Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

«По крайней мере в этом она пошла в отца», – подумала Магдалена.

– Мне иногда хочется, чтобы Барбара наконец нашла любящего и верного мужа, который ее усмирил бы, – проговорила она скорее для самой себя.

Но Штехлин ее услышала.

– Не каждому везет так, как тебе, Магдалена, – отозвалась знахарка тихим голосом. – Не у всякого есть кто-то, кто заботился бы и оберегал. Меня это тоже касается. – И добавила с мрачной миной: – Вот, кстати, другая причина, почему твоему мужу следует вернуться поскорее. На простого цирюльника разве что косятся. А вот знахарке без мужа и до сговора с дьяволом недолго. Остается только молиться, чтобы кто-нибудь этим не воспользовался.

Магдалена содрогнулась. Несмотря на жаркий огонь в печи, ей вдруг стало холодно, очень холодно.

Морозный ветер со стороны Альп задувал Симону в лицо.

Даже в начале мая по лугам и болотам еще белели пятна снега, которые по мере приближения к Обераммергау становились все шире. Здесь, в баварских предгорьях, вплоть до июня случались ночные заморозки, а временами даже налетали снежные бури. Симон с Петером сидели в телеге, возница которой подобрал их под деревушкой Сойен. Ему, вероятно, стало жаль худенького мальчика с таким серьезным взглядом, явно не привыкшего к длительным переходам.

Симон с любовью посмотрел на старшего сына. Петер с сосредоточенным видом изучал анатомические эскизы, которые он перерисовал из книг своего деда на помятые листки бумаги и взял с собой. Эти рисунки были гордостью Петера. Мальчик внимательно рассматривал филигранно выведенные жилы окровавленного человека с обнаженными мускулами.

– Видишь, папа? – спросил он, не отрывая взгляда от рисунка. – Это pectoralis major[3], а здесь rectus abdominis[4]. Так?

– Все правильно, – с улыбкой ответил Симон. – Правда, в Обераммергау я бы латынью сильно не увлекался. Тебе куда важнее научиться там хорошему баварскому и прилежно ходить на мессу.

Только теперь Петер оторвался от набросков. Лицо у него всегда было немного бледным, как если бы он редко бывал на свежем воздухе, и тонкие черные волосы падали на глаза. Мальчик громко шмыгнул, потому как снова подхватил насморк.

– Я не хочу в Обераммергау, – проговорил он тихо. – Почему нельзя было остаться учиться в Шонгау?

– Ты действительно хочешь всю жизнь пересчитывать яблоки с грушами и учить наизусть катехизис? – резко ответил Симон. – Учитель твой – старый пьяница, который розгой работает куда как лучше, чем головой. А в гимназию тебе, как сыну простого цирюльника, доступ закрыт. Нет смысла жаловаться, если власть предержащие что-нибудь вбили себе в голову.

На какое-то время повисло молчание, и Симон снова задумался о решении, которое они с Магдаленой приняли несколько месяцев назад. Им давно стало понятно, что в местной школе Петеру недостает нагрузки – в отличие от младшего брата Пауля, который приравнивал обучение к пытке и часто прогуливал занятия. С Петером все было иначе. В то время как остальные дети с трудом разучивали слова причастия, Петер уже знал алфавит, основы арифметических действий и даже немного говорил на латыни. Однако о высшей школе ему, презренному внуку палача, нечего было и думать. Зато в Обераммергау Симон знал талантливого учителя, который согласился принять Петера, мало заботясь о его низком происхождении.

Петер упрямо скрестил руки на груди и вновь обратился к отцу:

– Я хочу остаться с тобой, папа. Ты для меня лучший учитель, о котором можно только мечтать.

– О, не говори так, – ответил Симон подчеркнуто бодрым голосом. – Учитель Георг Кайзер – одаренный человек, и, кроме того, он очень любезен. В университете в Ингольштадте Кайзер был моим любимым преподавателем, уже тогда он обучал детей барона. В Обераммергау радоваться должны, что несколько лет назад он вернулся в родную деревню. Тебя это тоже касается. Я, во всяком случае, еще ни разу не слышал, чтобы отпрыск из семейства палача…

– …имел возможность обучаться у такого умного господина, – закончил Петер, который, видимо, знал эту фразу наизусть. – Да-да, я знаю. И все-таки…

– Ты только посмотри на эти могучие Альпы, – перебил его Симон, чтобы сменить тему. – Будь мы птицами, могли бы напрямую долететь до самой Венеции. Но нам приходится преодолевать крутые перевалы.

Он с улыбкой показал на цепочку низких гор впереди, которая протянулась с востока на запад и за которой вздымались ввысь гигантские пики и хребты. В конце дороги открывалась широкая долина. Среди покрытых снегами верещатников и болот змеилась бурная поздней весной река Аммер, давшая название местности. Впереди виднелась небольшая деревушка с часовней, а за ней вплоть до лесистых гор тянулись пологие холмы.

