Личный демон. Книга 2 - Инесса Ципоркина

После победы Торо, опьянев от крови и удачи, затащит Шлюху с Нью-Провиденса в постель, а наутро, пресытившись, отдаст команде, чтобы наградить матросов за хорошую работу. Команда большая, все голодны, как черти, давно без баб. Если на барке женщин нет, Кэт укатают до смерти. Чтобы выжить, надо стать наравне с остальными членами команды. Ну да, с членами. С предметом извечной мужской гордости, зло ухмыляется Китти, с изъеденными французской болезнью, воняющими кислятиной «дружками». С орудиями пытки и казни для бедной потаскушки, если она немедленно не докажет, что не просто потаскушка.

Это можно сделать лишь одним способом: отличиться в кровавом флибустьерском деле, оказаться в нем лучше мужчин, сильных, отчаянных, пустоголовых мужчин, каждый из которых — бог смерти и разрушения. Поэтому первой на палубу корвета ступает нога Кэт. Пиратка рвется в бой, вгрызается в ряды англичан, словно адская гончая. Сабля с каждым выпадом все тяжелее, запястье ломит и предплечье тянет нехорошей болью, но все это пустяки в сравнении с весом проклятого мушкетона, попасть из которого можно, только стреляя в упор, а перезарядить — только в надежном укрытии. И несмотря на мелкие судороги в уставшей руке, Кэт бережет свой единственный заряд. Он, возможно, спасет ей жизнь, когда сабля станет окончательно неподъемной. Или эффектно спасет жизнь Испанскому Быку, что в принципе, то же самое. Благодарный Торо не предаст свою спасительницу.

Или предаст, но не сегодня.

Наконец-то. То, что надо: хорошенький блондинчик, светлый и нежный, точно ангелочек. Если бывают ангелочки, закопченные как черти и готовые на убийство. Трясущейся рукой мальчишка целится прямо в спину Испанскому Быку. Китти мгновенно взвешивает: что будет, если сопляк попадет — и что будет, если промахнется. Мертвый Торо — злющая команда — все выжившие отправляются на дно вместе с барком. Живой Торо — мертвый ангелочек — поди докажи, что он вообще в кого-то целил и ты спасла тупому бычаре жизнь. Живой Торо — живой блондинчик с круглой задницей и девчачьей физиономией — команде будет, с кем провести ночь! И Китти с размаху выбивает бухту такелажа из-под ног мальчишки. Тот валится на спину, заряд картечи уходит в небо, белое от зноя. Испанский Бык оборачивается на звук выстрела — без особой спешки, почти лениво. Позер, животное. Кэт салютует любовнику саблей, кивает на юное, свежее тело, распростертое у ее ног, похотливо скалится:

— Хорош?

Глаза Торо сужаются, он бросает оценивающий взгляд на парнишку, а потом… потом смотрит на Кэт так, словно видит ее впервые. И коротко бросает:

— Ты лучше.

Вива, Китти, корабельная крыса, расчетливая проблядь, ты снова выжила.

Мальчик тоже вглядывается в торжествующее лицо Кэт, читая на нем собственную участь, и со стоном закатывает глаза. Шлюха с Нью-Провиденса слегка пожимает плечами: прости, малыш. Каждый сам за себя. Не надо было геройствовать — глядишь, и спрятался бы за чужими спинами.

Героями не рождаются — героями умирают.

Воспоминание окатывает мозг, точно кипяток из сорванного крана — обнаженную кожу. Катерина корчится, будто от ядовитого укуса. Но ладонь Морехода удерживает ее, впившись между шеей и плечом, как змеиная пасть.

Маленькая уютная кухонька после палубы горящего корабля и белого-белого неба, нависшего над синим-синим морем, кажется тесной, пыльной, убогой — и такой безопасной, боже, такой безопасной. Нечего тебе бояться, слабачка, презрительно фыркает в Катином сознании Кэт. Никто не отдаст тебя на растерзание диким животным, по недоразумению считающимся людьми. Никого не нужно убивать, чтобы самой избежать дурной, мучительной смерти. Просто сдайся этим рукам, этим взглядам, этой жажде. Или не сдавайся, никто не неволит. Но не вздумай осуждать меня, порядочная женщина. Не тебе, готовой распластаться на полу перед темноглазым дьяволом, бесстыдно раскинув ноги, осуждать меня.

— Можно ее заткнуть? Хоть ненадолго, а? — просит Катерина, прижимаясь щекой к тыльной стороне мужской ладони. Большой палец медленно поглаживает ее ключицу.

— Все, что попросишь, — щедро предлагает Мореход, прикрывая тяжелыми веками глаза — мерцающие, как угли, и такие же обжигающие.

Докатилась — у сатаны просить, ворчит Кэт. Да вы, порядочные, я погляжу, любой шлюхе сто очков форы дадите. А то! — усмехается про себя Катя. Смотри и учись, деш-ш-шевка!

И Катерина, легко поднявшись с колен, притягивает князя тьмы в поцелуй.

Странное ощущение, совсем не похожее поцелуй. Ни влажной мягкости, раздвигающей губы, ни настойчивого давления на внутреннюю поверхность щек, ни вкуса чужой плоти на языке. Вместо этого Кате в рот будто засовывают кляп, смоченный не то ромом, не то коньяком: до самых связок горло охватывает жгучий вкус древесины, горечь золы и сухость пепла. Катерина бьется в твердых, словно железо, объятьях, задыхаясь и мечтая выкашлять себе легкие, лишь бы успокоить мучительно саднящую гортань и зудящие бронхи. И вовремя вспоминает: за долгое время сосуществования с Наамой Катина глотка и не таким испытаниям подвергалась. Если сравнивать поцелуй сатаны с драконьей изжогой, рвущей пищевод в момент, когда демон исходит из человеческого тела… то поцелуй падшего ангела, пожалуй, ненамного страшнее.

И Катерина справляется: берет себя в руки, задерживает дыхание и медленно, по капле, впускает в себя вкус гари, остывшей, усмиренной геенны, осознавая: Мореход щадит ее, старается не причинять боли хрупкому смертному телу. Потому что весь он — огонь преисподней, магма черных курильщиков, вечно извергающихся на дне моря Ид. И довольно искры, чтобы от женщины в его объятьях осталась горстка мельчайшего, тонкого, как дым, пепла.

Оторвавшись от губ Денницы, Катя успевает увидеть злую печаль, промелькнувшую на лице мужчины — и сразу же ныряет лицом под подбородок, покрытый не то короткой бородкой, не то многодневной щетиной, тычется носом в ложбинку между грудными мышцами. Игоря, крепко-накрепко забытого бывшего мужа, эта ее привычка всегда умиляла. Вот и Мореход трется подбородком о Катину макушку, втягивает теплый женский запах, произносит умиротворенно:

— Пахнешь, точно цыпленок.

— Мог бы с чем поизысканней сравнить, — посмеивается Катерина. — С ангельскими крылами, например, — и запоздало вспоминает, КАКОВЫ они, ангельские крылья.

— Дурочка, — вздыхает Мореход. — Ты бы их — нас — видела. Мы все такие страшные, одинаковые… Вот нас и тянет к людям — любить вас, мучить, губить, спасать. Ты уж прости, девочка. Я постараюсь не делать тебе больно.

— И я — тебе, — от всего сердца обещает Катя.