Тень Земли - Mихаил Ахманов

Он снова видел каменное чело Тисуйю-Амат с едва различимыми чертами – гигантское, морщинистое, темное, исполосованное шрамами осыпей, рубцами трещин, причудливыми провалами пещер. Этот лик древнего титана венчал ледяной шлем о трех зубцах, похожий на выщербленную корону с хрустальными подвесками ледников. Два крайних спускались особенно низко, до широких плеч-перевалов, превращаясь там в бурные потоки; сверкающими пенными серпами они падали с отвесных склонов, вгрызались в каменные ребра, прыгали и грохотали среди скал, взметая в воздух мириады брызг, рождавших семицветную радугу. Гигант в льдистом шлеме с руками-водопадами как бы сидел, опираясь на пятки и выдвинув колени, и на этом уступе тихо дремало селение. Ричард Саймон – нет, десятилетний Дик! – видел крохотные хижины, пылавшие перед ними костры, деревья шой с широкими кронами, запутанный узор тропинок и ручьев, фигурки людей и животных – все это было как бы выткано на травянистом изумрудно-зеленом ковре.

Каменный лик Тисуйю-Амат, что означало Проводы Солнца, вздымался с востока; на западе карниз, приютивший селение, был словно срезан гигантским ножом, и внизу темнело овальное озеро в зеленой раме бесконечного леса. Тайятский лес, куда уходят юные воины, чтоб обрести славу и честь! Место битв, земля войны! Дик знал, что он спустится туда, став мужчиной и воином, но до этого было еще целых шесть лет. Целая вечность!

Их вертолет, голубая «пчелка», спускался к поляне перед обширной пещерой, служившей жилищем Наставнику. Рядом, поддеревьями шой с огромными пятипалыми листьями, притулилась хижина; на крыше ее, на коротком флагштоке, полоскался вымпел ООН – голубое поле с десятью золотистыми кольцами и шестнадцатью звездами, символом Большой Десятки и Независимых Миров. Саймон, Дик, знал, что эта поляна, эти пещера и хижина будут его домом – долгие-долгие годы, возможно – всегда. Ведь дом – это детские воспоминания, улыбка отца и суровый взор Чочинги, теплые пальцы Чии в ладони и свист птиц-певунов… Дом – это место, где ты был счастлив. И потому, вспоминая о доме, Ричард Саймон представлял не коттедж тетушки Флори в Смоленске, на крутом днепровском берегу, не жилой блок Учебного Центра и даже не нынешнее свое жилище в Грин Ривер, штат Орегон, планета Колумбия, где ждал его верный Каа. Нет, в мыслях своих он возвращался в Чимару, в ту точку пространства и в те времена, когда все они были вместе – он, отец, Чочинга, Чия – и, разумеется, зеленый змей Наставника и его охотничьи гепарды, шаловливые Шу и Ши. Там был Дом, и другого, как он полагал, не будет никогда.

Сон длился, и в счастливом своем сновидении Саймон снова видел Чочингу и отца. Наставник – высокий темный силуэт перед входом в пещеру – был озарен неяркими отблесками светильников, пылавших за его спиной. Сейчас, как и в детстве, он казался Саймону огромным, похожим на многорукого индийского демона или на древнего титана; его янтарные зрачки блестели, ноздри чутко подрагивали, темная антрацитовая грива вихрилась вокруг широкого лица. Он был им, если не считать обвившего бедра изумрудного змея, и от него исходило ощущение мощи и свирепой уверенной силы.

Саймон почувствовал руку отца на своем плече, услышал его голос.

– Чочинга, атэ имозу ко-тохара зеггу. Ко-тохара!

Тогда, в минувшей реальности, он не понял этих слов, не, зная еще языка тайят. Но сейчас они были ясны и понятны.

– Чочинга, – промолвил отец, – я привел к тебе моего сына. Единственного сына!

Сон длился, сливаясь с воспоминаниями. Как прежде – в той, минувшей, реальности – Чочинга, грозный великан, поднял руки – все четыре руки, мощные, в буграх узловатых мышц; потом яростный блеск янтарных зрачков угас, дрогнули широкие брови, полные яркие губы растянулись в улыбке, и он запел.

Это была Песня Приветствия и Представления, которой согласно Ритуалу мужчина-тай встречает друга. Голос у Чочинги был сильный, глубокий; руки его мерно двигались в такт протяжной мелодии, он то простирал верхнюю пару перед собой, то проводил ладонями нижней по бокам, поглаживал блестящее змеиное тело, потом с неторопливостью вытягивал руки вверх и в стороны, показывая то на небеса, то на яркий солнечный диск, то на отца, то на Дика.

Губы Саймона зашевелились. Скованный сном, он улыбался и повторял каждое слово этой песни.

