Послание к Римлянам - Джон Стотт

Камнем же преткновения для него было положение о «Божественности Бога», то есть абсолютно уникальном бытии Бога, Его власти и Его деяниях [14]. В то же время он начал понимать всю глубину греха и вины человека. Свое толкование Послания к Римлянам 1:18 (обличение Павлом греховности язычников) он озаглавил «Ночь» и писал о стихе 18–м:

«Наше отношение к Богу не божественно… Мы считаем, что… можем строить наши отношения с Ним, подобно прочим отношениям… Мы берем на себя смелость вести себя как Его компаньоны, покровители, консультанты или уполномоченные… В этом состоит небожественность нашего отношения к Богу» [15].

Барт признавал, что писал об этом «с радостным чувством открытия». «Потому, — добавлял он, — что мощный голос Павла был нов для меня, а значит, и для многих других» [16], а утверждение абсолютной зависимости грешника от суверенной спасающей благодати Бога в Иисусе Христе совершило в нем то, что его английский переводчик сэр Эдвин Хоскинс назвал «бурей и потрясением» [17]. Или, как сказал римский католик и богослов Карл Адам, использовавший военную терминологию своего времени, комментарий Барта взорвался «как снаряд, упавший на игровую площадку современного богословия» [18].

Ф. Ф. Брюс в свое время тоже обратил внимание (хотя и в более краткой форме) на влияние, которое Послание к Римлянам оказало на четверых из этих пяти ученых–богословов. Он мудро заметил, что Послание к Римлянам воздействовало не только на гигантов мысли, но и на «совершенно обыкновенных людей», также испытавших его влияние. Так что, действительно, «трудно сказать, что может произойти, когда люди приступают к чтению этого Послания. Поэтому обращаюсь к тем, кто уже начал читать: будьте готовы к последствиям и помните, что вас предупредили!» [19]

2. Новые взгляды на старые традиции

Долгое время, по меньшей мере, со времен Реформации, считалось само собой разумеющимся, что основная мысль Апостола в Послании к Римлянам заключается в том, что Бог оправдывает грешников по вере благодатью Своей через Христа. К примеру, Кальвин во вступлении к «Теме Послания Павла к Римлянам» писал, что «основной темой всего Послания является оправдание по вере» [20]. Это, однако, не исключает и других тем, таких, как тема надежды (глава 5), освящения (глава 6), места закона (глава 7), функции Святого Духа (глава 8), плана Бога для иудеев и для язычников (главы 9—11) и различных обязательств христианской жизни (главы 12—15). Тем не менее считается, что основное внимание Павел уделил вопросу оправдания, а все остальные темы развивал лишь как косвенные.

В течение нашего столетия, и особенно за последние 30 лет, эта мысль неоднократно оспаривалась. В 1963 году в журнале «Гарвардский теологический обзор» (Harward Theological Review) появилась статья профессора Кристера Стендаля, позже служившего лютеранским епископом в Стокгольме, озаглавленная «Алостол Павел и интроспективное западное сознание», вошедшая в его книгу «Павел среди иудеев и язычников» [21]. Он утверждал, что традиционное понимание учения Павла вообще и Послания к Римлянам в частности, а именно, что центральной мыслью в нем является оправдание по вере, неверно. Корни этой ошибки, продолжает он, — в больной совести западной церкви [22] и, в частности, в моральной борьбе Августина и Лютера, ответственность за которую церковь старается взвалить на Павла.

Согласно епископу Стендалю, концепция обрезания «не является основополагающей и организующей доктриной мировоззрения Павла» [23], но «выкована Павлом с совершенно конкретной и узкой целью: защитить права новообращенных язычников называться истинными наследниками Божьих обетовании Израилю» [24]. Заботой Павла было не его личное спасение, так как его совесть была «здоровой совестью» [25]. Он стремился к «непорочности» (Флп. 3:6), не имел ни скорбей, ни проблем, ни мук совести, ни переживаний, вызванных осознанием собственных недостатков [26], но заботился о спасении язычников, их соединении со Христом не через закон, а непосредственно. Следовательно, «апогеем Послания к Римлянам фактически являются главы 9— 11, то есть его размышления об отношениях между церковью и синагогой, церковью и еврейским народом» [27], а главы 1—8 — это «введение» [28]. Таким образом, Послание к Римлянам можно назвать «Божьим планом для мира и демонстрацией того, как миссия Павла у язычников вписывается в этот план».

