Ультранормальность. Гештальт-роман - Н. Дубовицкий

– Да! – Человек активно закивал головой.

– А не означает ли это, что вы получили те слова, без которых вы эту идею не видели? Так стоит ли удивляться, что полтора века назад правительство Японии отправляло населявшим леса мифическим демонами-тэнгу официальное прошение освободить провинции, через которые проезжал правитель? То, что существует в языке, существует и в реальности, а никак не наоборот!

Человек поднялся с табуретки и указал маркером на дальний конец зала, где в углу сидела некая женщина.

– Вы! Знаете ли вы, что такое жизнь?

– Наверное, – ответила женщина в летах и еще одна девушка, которая решила, что обращаются к ней.

– И вы уверены, что можете отличить нечто живое от чего-то неживого?

– Конечно! – ответила на этот раз одна лишь женщина в углу.

– А вы знаете, что нет никакой жизни? Это случайный феномен языка. За всю историю человечества было выдвинуто несколько десятков теорий, которые должны были объяснить феномен жизни, все они провалились. Нет никакой жизненной энергии, жизненной силы. А на молекулярном уровне живое от неживого вообще ничем не отличается. Углерод, водород, кислород… Или так скажем: липиды, вирусы – это живое или неживое? Где заканчивается живое, а где начинается неживое? Все вещества, которые человек считал исключительно принадлежащими живым, в конце концов, были синтезированы, и даже животных клонировать научились.

– А как же бессмертная душа? – возмутилась женщина.

– Никакой души нет. Нет ничего, что можно было бы выделить, взвесить и описать как душу. Это слово, за которым в природе ничего не стоит. Точно такой же фантом в нашем языке, как и «жизнь».

Женщина нарочито громко вскочила со стула, случайно или умышленно уронив его, схватила сумку и со словами «бесовское ты отродье» покинула зал.

– Есть и более наглядные примеры. Кто-нибудь знает, что такое «раса»?

Стрельцов знал о расах не понаслышке. Иван, как расово озабоченный сторонник превосходства русских, постоянно пытался приобщить своего брата-близнеца к очевидным для него ценностям спасения цивилизации, чистоты крови и корректного распределения рабочих мест среди коренных русских. Поэтому, когда в зале зашелестели рукава поднимаемых рук, к этому звуку добавились и ноты, издаваемые толстовкой Федора.

– Вы уверены? – уточнил человек.

Половина рук в этот момент опустилось.

– Понятие «расы» существует только в европейских языках. Оно выведено из латыни, хотя сама латынь никогда не знала, что такое «раса». Само слово придумал Иммануил Кант. Одни исследователи полагают следом за Жозефом Артюром де Гобино, что расы всего три, другие говорят о десятках рас. Для кого-то кавказец – белая раса, а для кого-то отдельная – кавказиотская. Другие китайцев называют желтой расой, хотя если сделать поправку на загар, их цвет кожи не отличается от кожи представителей белой расы. Четвертые говорят, будто русские – потомки арийцев, но арийцы – выходцы из Индии и Ирана. Их кожа землянистого цвета, глаза карие, а волосы темные. При всем при этом в других культурах нет ничего, что можно было соотнести с понятием «раса». Не является ли раса тем, что отсутствует в природе и присутствует только в человеческом воображении?

– Как это нет расы? – громко, практически на автомате, возмутился Стрельцов.

Своей реакции он удивился, так как точь-в-точь отреагировал как собственный брат. Словно брат возмутился через него, хотя никакого брата тут не было, да и его взгляды Федор никогда не разделял.

– Понятие расы придумано во время великих географических открытий, введено в широкое употребление благодаря лоббизму работорговцев, чтобы обеспечивать трудовыми ресурсами колонии в Новом мире. Для определения различия в расах выбраны совершенно случайные признаки – цвет кожи, форма черепа. Такими же случайными признаками вполне могли быть цвет глаз или длина указательного пальца. Тогда расы делились бы по-другому, мы бы имели бы дело не с желтой, черной или белой расой, а с карей, голубой и серой, а в случае с пальцами – короткой, средней и длинной.

– Но расы же существуют… – неуверенно произнес грузный мужчина.