Я – Чочинга, носивший дневное имя Быстрей Копья,

Я – Чочинга, чье имя вечера Крепкорукий,

Я – Чочинга, чьи отцы Чах Опавший Лист и Чеуд Потерявший Сына,

Я – Чочинга, чьи матери Хара Гибкий Стан и Хо Танцующая В Травах,

Я – Чочинга из клана Теней Ветра, Наставник воинов,

Я – Чочинга Несчастный; брат мой Чу пал от ножа Звенящих Вод,

Я – Чочинга Счастливый; брат мой Саймон стоит на пороге.

Эта песня не являлась Песней Вызова, предназначенной бойцу чужого клана, и потому Чочинга не поминал своих побед, имен убитых врагов, отрубленных пальцев и черепов, украшавших его Шнур Доблести, – как и того, что собственные его уши и пальцы целы и что за сорок лет сражений и поединков он не потерял ни ногтя, ни волоска. Он был великим воином! Его Шнур Доблести свисал до колен, его щиты были прочными, его копье летело до Небесного Света, а на его клинках не высыхала кровь. И умер он так, как пожелал, – на рассвете, что считалось у тай признаком благоволения судьбы.

Ричард Саймон, спавший в командном отсеке спутника «Пальмира», знал, что сейчас случится. Отец ответит песней на песню, потом Наставник, шагнув к ним, подхватит Дика, подбросит вверх и швырнет в траву. А потом… Кажется, когда он поднялся, отец велел ему сделать жест приветствия – согнуть руки и слегка развести их в стороны… А Чочинга сказал:

– Хорошо, что ты умеешь падать и подниматься. Всякий воин может упасть под вражеским ударом, но это не беда. Главное, вовремя подняться. Встать и отрезать врагу уши. Или пальцы – что тебе больше понравится. Пальцы даже лучше – костяшками можно украсить боевое ожерелье, Шнур Доблести.

Тогда Дик мог лишь мечтать о таком ожерелье. Но Ричард Саймон его имел, и было оно весьма длинным – правда, не до колен, как у Чочинги, но на ладонь ниже пояса. Обычно, отправляясь на задание, он брал его с собой, поскольку Шнур являлся отнюдь не сувениром, а реальной и весьма красноречивой летописью подвигов своего владельца. Но мысль сделать его подлинней давно не терзала Саймона – ведь человеческие обычаи иные, чем у тайят, так что мерзавцы, которых он упокоил, не рисковали ушами и пальцами. Как правило, не рисковали. Случались и особые ситуации…

Сон, в котором он встретил Чочингу, сменился другим. Дик – почти взрослый, шестнадцатилетний – сидел на веранде их дома в Чимаре с учебным компьютером на коленях. Наступала ночь; закат, пылавший над лесом, померк, и над зубчатой горной стеной повисла луна – огромная, с темным пятном на серебристом диске, похожим на четырехкрылого посыльного орла. Где-то за спиною Дика, в полутьме, слышалось легкое дыхание Чии; он помнил, что в тот вечер она плела тростниковую фигурку Ши, охотничьего гепарда – ту самую, украшавшую теперь его коттедж в Грин Ривер. Тихо шелестел тростник, временами Чия что-то шептала, по экрану компьютера плыли схемы и графики, и ровный механический голос повествовал о былых временах, о канувших в вечность раздорах и ссорах, о Сергее Невлюдове, творце пространственных врат, и об Эпохе Исхода, когда трансгрес-сор – или Пандус, как его обычно называли, – распахнул Дверь в необъятную и такую щедрую Галактику. В ней было множество миров, ничем не хуже Земли – девственных, чистых, гостеприимных и пустых; в ней всякому хватало места, – столько места, что любая страна и каждый народ могли заселить материк, или планету, или десять планет, если имелись к тому их воля и желание.

Саймон заворочался в широком кресле у пульта, досматривая сон. Список Разъединенных Миров мерцал на экране учебного компьютера, а под сомкнутыми веками спящего, накладываясь на ровные строчки, плыли видения планет – горы, леса, океаны, станции Пандуса, города, потоки глайде-ров на шумных магистралях, лица, картины, пейзажи… Вот Миры Большой Десятки – Россия и Колумбия, где жили его родичи по матери и отцу, Европа и Латмерика, Аллах Акбар, Китай и остальные… Вот Независимые Миры… Он бывал на многих из них, но больше помнились Гималаи, мятежный князь Тенсинг Ло, и Аляска, где испытывали первые фризе-ры. Вот Протектораты ООН, Миры Присутствия, Колониальные Миры… Тайяхат, – машинально отметил он, – родина… Вот Планеты-Свалки и Каторжные Планеты… Тид, где погиб Ноабу и где он встретился с Хаоми… Длинный список, очень длинный, но нет в нем ни Тизаны, ни Фейхада и Конго. И нет Земли, Старой Земли… Сайдара уже есть… наверное, есть… На Сайдаре он побывал пятнадцать месяцев тому назад, дождавшись высокой чести: первым скользнуть в дыру, пробитую в сфере помех импульсным трансгрессором.

Но сон уводил Саймона дальше, гася случайные воспоминания.