиво реками, песни до срыва глотки, трава и табак, разгар и агония их с Лёвой первой любви. И вот теперь, почти два с половиной года спустя, та самая Надя-Слоник сидела напротив Дэни, у Лёвы в комнате, на стуле. Совершенно не изменившаяся, такая же большая, только волосы – тогда они были тёмно-русыми – теперь стали ярко-рыжими, и это очень Наде шло. То же лицо; может, черты стали чуть острее. Синие джинсы, синий тёплый свитер, в одном ухе три булавки, в другом – пять серёжек, на лбу, ближе к волосам, маленький белый шрам, бледное лицо с беззащитным выражением ярко-зелёных глаз… Ангелочек ростом метр восемьдесят. Кто бы сейчас поверил, что в тринадцать лет этот ангелочек автостопом прокатился несколько тысяч километров по просторам родной страны, провёл лето с ними, и благополучно вернулся домой? Кто бы поверил, что этого ангелочка изнасиловали на пьяном флэту, а он даже не разуверился в людях, хоть и извлёк горький урок из этого кошмара? Кто бы сказал, что два месяца назад этот ангелочек сбежал из дома и снова добрался сюда, причём на этот раз практически в одиночку, если не считать полусумасшедшей подруги? У многих от таких историй обычно шевелятся волосы на голове. А Дэни спокойно слушала. А Надя говорила, словно о чём-то обыденном:

– Мы с Алиской потерялись в каком-то городке, в паре часов на электричке отсюда, не помню, как называется. Там бухали с местными неформалами, какими-то Белым, Зо, Нефом, ещё кем-то, имён не помню. Вообще мало что помню. Утюжили город. Потом в каком-то парадняке, в лифте, вписались, переночевали. Я проснулась: лифт открыт, на улице день, рядом никого и куда кто делся – не знаю. Вышла на улицу, там Неф сидит, на лавочке, во дворе, «Беломор» курит и тоже не знает, куда кто делся. Мы вдвоём на вокзал потусовали, Нефу в деревню было нужно, а я не знала, куда податься. В первую попавшуюся электричку забилась на автопилоте, лишь бы поспать. Проснулась здесь. Хорошо хоть ментам не попалась.

– Мы на вокзале столкнулись, – вставил Лёва. – Меня туда понесло по дороге в библиотеку, хотел диски посмотреть в магазине. Иду, а на лавочке сидит девчонка и окликает меня: «Я тебя знаю, ты Марчелло». А ведь меня так давно уже никто не зовёт. Я и вспомнил…

– Да дальше можете и не рассказывать, всё и так ясно, – проговорила, наконец, Дэни. – Пока твоя мама, Лёва, была здесь, ты вписывал Слоника у себя в подвале. А когда мама уехала в санаторий, ты перетащил её сюда. Как, давно?

– В подвале – месяц уже, – тихо ответила Надя. – А здесь неделю.

– То-то от Лёвы неделю ни слуху ни духу… Ох, чёрт вас, милые мои, побери, что же делать теперь будем?

– Не знаю я, – Надя сжала кулаки. – Меня всё там достало, я не хочу туда возвращаться. Родители и себя, и меня до сумасшедшего дома довести решили, ругаются без конца, скандалят, даже жрут раздельно, из-за чего я вообще голодная хожу. Лучше бы уж разводились, а то друг друга ненавидят, а на мне всё срывают. Я уже в психушке успела поваляться, после того как последний раз сбежала, меня мать туда сдала. Из дома каземат сделали, посадили под домашний арест, ключи отобрали, на четыре замка заперли. Так я как-то подумала: убегу через балкон, разобьюсь, так хоть мучения закончатся. Вещи какие-то в рюкзак бросила, пару денег стащила. А прямо перед окном у меня здоровенный тополь растёт. Как я на него залезла, не знаю, чуть не сорвалась, а этаж седьмой. Чуть руки-ноги не переломала…