Маша и нетопырь. История любви - Геннадий Прашкевич

Конечно, на станции Тайга можно было найти работу обходчицы, сцепщицы, или даже пойти месильщицей на макаронную фабрику, а потом родить неведомого зверька наглому электрику Верхонцеву, но я не хотела, чтобы однажды Семецкий увидел меня такой…

В Томске в университетской библиотеке я перерыла гору справочников.

Известных Семецких оказалось девять. Один – известный коллаборационист, без всяких раздумий повешенный французскими партизанами-маки, другой – американский финансист, получивший за мошенничество три пожизненных срока. Еще один Семецкий трижды пытался пересечь Атлантику, но утонул в школьном бассейне, ожидая с уроков прогульщика-сына, четвертый партизанил в Гомельской области, за что отсидел десять лет советских лагерей. Как-то там все у этих Семецких не складывалось. Еще один изобрел вечный двигатель и был застрелен охраной американского президента Рейгана, когда выехал навстречу правительственному кортежу на велосипеде и с вечным двигателем поперек груди. Все интересные динамичные люди, я уважала их, но, к сожалению, жизнь интересующего меня Ю. Семецкого никак не была отражена в справочниках.

Наверное, он много страдал. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Об этом говорили изогнутые крутым углом брови, рыжие выпуклые глаза, нагловатая грусть взгляда. Я была уверена, что именно Семецкий подсказал Борисову-Мусатову бледных девушек, в критические дни печально прогуливающихся у водоема. А Петрову-Водкину ужасное «Купание красного коня». А Шагалу – мужиков в улете. Думая о Семецком, я встретила итальянца, строившего в Томске бумажный комбинат. Когда корабль Колумба начал тонуть, крыс, побежавших с него, оказалось так много, что корабль выплыл и Колумб открыл Америку. Когда Россия стала тонуть, иностранцев сразу убежало так много, что страна выплыла. «Вот нагуляешь! – ругала меня хозяйка комнаты, которую я снимала. – Вот нагуляешь ты от макаронника!» – «Ну, расстреляют за это, что ли? – смеялась я. И непременно добавляла: – Дитя ведь за мать не отвечает.» – «Вот за это и расстреляют!»

Я улетала в Рим в августе.

Тополя торчали по краю аэродрома. Рыжие, как Семецкий.

Падали листья, лепетал ручей. От мутной воды несло мылом, выше дымили общественные бани. Я улетала спасти Семецкого, поэтому в Риме поменяла рейс на парижский. Выпала в общий фрейм

IV

Все это и вошло в роман «Маша и нетопырь».

Мадам Катрин не строила иллюзий. Она считала себя реалисткой.

Когда ее спрашивали, какой из мужей оставил ей титул баронессы, она загадочно улыбалась. Журналистам не следовало знать, что ее последний муж входит в пятерку крупнейших наркобаронов мира. Работая над романом, мадам Катрин жила у пожилой вегетарианки, ненавидевшей птиц. «Они прожорливы и поедают жуков, комаров, всяких несчастных, которые не умеют постоять за себя букашек.» – «А чем еще им питаться?» – «А травка? А ягодки?» – Хозяйка любила все живое, кроме птиц. Даже мышей не обижала. Металлическая дуга мышеловки нежно прижимала маленькую воровку к стенке, потом пленницу отправляли на дачу. Уютную вольеру мадам Катрин называла дачным концлагерем и тайком рисовала на лапках мышек шестизначные номера. А самой толстой обозначила на предплечье известный рунический знак. Так сказать, мышь-капо.

Кошки на дачу не подпускались.

«Хорошая кошка – мертвая кошка».

Рано или поздно мадам Катрин сожгла бы мышиный концлагерь вместе с хозяйкой и толстой мышью-капо, но как раз в это время некто господин фон Баум в самолете, летящем из Боготы в Цюрих, случайно наткнулся на роман «Маша и нетопырь», оставленный кем-то из пассажиров.

«…на кладбище мертвых душ отмечается заметное шевеление.»

Книга восхитила господина фон Баума.

Он понял тайные знаки, в отчаянии бросаемые мадам Катрин в никуда.

Мадам Катрин не читала писем, посвященных «Маше и нетопырю», их пишут сумасшедшие, но этот конверт хорошо пах и оказался надорванным. Господин фон Баум писал о любви. Он писал о неумолимой судьбе, ведущей его к счастью. Разумеется, он ни словом не обмолвился о том, что тридцать процентов наркотиков ввозится в Старый и в Новый свет с его колумбийских плантаций, но во всем обещал поддержку молодой писательнице. Даже рассказал, что в некотором смысле связан с литературой, потому что перед самой войной один рыжий русский приятель помог ему бежать из Германии. Россия, пояснил господин фон Баум, это страна, в которой поют фольклорные ансамбли, а женщины ходят в комбинезонах из невыделанной оленьей кожи и зимой не размножаются. Благодаря рыжему русскому приятелю господин фон Баум добрался до Мексики. Там за какую-то провинность его изгнали с корабля. Он умирал с голоду, пытался воровать. Какой-то человек спросил его на улице: «Вы немец?» Господин фон Баум удивился: «А вы?» – «О да! Правда, я американо. Вы владеете машинописью?» – «В совершенстве», – соврал господин фон Баум.

Дом, куда они пришли, был окружен садом.

На небольшом рабочем столе стояла машинка «Рейнметалл».

Пока загадочный американо готовил кофе и бутерброды, господин фон Баум (тогда еще совсем молодой человек) прочитал текст, отпечатанный на вложенном в машинку листе. Какой-то моряк, совсем как он, то ли был изгнан, то ли отстал от корабля. Правда, в Антверпене. Господин фон Баум все прекрасно понимал, поскольку текст был отпечатан по-немецки. Без матросской книжки бедолага сразу угодил в полицию и теперь полицейские решали, куда выгнать чужого матроса – во Францию, в Германию, в Голландию?

…Хотите поехать во Францию?

– Нет, я не люблю Францию. Французы всегда хотят кого-нибудь посадить, а сами никогда не могут усидеть на месте. В Европе они хотят побеждать, а в Африке – устрашать. Все это в них мне сильно не нравится. Скоро им, наверное, понадобятся солдаты, а у меня нет матросской книжки. Французы могут принять меня за одного из своих солдат. Нет, во Францию не поеду.

– А что вы скажете о Германии?

– И в Германию не поеду.

– Но почему? Германия – прекрасная страна. Вы там легко найдете корабль себе по душе.

– Я не люблю немцев. Когда не замечаешь предъявленного счета, они почему-то впадают в ярость. А на незнакомых мужчин смотрят только как на потенциальных солдат. Кроме того, у меня нет матросской книжки, она осталась на корабле. В Германии могут решить, что я немец и послать в армию. А я всего лишь палубный рабочий. Работая в Германии, я никогда не достигну даже низшего слоя среднего класса и никогда не стану почетным членом человеческого общества.