– Там уже Унтераммергау, почти доехали, – продолжил Симон и подмигнул сыну: – По этой дороге, наверное, еще римляне переходили Альпы. Она ведет к Гармишу и через перевалы дальше, в Ломбардию. Столько интересных людей из далеких стран проходят через эти места… А уже в следующем месяце в Обераммергау разыграют постановку Страстей Христовых! Уверен, тебе здесь понравится. И мы будем навещать тебя несколько раз в год, обещаю.

Петер молча кивнул и снова уставился на свои рисунки.

Телега со скрипом катила по грязи, перемешанной со снегом. Теперь им часто приходилось слезать и помогать лошадям, когда колеса увязали в одной из многочисленных борозд. Горы между тем вздымались по обе стороны. Солнце, в ярком свете которого до недавнего времени нежились леса и болота, скрылось за облаками. Тени длинными пальцами потянулись к путникам.

На перекрестке, недалеко от Аммера, извозчик неожиданно остановил лошадь, слез с телеги и двинулся к придорожному кресту, чуть покосившемуся и поросшему мхом и лишайником. Вокруг по устланной листьями земле росли подснежники. Извозчик снял шляпу и начал тихо молиться. После некоторых колебаний Симон присоединился к нему. Он не был таким уж набожным, однако погруженная в тень долина и перспектива на долгое время оставить здесь сына навевали тоску.

Молитвенно сложив руки, Симон разглядывал громадный камень, стоявший здесь, наверное, от сотворения мира. На его поверхности были нацарапаны странные руны, Симон даже разглядел, как ему показалось, дьявольскую гримасу. Мужчина рядом вновь забормотал «Отче наш…», как вдруг донесся отдаленный протяжный грохот, словно какой-нибудь великан тащил за собой тяжелый мешок с камнями.

– Что это было? – спросил Симон испуганно.

Извозчик сплюнул через плечо и скрестил пальцы.

– Проклятый Кофель, – ответил он потом. – Видно, опять с какого-нибудь склона лавина сошла.

Он показал на голую вершину, которая словно конус вздымалась над лесами и затеняла пейзаж.

– От Кофеля зло исходит. Неудивительно, что люди считают, будто он на самом деле заколдованный демон! Про него немало историй ходит.

– Что за истории? – осведомился Петер. Напуганный шумом, он подбежал к отцу.

– Ну, будто там обитают злые духи. А в пещере там живет ведьма, да-да, и зажаривает маленьких детей. Говорят, в прежние времена на вершине приносили в жертву людей. Ну и, конечно, карлики, этот маленький народец, ищут в самых недрах…

– Хватит чушь нести, – оборвал его Симон. – Ребенка напугаешь своими суевериями.

– А если так оно и есть? – упорствовал извозчик. – Терпеть не могу эту чертову долину. Всегда рад, когда в Кинберг спускаюсь, обратно к Лойзаху.

– Что тут за камни такие странные? – неожиданно спросил Петер и показал на белые камешки, выложенные полукругом у подножия креста. Симон до этого не обратил на них внимания. Четыре ветки указывали от круга стороны света, что делало его похожим на солнце.

– Это? – Извозчик пожал плечами. – Не знаю, – проворчал он, – должно быть, дети выложили. Нам пора, времени мало, а дорога неблизкая.

Мужчина резко отвернулся, и Симону показалось, что лицо у него беспокойно дернулось. Похоже, он чего-то недоговаривал.

Извозчик с недовольным видом уселся на козлы и стеганул лошадей. Он так торопился, что Симон с Петером едва успели впрыгнуть в телегу.

«Странный все-таки народ, – подумал Симон. – Неразговорчивый и суеверный до невозможности. Может, не такая уж и хорошая идея была, отправить сюда Петера».

Телега катила себе дальше, а Симон не сводил взгляда с покрытого мхом, покосившегося креста, пока тот не скрылся за холмом.

– Как рыбам в речке общий дом, как звери делят кров лесной, так люд земной, и стар и млад, живет в согласии меж собой…

Барбара напевала старинную песенку, которой давным-давно обучила ее мама, и ритмично выметала за порог остатки грязной соломы. Мысленно она была уже на танцах, которые устраивали сегодня вечером в трактире «У золотой звезды». Ожидалось несколько бродячих музыкантов, и хозяин открывал по такому поводу большой зал. Карл Заллер из Кожевенного квартала обещал Барбаре взять ее с собой. Что было весьма необычным, потому как дочери безродного семейства доступ к подобным празднествам был закрыт. Разве только кто-нибудь из порядочных молодых парней пригласит ее, невзирая на все предрассудки… С перебитым носом, Карл был далеко не красавцем, да и умом не отличался, однако ради танцев Барбара могла с этим смириться. Правда, отец согласился отпустить ее лишь при условии, что она как следует приберет в его комнате. Солнце уже закатилось за крыши, поэтому следовало поторопиться. Ведь нужно было еще вымести сарай, накормить кур и приготовить ужин. А после Барбара хотела сменить платье и отмыть дешевым мылом въевшуюся в кожу грязь и сажу.