Здесь необходимо сделать некоторое уточнение. Поскольку оправдание, как мы видели, нельзя назвать исключительной заботой Павла, то и главы 1—8 Послания нельзя низводить до статуса всего лишь «введения». Представляется, что епископ Стендаль использует здесь чрезвычайно резкую антитезу. В самом деле, Павел как Апостол язычников был очень озабочен местом закона в деле спасения иудеев и язычников в едином Теле Христа. Однако его также, очевидно, волновали проблемы толкования и защиты Благой вести об оправдании через благодать по вере. На самом деле эти две проблемы, не будучи совместимыми, тесно связаны между собой. Ибо лишь преданность благовествованию может сохранить единство в церкви.

Была ли совесть Павла до обращения столь безупречной, как считает доктор Стендаль, и обладаем ли мы здесь, на Западе, чрезмерно интроспективной совестью, которую мы проецируем на Павла, — это может прояснить только тщательное исследование фундаментальных текстов. Однако в 1:18 — 3:20 именно Павел, а не Августин или Лютер, утверждает всеобщую и непростительную вину человека. И собственные притязания Павла на «непорочность по правде законной» (Флп. 3:6) были лишь попытками соответствовать требованиям закона. Ведь в середине главы 7 в искренних, автобиографически звучащих стихах (если они действительно таковы) он говорит о том, какое значение имело для него подчинение заповеди, осуждающей алчность, сокрытую в глубине сердца как грех, который хотя и не отражается в поступках, но будит «разные греховные желания», ведя к духовной смерти.

Профессор Стендаль не учитывает этого отрывка; кроме того, нет необходимости поляризовать «больную» и «здоровую» совесть. Ведь здоровая совесть угрожает нашей безопасности, пробуждая гордость, особенно когда Святой Дух «обличает мир о грехе и о правде и о суде» (Ин. 16:8). Поэтому не стоит искать совершенно чистой совести у невозрожденного человека.

В 1977 году была опубликована большая работа американского ученого профессора Э. П. Сандерса «Павел и палестинский иудаизм». Назвав палестинский иудаизм «религией законнической праведности» [29], а благовествование Павла — сознательным противостоянием иудаизму, он заявил, что ставил задачу «разрушить это мнение» как «совершенно неверное» и показать, что оно «основано на массовом заблуждении и непонимании материала» [30]. Он допускал, что эта его версия совсем не нова, поскольку, как писал доктор Н. Т. Райт, во многом аналогичное мнение представлено Г. Ф. Муром в его трехтомном труде «Иудаизм и первые века христианской эры» (1927 —1930) [31] Однако профессор Сандерс пошел дальше. С величайшей эрудицией он исследовал раввинскую, кумранскую и апокрифическую иудаистскую литературу, начиная от 200 года до н. э. и кончая 200 годом н. э., а религию, выявленную в результате этих исследований, он назвал «заветным номизмом». Это значит, что Бог по Своей благодати установил между Собою и Израилем отношения завета, после чего требовал подчинения Своему закону (номизм). Это побудило профессора Сандерса представить иудейский «вариант религии» как «вхождение» (по милосердной воле Бога) и «пребывание внутри» (через послушание). «Послушание обеспечивает пребывание человека в завете, но оно не является причиной Божьей благодати как таковой» [32]. Непослушание искупалось раскаянием.

Вторая часть книги профессора Сандерса называется просто «Павел». Хотя она по размеру в четыре раза меньше первой главы, ее невозможно по достоинству оценить в нескольких словах. Основными положениями этого труда являются следующие: 1) для Павла была важной не мысль о виновности всех грешников перед Богом, а скорее уверенность, что Иисус Христос есть Господь и Спаситель и иудеев, и язычников, так что «убежденность во всеобщем разрешении проблемы доминировала над убежденностью во всеобщем обязательстве» [33]; 2) спасение есть в основном «переход» от рабства греху к господству Христа; 3) такой переход возможен лишь посредством «участия в смерти и воскресении Христа»[34]; 4) утверждение, что спасение обретается «по вере», не устраняет греха человеческой гордости, но подразумевает, что, если бы оно обреталось «по закону», язычники были бы лишены доступа к благодати, а смерть Христа потеряла бы смысл («аргумент в пользу веры на деле является аргументом против закона») [35]; и 5) спасенное таким образом человечество представляет собой «единую личность во Христе»[36].

Профессор Сандерс называет такой образ мышления «участнической эсхатологией»[37]. Легко, однако, заметить, что при такой преднамеренной реконструкции Павлова благовестия знакомые категории человеческого греха и вины, Божьего гнева, оправдания через благодать независимо от дел и мира с Богом впоследствии оказываются отсутствующими.