– Да, они реальны для нас. Также как для японцев реальны птицы-демоны тэнгу… – Он сделал паузу. – Или вот еще. Все мы практически одинаково реагируем на оскорбление, и вроде бы мы едины в этом. Но вот в языке одного из народов Конго есть слово «илунга». Это человек, который легко прощает оскорбление в первый раз, с трудом прощает во второй и никогда не прощает в третий. Теперь, когда мы можем с помощью этого слова выделить определенных людей, то можем уже определять ее как отдельную социальную группу и делать с ними все, что заблагорассудится. Например, подвергнуть дискриминации, начать выявлять их и отказывать им в каких-то правах, можем сказать, что это результат дегенерации, и они подлежат лечению, теорию под это подвести, а потом из мест лечения отправлять на исправительные или терапевтические трудовые работы. Они будут, конечно, недовольны, начнут объединяться и отстаивать свои права, лезть в политику, доказывать, что они тоже такие же. Будет происходить абсолютно то же самое, что и с расовыми группами. Разве нет? Да что я говорю? Разве не так пролезли в политику такие группы как вегетарианцы, экологи и недавно легализованные в Европе педофилы? То есть группы, никогда не имевшие никакого отношения к политике…

На продолжительное время воцарилось молчание. Человек, довольный собой, отошел обратно к табурету, сел в него и принял расслабленную позу.

– Или вот слово «патриотизм», – добавил он. – В русском языке нет слова «патриотизм», и нет ничего, что можно было бы назвать «патриотизмом». Отсюда произрастают казусы. Например, почему «патриотизм», а не «матриотизм», ведь родина – мать. Это слово женского рода. Другими словами, «патриотизм» – слово исключительно романских языков. В других языках и культурах нет ничего подобного. Везде, где это понятие есть, оно заимствовано. И заимствовано не потому что наши предки были глупы и не знали такой вещи как «патриотизм». Нет. Оно заимствовано вместе с европейской формой национального государства, невозможной без патриотизма. И потому патриотизм – не светлое чувство любви к Родине, а всего лишь идеология, как и всякий другой «-изм» в политике.

– Но патриотизм же существует объективно! – неуверенно воскликнула девушка в третьем ряду.

– Да, конечно, – послышалось тихо справа в темноте.

Человек на сцене усмехнулся.

– Теперь вы понимаете, что нет никакой объективной реальности, – произнес он. – Объективная реальность – лишь религиозная доктрина, которая говорит, что объективная реальность есть – и все тут. И мы не можем с ней соприкасаться. Нам мешают посредники в виде слов. Мы не можем мыслить мыслями. Мы мыслим только словами. Другими способами мы ничего не можем выразить. А если слова первичны по отношению к реальности, то реальность подчиняется словам, а не наоборот.

Он снова поднялся, взял в руки маркер и подошел к доске.

– Если давать человеку новые слова, он может начинать видеть то, что ими называется. Поэтому только человек видит богомолов, хамелеонов или камуфляжную сеть. У него есть для этих явлений слова. У животных слов нет, поэтому многое для них не существует. Но если отбирать у человека слова, вещи будут пропадать из его восприятия, находясь на виду. Например, вы знаете, кто такая «братаниха»?

Воцарилось молчание.

– Братаниха – жена двоюродного брата, – не затягивая тишину произнес человек. – Но в какой-то момент слово исчезло, а вместе с ним исчез и феномен родства. Теперь для вас человек, который является братанихой – просто чужой человек. А ведь раньше забыть об этом считалось серьезным оскорблением. Точно также исчезли «уйки», «примаки», «ятровки»… Такое сложно забыть, это понятие может исчезнуть только с утратой языка.

– А есть что-то такое, что есть в других языках, а в нашем нет? – уточнил кто-то из зала.

– Полно! Есть такое португальское слово «саудади», – после некоторой паузы ответил человек на сцене. – Примечательно оно тем, что его практически нельзя перевести ни на какой другой язык мира. Не только словом или словосочетанием, но даже пересказом передать его смысл сложно. Португальцы говорят, что «саудади» можно только пережить. Я бы предложил такой перевод: «любовь, которая остаётся, когда предмет любви уходит». Когда португалец говорит «я саудади тебя», это нельзя передать банальным «я скучаю по тебе», но только «без тебя я ощущаю пустоту и грусть, потому что люблю». «Саудади» может быть направлено не только в прошлое, но и в будущее и даже в настоящее. Именно поэтому отпадает такой вариант как «ностальгия», ведь ностальгия – это грусть о прошлом, о невозможности вернуть прошедшие события или вернуться в прежние места. Иногда говорят, что «саудади» это и «ностальгия по будущему». Только подумайте! Ностальгия по тому, чего нет здесь, но, быть может, пребывает где-то или ещё однажды случится. Когда кто-то или что-то… событие, место, обстоятельство, человек… важные для вас сейчас, или в прошлом, или значимые для вас в будущем, отсутствуют теперь, в эту минуту, и вы переживаете это отсутствие как пустоту утраты, но переживаете не болезненно, а горестно и сладко – с надеждой на то, что утрачены они не навсегда и могут вернуться, повториться – это оно и есть!