Черный ящик - Амос Оз

И если ты до сих пор не уничтожил мое письмо, то именно теперь – самый подходящий момент, чтобы уничтожить его. А заодно – и меня. И Боаза. А потом Боаз выздоровел, а вслед за тем ты изгнал нас из своей виллы, отобрал у нас свое имя, вычеркнул нас из своей жизни.

Тебе не пришлось пожертвовать своей почкой. Но я верю, что ты всерьез собирался сделать это. Потому что у тебя, Алек, все очень серьезно. Этого у тебя не отнять – твоей серьезности.

Я снова заискиваю? Если хочешь, я готова признать это: заискиваю. Пресмыкаюсь. На коленях пред тобою, а лоб касается пола. Как тогда. Как в наши лучшие дни.

Потому что терять мне нечего. И то, что я пресмыкаюсь, не имеет для меня никакого значения. Я сделаю все, что ты мне прикажешь. Только не медли, потому что через две недели его выбросят на улицу. А там уже кое-кто ждет его.

Ведь в мире нет ничего, что было бы тебе не по силам. Пошли твоего адвоката, это чудовище. Быть может, по твоей протекции, примут Боаза в морское училище. (Есть у него странная тяга к морю, еще с самого раннего детства. Ты помнишь, Алек, в Ашкелоне, лето накануне Шестидневной войны? Тот водоворот? Рыбаков? Рыбачью барку?) И последнее, перед тем, как я запечатаю письмо: я буду спать с тобой, если ты этого захочешь. Когда захочешь. И как захочешь. (Мой муж знает об этом письме и даже поощрял мое желание написать тебе – кроме последней фразы.) А теперь – если тебе захочется – ты можешь меня уничтожить. Сделай фотокопию этого письма, подчеркни последнюю фразу своим красным карандашом и пошли моему мужу. Это отлично сработает. Признаюсь: я обманывала, когда писала прежде, что терять мне нечего.

Значит так, Алек, теперь мы всецело в твоих руках. Даже моя маленькая дочка. И ты сделаешь с нами все, что только захочешь.

Илана (Сомо)

* * *

Госпоже Илане Брандштетер-Сомо

ул. ТАРНАЗ, 7,

Иерусалим, Израиль

Экспресс Лондон, 18.2.76

Госпожа!

Вчера мне было переслано из США Ваше письмо от 5.2 сего года. Я отвечу лишь на небольшую часть тех вопросов, которые Вы затронули в нем.

Утром я говорил но телефону с одним из своих знакомых в Израиле. Следствием этой беседы было то, что вскоре мне позвонила по собственной инициативе директор сельскохозяйственной школы, в которой учится Ваш сын. Мы пришли к соглашению, что исключение из школы отменяется, вместо этого в его личное дело будет занесено строгое предупреждение. Тем не менее, если выяснится, что Ваш сын предпочитает – как Вы на это туманно намекаете в письме, – морское учебное заведение, у меня есть веские основания предполагать, что это вполне возможно (при посредстве адвоката Закхейма). Адвокат Закхейм переведет Вам чек на две тысячи долларов (в израильских лирах и на имя Вашего мужа). Вашего мужа просят письменно подтвердить получение указанной суммы как безвозмездной ссуды ввиду вашего трудного положения. Но это ни в коем случае не может стать прецедентом, либо выражением неких обязательств, которые мы принимаем на себя. Ваш муж должен также дать свои заверения, что с Вашей стороны не последует никаких новых требований в будущем. (Я надеюсь, что бедное и весьма многочисленное семейство из Парижа не собирается пойти по Вашим стопам и просить у меня финансовой поддержки.) Что же до остального, что содержится в Вашем письме, – главным образом грубой лжи, грубых противоречий, да и просто грубостей – я обхожу все это молчанием.

А. А. Гидон (подпись)

P.S. Ваше письмо хранится у меня.

* * *

Д-ру Александру А. Гидону

Лондонская школа экономики

Лондон, Англия

27.2.76, Иерусалим

Здравствуй, Алек!

Как тебе известно, на прошлой неделе мы подписали бумаги, представленные нам твоим адвокатом, и получили деньги.

Но Боаз бросил сельскохозяйственную школу, и вот уже несколько дней он работает на оптовом рынке в Тель-Авиве у одного торговца овощами, женатого на двоюродной сестре Мишеля. Мишель устроил эту работу в соответствии с желанием Боаза.

Случилось это так: после того, как директриса объявила Боазу, что исключение из школы заменяется предупреждением, Боаз просто собрал свои вещи и исчез. Мишель позвонил в полицию (есть у него там несколько родственников), они проверили и сообщили нам, что мальчик у них, заключен в тюрьму Абу Кабир за хранение краденого. Приятель брата Мишеля, занимающий видный пост в полиции Тель-Авива, поговорил с инспектором по делам несовершеннолетних, под наблюдением которого находился Боаз. После целого ряда всяких сложностей нам удалось вытащить его под залог.

