Тяпа - Риталий Заславский

Как-то Тяпа спустился на Крещатик и вдруг увидел опять на мостовой толпу людей; они были одеты в рваные тельняшки, от которых источался, бил в ноздри тревожащий муторный запах крови и пота. Люди шли медленно и пели, а по краям толпы с безразличными лицами двигались эти ненавистные зелено-серые. Тяпа подумал, что, может быть, среди идущих по мостовой он снова встретит старика с таким же чемоданом, какой был когда-то у Юрия Ивановича. Тяпа присматривался, но старика не увидел. Люди пели и удалялись… И снова наступила осень, потом — зима. Эта зима была еще трудней. Шерсть у Тяпы вылезла, кожа воспалилась и потрескалась. Он был совсем голый. Люди обходили его. Одни кричали: «Пошел, пошел…» (о, сейчас он прекрасно знал, что значит это слово!), другие сочувствовали: «Бедный, бедный…» Но все — и кричащие, и сочувствующие — обходили его стороной. Тяпа и сам старался держаться подальше от людей, так спокойней. Часто он забирался в ботанический сад и в беседке — с подветренной стороны — спал. Ему уже не снились ни Юрий Иванович, ни Тамара Юрьевна, ни весь их чистенький, теплый дом, в котором и он когда-то жил — его мысли и чувства как будто тоже постепенно замерзали… В жестокий февральский мороз, какой бывает только в конце зимы, он бы, наверное, погиб от холода и голода, но ему неожиданно повезло. По улице, пошатываясь, куда-то тащился один из этих — зелено-серых. В руках у него были толстые свертки. Он уронил один из них, не заметил и побрел дальше. Тяпа не подошел — подполз к свертку, и внезапно у него от запаха потекли слюни. Он вонзил зубы в бумагу, она порвалась. Целый круг колбасы! Он ел, давясь, урча, задыхаясь. Если бы сейчас кто-то сунулся к нему, Тяпа дрался бы насмерть, защищая свою добычу. Но никого вокруг не было. Мерцали холодные звезды, от мороза потрескивали деревья. Впервые за полтора года Тяпа наелся до отвала. Остатки он унес в беседку, разрыл передними лапами снег, потом — землю, положил в ямку кусочки колбасы и носом засыпал свой тайник. Чувство сытости — пускай недолгое — помогло ему протянуть последние зимние дни. Весной и летом он уже умел кое-как перебиваться…

А потом наступила осень сорок третьего года, третья осень. Тяпа внезапно услышал знакомый гул, тот самый, с которым совпали его беды и потери. Теперь он доносился, этот гул, с другой стороны и был еще настойчивей и мощней. Тяпа по-прежнему боялся его, но с возвращением гула возвращалась все-таки и память о том, что было тогда. Старый облезлый пес снова увидел во сне пузатого баранчика, кубок из багряного стекла, длинноносого паяца. Ему приснилась еда, которую он ел из своей миски — и он вздыхал и повизгивал. Он проснулся совсем разбитым. Бесконечность жизни утомила его окончательно. Тяпа лежал под деревом и больше не вставал. На него сыпались сверху листья, покрывали его облезший бок, Тяпа не сбрасывал их, не шевелился. Ему было все равно.

— Смотри ты, а собака живая, — сказал пожилой мужчина, — и вчера тут лежала, и сегодня.

— Живая, — вздохнула женщина, наверное, его жена. Мужчина подошел ближе. Тяпа смотрел на него, все так же не шевелясь.

— Где-то я видел эту собачонку, — сказал мужчина. — Где?

— Ну, ты многих собак видел.

— Нет, нет, эту я видел у кого-то. Мужчина мучительно вспоминал. И вдруг воскликнул:

— Вспомнил! Это собака Яновских! Писателя Яновского!

— Придумаешь! Юрий Иванович и Тамара Юрьевна не такие люди, чтобы их собака под деревом подыхала. Мужчина помрачнел.

— Война, — тихо сказал он. — По-всякому могло сложиться…

— Война, — тихо повторила женщина.

— Точно, точно. Теперь я вспомнил: Яновский приводил ее ко мне на прививку весной сорок первого… Как же ее звали? Жучка? Нет. Как-то иначе.

Мужчина помолчал.

— Давай заберем ее, — сказал он жене.

— И так у тебя вон сколько их, бродячих… Самим есть нечего.

— Слышишь? — сказал мужчина. Оба прислушивались. Гул из-за Днепра накатывался грозно и неумолимо.

— Хоть в тепле отлежится, — сказал мужчина. — А вернется Юрий Иванович — отдадим. Знаешь, какая это для него радость будет?!

Он пригнулся к Тяпе. Пес не шевельнулся. Мужчина осторожно смахнул с Тяпиного бока листья. От ласкового полузабытого прикосновения человеческой руки Тяпа закрыл глаза, тело его дернулось и затрепетало.

— Бедняга, — сказал мужчина и взял Тяпу на руки. Он хорошо понимал собак и не боялся их. Тяпу принесли в дом и положили в кухне, отдельно от других животных. Собаке нужен был покой.

Старый ветеринар выхаживал его как мог. Тяпа трудно приходил в себя. Теперь не нужно было бороться за свою жизнь. И, как всегда в таких случаях, силы сразу же оставили его. Да собственных сил уже и не было почти. За жизнь его боролся человек.

А за окном гудело, гремело, сверкало. Зелено-серые ходили по квартирам и выгоняли людей на улицу, грузили в крытые машины, куда-то увозили. Собаки старого ветеринара прислушивались к чужим голосам, необычная суматоха возбуждала их, они лаяли и привлекали внимание. Это было опасно: нужно было что-то делать…

И тогда старый ветеринар вывел их на безлюдные холмы Гончарки и выпустил. Оставил в доме только Тяпу — слабого, старого, безразличного. Ему не выжить без человека… Вместе с женой и Тяпой он спустился в подвал и там пережидал последний всплеск безумствования зелено-серых. Каждую ночь осторожно выходил и прислушивался. И когда наступила тишина, он понял — в городе свои…

Старый ветеринар и его жена вышли на улицу. Мимо них, грохоча, проходили танки с красными звездами на бронированных боках, над ними низко проносились самолеты с красными звездами на крыльях, по мостовой шли солдаты — и у них на шапках тоже поблескивали красные звездочки.

Жена ветеринара от увиденного заплакала.

— Ну, пойдем, — сказал ей старый ветеринар. — Чего плакать? Теперь все будет хорошо.

Они вернулись в дом и принялись за уборку. Тяпа поднял голову, посмотрел на них, как будто пытаясь нечто сообразить, но ничего не сообразил, шумно вздохнул и снова положил ее на передние лапы.

Разве песик знал, что сейчас произошло? Разве мог он догадаться, что совсем недалеко отсюда идет по узенькой тропинке — среди обгорелых обломков зданий взорванного Крещатика — Юрий Иванович… Вчера еще, задыхаясь и поправляя очки, Яновский полз в зарослях желтого лозняка Левобережья и, раздвигая разросшиеся ветви кустов, жадно вглядывался в уже видный без всяких биноклей, вознесшийся на крутых взгорьях над Днепром Киев. Зеленые вспышки ракет, цепочки трассирующих пуль. Пламя над городом. Все это было вчера… Юрий Иванович поднялся по Прорезной, свернул на Владимирскую, он был совсем недалеко. В дождливом небе, смешиваясь с дымом, почти неотличимые от него, медленно плыли облака…