Ловушка для Левши - Иван Аврамов

– Надо! – возразил Дидух. – Уже хотя бы потому, чтобы его потом не замучила совесть. Видел, но промолчал… Арсений Петрович…

– А кто такой Арсений Петрович? – рассеянно спросил Оржеховский, столь же рассеянно скользя глазами по сторонам и ни на чем не задерживаясь. Неподалеку в песочнице копошилась малышня. Играя в «войнушку», карапузы бросались друг в друга песком, вопили, как резаные.

– Эх ты, свидетель преступления… Это нумизмат, которого убили… – ответил Дидух, вполне допуская, что углубленный в свои мысли Оржеховский пропустит его слова мимо ушей.

Максим, кажется, не ошибся. Борька не отрывал ничего не выражающих, как у пляжника, который лежит на спине и неотрывно смотрит в небо, глаз от песочницы. А там вовсю разгорался обмен пригоршнями песка, каждое меткое попадание сопровождалось радостными воплями. Еще немного, и начнется потешный мордобой. С криками, плачем, размазываемыми по лицу соплями. Раньше, впрочем, завопил Борька:

– Понял! Представь себе – врубился! – на радостях он так стукнул Литвинца по плечу, что тот аж перекосился.

– Крыша поехала? – вызверился Горик на Бориса.

– Наоборот, на место возвратилась! Ребята, я наконец-то понял, в чем дело! Этот мужик ударил профессора по голове левой рукой. Он левша! Левша!

– Очень важная деталь, – заметил Дидух. – Левшей в мире всего-навсего пять-семь процентов. В среднем они живут на девять лет меньше, чем правши. И погибают на производстве гораздо чаще.

– Почему? – изумился Горик.

– Потому что инструменты и станки рассчитаны на тех, кто лучше владеет правой рукой. А еще один американский психолог утверждает, что левши отличаются повышенной склонностью к алкоголизму и асоциальному поведению.

– Ну, Макс, ты даешь! – не счел нужным скрыть своего восторга Литвинец. – Ты что, реферат готовил о левшах?

– Кандидатскую диссертацию, – отмахнулся Дидух. – Ладно, парни, шутки в сторону. Надо обо всем, что знаем, обязательно сообщить в милицию.

Сонях любил чай. Заваренный на скорую руку, прямо в чашке, но всегда крепкий и душистый. Пил он его без сахара – «чтобы лучше почувствовать букет». Это, пожалуй, единственное удовольствие, которое он позволял себе на работе. Без обеда оставался часто, но без чая – никогда.

Вот и сейчас он с наслаждением, маленькими глотками отхлебывал горячий, еще дымящийся напиток, а мысли в голове вертелись вокруг дела Милютенко. Полчаса назад позвонил лейтенант Нестерцов. Рассказал, что утром повидался с лучшим другом покойного, профессором Ордынским.

– Он произвел на меня самое лучшее впечатление. Знаете, Павел Владимирович, он из породы старых рафинированных интеллигентов. Аккуратно подстриженная бородка, очки, глаза умные, проницательные. Федор Игнатьевич потрясен убийством друга. Никаких догадок или предположений на сей счет у него нет. Говорит, что Милютенко в последнее время ни с кем из коллег-коллекционеров практически не контактировал. Как Ордынский выразился: «Возраст, знаете ли… И сил маловато, и прыть не та…» Я у него разжился домашним телефоном Шехватова Анатолия Юльевича. Это двоюродный племянник нумизмата. Если вычислю его сегодня, то сразу и повстречаюсь…

– Все-таки мне интересно, кто же убил этого замечательного деда, который в своей жизни и мухи, наверное, не обидел, – раздумчиво произнес Максим Дидух, ковыряя носком кроссовки в прибрежном песке.

В густых сумерках противоположный берег Днепра уже различался плохо. На турбазе, которая располагалась там, уже зажглись огни. На зыбкую воду тотчас легли плашмя желтые столбы отраженного света. Максим не отводил от них завороженных глаз – ему всегда казалось, что это колонны опрокинутого в реку античного храма.

– Милиция найдет преступника, – флегматично заметил Горик Литвинец.

– Сомневаюсь, – процедил сквозь зубы Дидух. – Сейчас столько нераскрытых убийств.

– Ты предлагаешь заняться расследованием нам самим? – насмешливо спросил Борька Оржеховский. – Тоже мне, Эркюль Пуаро с Оболони.

– А почему бы и нет? – Дидух сказал это так серьезно, что Борис на минутку оторопел, открыл, чтобы возразить, рот, да так с ним и остался. – Жаль, Борька, что ты собственного фейса не видишь. Ты такой перепуганный, что – обнять и плакать…

– Оставь, Макс, Оржеховского в покое, – вроде как заступился за приятеля Горик. – Разве не понимаешь, что это парень с воображением – ему сейчас мерещатся перестрелки, погони, уходы от ножа, бандитские засады, кровища ручьями…

– Да ну вас! – отмахнулся Оржеховский. – Тоже мне, детективы дефективные!

– Не знаю, Горик, как там насчет пальбы, приемов самбо и разных финок, а вот пошевелить мозгами, напрячь извилины, доискаться, кто и почему лишил жизни Арсения Петровича Милютенко, это что, нам не под силу? Глядишь, хоть чем-то поможем ментам! – Литвинец и Оржеховский переглянулись. Похоже, Дидух и впрямь решил заделаться сыщиком.

– А начнем с…консьержки. Или консьержа. Даром, что ли, они зады протирают? Между прочим, Горик, это твой родной дом. Вот и разговоришь вахтершу.

Как вскоре выяснилось, в день убийства за порядок в третьем подъезде отвечала не консьержка и даже не консьерж, а…консьержик. Именно так Дидуху захотелось назвать сына вахтерши Митю, который, подменяя мать, как раз и дежурил вчера. Пацан пацаном – лет двенадцать, не больше.

– Что ж ты проворонил преступника? – с ходу налетел на консьержика Горик, чем заставил поморщиться Дидуха: под таким напором каждый замкнется, как улитка в раковинке. – Сидишь здесь сиднем, а в это время твоих жильцов убивают.

– Я…Я… – залепетал Митя, но тут же сник вовсе и замолчал. Гестаповская хватка Литвинца типа: «Где партизаны? Куда ушли?», кажется, лишила его дара речи.

Конец ознакомительного фрагмента.