Для этого залога мы использовали часть твоих денег. Я знаю, что, давая деньги, ты не это имел в виду, но других средств у нас просто нет: Мишель – всего-навсего недипломированный учитель французского языка в государственной религиозной школе, и зарплаты его – после выплаты ипотечной ссуды – едва хватает на еду. А ведь есть еще у нас и маленькая дочка (Мадлен-Ифат, двух с половиной лет).

Я хочу, чтобы ты знал: Боаз понятия не имеет, откуда пришли деньги, чтобы освободить его под залог. А если бы это стало ему известно, я думаю, он плюнул бы и на деньга, и на полицейского инспектора, и на Мишеля. На всех разом. Он и без того поначалу отказался выйти на свободу и потребовал, чтобы его "оставили в покое".

Мишель поехал без меня в Абу Кабир. Приятель его брата (тот, что занимает видный пост в полиции) устроил так, чтобы Мишель и Боаз могли поговорить с глазу на глаз в канцелярии тюрьмы. Мишель сказал ему: "Посмотри, может, ты вообще позабыл, кто я. Так вот, я – Михаэль Сомо, и краем уха я слышал, что за моей спиной ты называешь меня "мамин сутенер". Ты можешь называть меня так, не таясь, прямо в лицо, если это поможет тебе хоть немного успокоиться. Я, со своей стороны, мог бы сказать тебе, что ты – псих на все сто процентов. Так мы и будем стоять друг против друга и ругаться до самого вечера, и тебе меня не одолеть, потому что я могу ругаться и по-французски, и по-арабски, а ты даже иврита не знаешь толком. Что же будет после того, как исчерпаешь ты запас ругательств? Может, будет лучше, если наберешь побольше воздуха в легкие, успокоишься и попытаешься объяснить мне, что ты хочешь получить от этой жизни. А затем я скажу тебе, что мы с твоей матерью можем тебе дать. Глядишь, вдруг и договоримся?"

Боаз ответил, что он от жизни ничего не хочет и меньше всего ему хочется, чтобы приходили к нему всякие типы с вопросами о том, что он хочет от жизни.

И тут Мишель, которого жизнь никогда не баловала, поступил весьма разумно: он поднялся, собираясь уходить, и сказал Боазу: "Раз так, будь здоров, голубчик. По мне – пусть упрячут тебя в закрытое заведение для умственно отсталых или трудновоспитуемых. И кончим на этом. Я пошел".

Боаз еще пытался возражать: "Ну и что? Я убью кого-нибудь и убегу". Но Мишель, повернувшись к нему уже от двери, проговорил тихо: "Смотри, милок, я – не твоя мать, я тебе не отец, я тебе никто, так что не ломай со мной комедию, потому что мне это безразлично. Давай решай в течение шестидесяти секунд – хочешь ли ты выйти под залог. Да или нет. По мне – убивай кого хочешь, но, если можно, постарайся не причинять другим вреда. А теперь – привет".

И когда Боаз сказал ему: "Погоди минутку", – Мишель тут же понял, что парень моргнул первым. Эти игры он знает лучше всех нас, потому что выпало ему долгое время видеть изнанку жизни, и страдания сделали его человеком-алмазом – твердым и обаятельным (да, и в постели тоже, если тебе любопытно узнать). Боаз сказал ему: "Если я тебе и вправду безразличен, зачем же было приезжать из Иерусалима и освобождать меня под залог?" А Мишель рассмеялся, стоя у двери: "Ладно, два-ноль в твою пользу. Все дело в том, что я приехал посмотреть, какого гения родила твоя мать, может, случаем, и у моей дочки есть кое-какие задатки. Ну, так ты идешь или нет?"

Так вот и вышло, что Мишель освободил его с помощью твоих денег, пригласил его в китайский кошерный ресторан, открывшийся недавно в Тель-Авиве, а затем они пошли в кино (и тот, кто сидел за ними, мог бы подумать, что Боаз – отец, а Мишель – его сын).

Ночью Мишель вернулся в Иерусалим и рассказал мне все. А Боаз устроился у торговца на овощном оптовом рынке, на улице Карлебах, у того, что женат на двоюродной сестре Мишеля. Боаз заявил, что именно этого он хочет: работать, зарабатывать деньга и ни от кого не зависеть. На что Мишель ему тут же ответил, не советуясь со мной: "Это мне очень нравится, и это я тебе устрою сегодня же вечером, здесь, в Тель-Авиве". И устроил.

Ночует Боаз в планетарии, в Рамат-Авиве: один из ответственных сотрудников этого заведения женат на девушке, которая училась с Мишелем в Париже в пятидесятые годы. А у Боаза есть какая-то тяга к планетарию – нет, нет, не к звездам, а к телескопам и прочей оптике.

Я пишу тебе это письмо, и Мишель знает об этом. Он говорит, что поскольку ты дал деньги, наш долг – сообщить тебе, как распоряжаются твоими деньгами.