Ох уж эта Люся - Татьяна Булатова

Мама Лена, Люся и остальные дети пристально вглядывались в походку Петрова, отмечая каждый нюанс. Только так можно было составить точное представление и выбрать нужную тактику.

Если Серегу просто штормило, а траектория движений не напоминала ломаную, использовался план «А». Дети – в кроватях, мать – на кухне. Но если Петрова бросало из стороны в сторону, а руки его периодически сжимались в кулаки, в действие вступал план «Б», завершавшийся «полнейшей капитуляцией перед лицом врага». Семья организованно покидала квартиру, рассредоточиваясь по подъезду: кто – к соседям, кто – на чердак и по нему в соседний подъезд, кто – под лестницу. Могло не повезти только в одном случае. Нет, в двух. Петров либо проскальзывал незамеченным (такое тоже бывало), либо у соседей случались свои святки (примерно с той же периодичностью, что и в семье начальника участка). Тогда наступало время «Ч», для которого существовала своя методическая разработка. В соответствии с ней на первое место выдвигались такие навыки, как сноровка, реакция и быстрота движений. Участникам операции приходилось рассчитывать только на себя либо на судьбу: если уж пришибет, то не до смерти и не всех.

Разве не понятен теперь Люсин выбор? Жизнь без отца рисовалась ей удивительно спокойной, безопасной и приятной. Откуда было знать глупой девочке, что родители – это навсегда? Серега Петров сжимал кулак, встряхивал головой и рычал сквозь зубы: «Я своих детей не бросаю. И Людку не брошу, хоть она меня и продала». Сколько раз маленькая Петрова мечтала об обратном: чтобы бросил, чтобы забыл, чтобы исчез. Куда там! Нависал над нею скалой, источающей запах перегара, и шипел в маленькое ушко: «Ты мне всю жизнь сломала. Связала по рукам и ногам. Продала меня за здорово живешь. Змея подколодная…»

Люся сжималась. Втягивала голову в плечи. Задерживала дыхание и замирала. Она готова была умереть. Здесь, сразу, на месте. Лишь бы не слышать этот громовой шепот и не видеть огнедышащее чудовище. Но Богу так не было угодно. Петров встряхивал дочь за плечи, подпускал матерку и, тяжело ступая, выходил из комнаты. Девочка еще долго сидела на раскаленном стуле, уставившись в одну точку. И только в очередной раз сползавшие с носа очки возвращали ее к жизни. Люся их поправляла и начинала дышать.

Стоит ли говорить, что она не любила находиться у бабушки, матери Петрова? Но иногда это бывало полезно. В бабушкиной квартире Люся узнавала новости не только о жизни шахтерского городка, но и о личной жизни начальника участка. Разведясь с Леной, Петров свил гнездо с пылкой блондинкой – матерью шестнадцатилетней девицы. Падчерица приняла отчима с распростертыми объятиями: страстно и с удовольствием. Серега не сопротивлялся – в его жизни еще не было ситуации, когда работа над продолжением рода длилась почти круглые сутки. Сожительница и ее дочь трудились по сменам, правда, до определенного момента: пока утомленные чужой страстью соседи не раскрыли глаза ни о чем не подозревавшей женщине. Возмущению обманутой жены не было предела. Запахло уголовным делом, и Серега приуныл. Он-то прекрасно понимал, что может быть привлечен по статье за растление малолетних, и неважно, что несовершеннолетняя Лолита к моменту встречи с ним бесповоротно утратила девственность. Что ж, за счастье нужно платить.

Петров приходил к матери трезвым. Плотно закрывал дверь в комнату («чтоб Людка не слыхала») и шепотом рассказывал родительнице о ходе переговоров с негодующей блондинкой. Та жаждала мести, а Серега – свободы. Казалось, конца истории не будет. Счастливого, разумеется, конца. Но в один прекрасный день Люся, вернувшаяся из школы, застала картину, от которой ее перекосило: на пятиметровой кухне всхлипывала, причитая, бабка и утирала засаленными концами платка мутные слезы в уголках глаз. «Слава богу! Слава богу, Сереженька». А Сереженька сжимал в шахтерском кулаке стакан и кивал, словно конь перед стойлом: «Да уж, мать. Пронесло».

Не веря в удачу, Петров заторопился покинуть вверенный ему участок. А может, инстинкт погнал его в дорогу или начался очередной брачный период в жизни шахтерского парня? Люся этого не знала, но искренне радовалась отъезду родителя, старательно скрывая от бабушки истинные чувства. Теперь у нее начнется новая жизнь. (А Петров вскоре совьет очередное гнездо с женщиной по имени Римма, и та родит ему четырех сыновей далеко-далеко от злополучного городка.)

Девочка Люся запомнит только еще одну встречу с отцом-бродягой. Встречу, которая могла стать последней в ее жизни, совсем последней.

