Хождение за истиной (Послесловие) - А Горелов

Лесков в 90-е годы сознавал, что для него настал час итогов. Он спешил высказать, и высказать возможно прямее и искреннее, все то, к чему привел его трудный жизненный путь. А путь привел его к осмыслению ошибок, совершенных в полемике 60-70-х годов с лагерем революционных демократов, увенчался непримиримой борьбой с политической реакцией. И когда это свершилось, появились основания для того, чтобы творческие достижения Николая Семеновича Лескова были оценены в их подлинном, непреходящем значении.

Сложность лесковского миропонимания и мироощущения отлилась в сложность лесковской художественной системы.

Биографические предпосылки связывали писателя с миром фольклора, устного красноречия, церковной письменности, старинной книжности. Позже Лескова не миновали могущественное влияние Гоголя, Стерна, воздействие тургеневских "Записок охотника" и народных рассказов Л.Толстого, скоропроходящие притяжения беллетристики романтизма и "физиологического очерка". Писатель жил в интенсивном общении с прозой и поэзией всей второй половины блистательного литературного столетия. Усваивая из разнослойного культурного фонда то, что утверждало его в оригинальной узорчатой манере, Лесков воссоединял архаику с достижениями психологического реализма.

Отношение к русской художественной старине как к литературному источнику было присуще не только Лескову, а и многим другим его современникам. Но если эти многие находились в опосредованных отношениях с древностью, то он - в ближайших: самый его художественный метод находился под прямым воздействием древней литературы, ее способов изображения мира. И если произведения Льва Толстого, навеянные подчас стариной, не имеют видимой связи с нею, то, напротив, у Лескова эти связи очевидны, нередко демонстративны, хотя уподобления древности скрадывают очень непростой ход мысли автора нового времени.

Писатель воспринимал национальную культуру как многоветвистое целое, ценности разных эпох - как вполне совместимый в современном ему искусстве, а значит, практически едва ли не равноправные. Он сделал необычайно много для возвращения эстетических сокровищ древнерусского периода в лоно поной словесности.

Художническая позиция Лескова отвечала его пониманию русской действительности XIX века, в которой он усматривал чересполосицу бытовых укладов, сплетение "древлеотеческого" и сиюминутно рожденного, взаимоотрицание и взаимоподдержку сосуществующих начал.

Сложностью мысли, сложностью источников и контактов с жизнью объясняется прихотливость лесковского искусства. В нем уживалось монументальное и будничное, почерк "типиста", доходившего нередко в обрисовке психологической определенности характеров до их идеализации и дар аналитика, умевшего вскрыть "обоюдность" внешне однозначных явлений. В творчестве Лескова прямые характеристики героев соединялись с целой системой оттеночных оценок, неприметно управлявших восприятием читателя. Изобразительность манеры характеризовалась сгущенностью красок, утрировкой черт. Возникая подобно фигурам древней живописи, в цветных ореолах и "окантовках", герои рисуются на бытовом и историческом фоне с резкой отчетливостью.

Лесков постоянно прибегал к сюжетным "извитиям", остро интриговал читателя, охотно набрасывая заранее схему события, а затем нарочито медлительно, с лукавыми уклонениями в сторону или акцентированием полных тайны и смысла побочных нюансов излагая течение дела. Бессобытийность сменялась фейерверочным мельканием эпизодов. Писатель то отвергал "закругленность" концовок, то пользовался ими. Традиционные жанры под его пером становились подвижны, "экспериментальны", возможности показа действительности расширялись.

В лесковских художественных исканиях - неутолимое желание показать все лики сущего. Важно кажущееся-неважное, показательно буднично-обыденное, типично то, что представляется исключением. Природа страстно пульсирующего таланта Лескова отвергала общепринятое. Подобно Достоевскому, он постоянно обнаруживал в предметах их обратную сторону. Этому в немалой степени способствовали излюбленные формы "рассказа кстати" и "мемуара", сдваивавшие нынешние и протекшие времена, придававшие рассмотрению предметов исторический ракурс.

Лескова называют чародеем слова, и в этом нет преувеличения. Языковые задачи он решал виртуозно.

Писатель практически настаивал на единокровности языковой стихии древней Руси и живого просторечия новой эпохи. Доказывая это, Лесков, широко опиравшийся на старинные источники, не позволял заимствованиям оставаться в языке произведения массой статичной, мертвым декоративным перенесением, как то бывало у Даля и Мельникова-Печерского. Любимая им динамическая, сказовая форма служила для фильтрации архаики: из старого принималось лишь то, что было органично разговорности. Живущее в народе искусство устного рассказывания помогло выработаться абсолютному слуху художника. Оттого речь бесчисленных рассказчиков у Лескова всегда полифонична. В словесной гамме монолога отражается многосложность внутреннего мира личности. Здесь и собственно голос некоего психологического "я" (рассказчика), и эхо его социальной биографии, возникающей в отзвуках встреч, бесед, в отпечатках книжности, в отголосках молвы, песен. Речевой портрет совмещает у Лескова все необходимые для ощущения героя личностные, социальные, этнографические и исторические признаки. Бегущие огоньки живой речи передают трепетание эмоций, не требующее их аналитического расчленения и комментирования.

Любопытно, что Лесков умел передавать не только особенности речи русских людей, не только специфическую окраску русского языка в устах прибалтийцев, англичан, евреев, украинцев, но русскими же ресурсами создавал имитацию строя инонациональной речи. Проза Лескова была непрерывным словесным откровением.

Жажда познания всей пестроты жизни, жажда воплощения этой пестроты в искусстве привели Николая Лескова к созданию неповторимо оригинального художественного мира. И когда пытаются дать ему определение в одном слове, вспоминается старинное русское название дорогого художества - узорочье.

Ал.Горелов