Мама Лена играла свадьбу – женился один из ее сыновей. Какой черт принес в неурочный час Серегу Петрова, уже никто и не вспомнит. В числе приглашенных его, конечно, не было. В ненавистное место Серегу привело явно не желание поучаствовать в торжественном событии. Хмельной, лохматый, он сидел на шатающемся табурете в материнской кухне и слушал городские новости.

– Женится, значит? – лениво переспрашивал он, наблюдая за сборами дочери. Та оглаживала на себе белое платье с дешевым лакированным поясом и топала в пол каблучками. – А ты, Людка, куда? – так же спокойно Серега обратился к прихорашивающейся у зеркала девушке. – На свадьбу? – переспросил, не дожидаясь ответа. – Не хер тебе там делать! Сиди дома.

Бабка вступилась:

– Да ты что это, Сереженька? Чай брат, не чужой человек. Пусть сходит.

– Сказал – сиди дома.

Глаза Петрова остекленели, лицо знакомо перекосило, а из сжатого кулака, казалось, вытечет сейчас то, что несколько секунд назад еще именовалось стаканом.

Люся шмыгнула в комнату, накинула крючок и заметалась. Платье, туфли, прическа… Бросившись к подоконнику, она толкнула раму и спрыгнула, не побоявшись полутора метров!

И как же хороша была свадьба! Веселая, праздничная! Музыка дразнила, звала в пляс, кружила в танце, не отпускала ни на минуту. Петрова была счастлива: в девчоночьей стайке она почти героиня, потому что это ее брат женится. И Люся забыла о печалях и смело отдалась радости, пока ее не ожег прокатившийся по гостям шепот:

– Слыхали? Серега Петров приехал.

– Серега?

– То-то и оно, что Серега.

– Ну, теперь жди беды. Явится.

Люся дожидаться отца не стала: выпорхнула в ночь, рванула к дому, подтянулась на руках и влезла в окно. Нет, чтобы к двери подойти, пальчиком крючок потрогать! Глядишь, и поняла бы, что тайна ее открыта. Но счастье слепо, а девичье – особенно.

Люся, не раздеваясь, юркнула под одеяло и замерла. Ждать долго не пришлось. Командор Петров тяжело двигался по коридору. Фазу его опьянения описать просто невозможно. Проще сказать, что Серега Петров был мертвецки пьян, но почему-то находился при этом в вертикальном положении и даже осознавал маршрут и его конечную цель.

Толкнул дверь, удержался в проеме и двинулся к «спящей» дочери. Да, прошло то время, когда при виде спящего потомства Петров размякал и ронял слезу. Нависнув над кроватью, шахтер секунду подумал, а потом резким движением сдернул одеяло. Вид нарядного платья привел Серегу в ярость: железными пальцами он хватал столь дорогие Люсиному сердцу оборки и что есть силы драл их, приговаривая: «Спишь, сука?! Спишь? Я кому сказал – сиди дома. Я сказал – сиди…»

Люся вскочила, попыталась собрать на груди лоскуты и, уворачиваясь от отцовских затрещин, понеслась в ванную. Запершись изнутри, заметалась взглядом по стенам: где гвоздь? Где гвоздь? И бельевая веревка уже в руках и терять больше нечего! Ну где-е-е этот гвоздь?

Дверь содрогалась от тяжелых ударов, а Люся сидела на краю ванной и тихо скулила: «Где-е-е гвоздь?» В висках стучало, уши словно заложило ватой, сквозь которую вопли («Людка, сука, открой! Отцу открой!») не попадали внутрь. Очнулась девочка через какое-то время от бабкиных причитаний за дверью: «Открой, Людочка, открой. Спит отец. Открой, Людочка». Петрова встала, откинула шпингалет, перешагнула через страшно храпевшего Серегу и на подкашивающихся ногах двинулась в свою комнату. Бабка – за ней. Не успела: Люся хлопнула дверью.

Больше у бабушки она не была, отца не видела и до своего отъезда из города жила у мамы Лены.

Именно там Петрова стала приглядываться к себе и строить планы на будущее. Она точно знала, что навсегда уедет из города, а потому резко пересмотрела отношение к школе.

Став матерью, Люся почти ничего не могла рассказать своим девочкам о школьных годах. Вместо изображения начальной школы память подсовывала слайды, изображавшие луга, поросшие одуванчиками, – бескрайние и пушистые. Подумать только, за любовь к природе Петрова расплатилась абсолютно здоровыми гландами! Дело в том, что Люся, которой легко давалась любая наука, отчаянно прогуливала школу. Причем с класса первого, не позже. Смышленая девочка выработала собственное расписание занятий. Календарно оно было рассчитано на вторую половину октября, тоскливую донбасскую зиму и раннюю весну до середины апреля. Все остальное время Петрова школу не посещала, с легкостью добывая справки от участкового педиатра. С жалобами на воспаленное горло прогульщица явно переборщила и загремела под нож. Вот тогда, после удаления миндалин, Петрова и узнала, что это такое, больное горло. Почему же школьные учителя не заподозрили Люсю в хронической симуляции? По нескольким причинам.