При дворе последнего императора - Александр Мосолов

Сошлюсь на два наиболее ярких инцидента.

Князь Орлов был одним из довереннейших людей как царя, так и царицы. Заведуя автомобильным делом, он виделся с Их Величествами чуть не каждый день.

Когда появился Распутин, Орлов, как и многие другие, им сильно возмущался. Но вдобавок к этому он имел неосторожность пустить в обращение несколько весьма едких словечек по адресу старца. Лица, завидовавшие его влиянию при дворе, преподнесли их императрице Александре Федоровне. Царица стала высказывать свое неудовольствие Фредериксу, говоря, что Орлов вмешивается в то, что до него не касается, и что она этого допустить не может. Министр передал Орлову, что ему следует быть осторожнее в своих разговорах. Можно было надеяться, что при большей сдержанности князя недоразумение удастся уладить.

Был назначен отъезд на «Штандарт». Когда Орлов туда явился, царица позвала Фредерикса и заявила ему, чтобы граф приказал князю съехать с яхты, ибо Ее Величество не желает его видеть.

Фредерикс пошел к государю, но тот подчинился воле своей супруги.

Орлова просили — правда, под каким-то предлогом — сойти. Только доводами военного времени министру удалось удержать князя от отставки. Однако когда император назначил великого князя Николая Николаевича наместником на Кавказ, то последний просил государя перевести Орлова в его распоряжение и вскоре после этого дал ему заведование гражданской частью края.

Второй инцидент произошел с С. И. Тютчевой, воспитательницей великих княжон.

Не знаю, кто именно рекомендовал Софию Ивановну Тютчеву, но выбор нам всем казался весьма удачным. София Ивановна, лет под тридцать, была умна, весьма культурна, барышня с твердым характером, из отличной старинной московской семьи. Помню, сразу по приезде ее в Ливадию мы все заметили хорошее ее влияние на детей.

Не могу припомнить, ни с которого года она была при детях, ни точно сколько времени, но помню, что она была воспитательницей, когда старец проживал в Ялте. Все, казалось, шло обыденным порядком.

В один вечер фрейлины нам передавали, что из-за посещения Распутиным детских комнат вышло недоразумение между императрицей и Софией Ивановною. Мы все думали, что, вероятно, это уладится, но на другой день Тютчева уехала в Москву.

Ходили бесконечные слухи о причинах ухода Тютчевой. Мне достоверно известно, что Фредерикс по поводу отъезда воспитательницы ходил к императрице, чтобы пояснить ей, какое дурное впечатление в Москве произведет эта скоропалительная отставка. Фредериксу ответили, что София Ивановна вмешивалась в то, что ее не касалось, и хотела учить императрицу, что детям можно и чего нельзя, на что Ее Величество ответила, что, как мать, она лучше знает.

Тут Тютчева попросила отпустить ее в Москву, на что Александре Федоровне ничего не осталось сделать, как согласиться; задерживать фрейлину при этих условиях было бы бестактно. Полагаю, что при этом объяснении сдержанность обеих женщин была недостаточной.

Последствия ухода Тютчевой были, конечно, крайне нежелательными, но, увы, государыня слишком мало считалась с общественным мнением, полагая, что клевета не может ее коснуться. Нужна была неделикатность лиц, опубликовавших интимную переписку мужа с женою, чтобы смыть клевету, распространяемую насчет императрицы.

Во время войны ходил слух, особенно в дипломатических кругах, что Распутин старается влиять на императрицу в смысле заключения сепаратного мира. Мне хотелось эти сведения проверить, да кроме того, я в то время носился с мыслью, что излишняя централизация России ныне стала вредна, вызывая центробежное движение на окраинах. Если государь признает это положение, то для введения новой системы управления посредством более или менее автономных областей, управляемых наместниками и областными Думами, было бы уместно ввести эту реформу после победоносного окончания войны. При этих условиях нужно было бы не демобилизовывать войска, а возвращать их в Россию, в предлагаемые наместничества, где под их защитою совершить намеченное выше государственное переустройство.

Этот переворот, демократизирующий местное управление, давал бы государю самодержавную власть в верховной администрации. Добавлю, что эти проекты обсуждались в то время, когда верховное командование готовилось к весеннему наступлению и верило в его удачу и когда, с другой стороны, общее недовольство в России достигло того напряжения, что ясна была опасность для династии.

Министром путей сообщения был тогда мой друг и шурин А. Ф. Трепов, который на докладах государю много говорил об общем политическом положении. Трепов докладывал царю содержание моей записки по вышеизложенному вопросу. По словам Трепова, государь заинтересовался ею, и мне впоследствии стало известно от А. Ф., когда он стал премьером, что император высказал предположение создать особую комиссию для рассмотрения этого вопроса.

Так вот, мне хотелось испытать Распутина и посмотреть, поймет ли он смысл того построения государственного управления, о котором я в то время мечтал, и если да — будет ли он поддерживать. А вместе с тем я полагал, что это мне даст возможность понять, действительно ли Распутин поддерживает мысль о сепаратном мире, только из осторожности притворяясь, как я имел причины думать, что настаивает на доведении войны до победного конца.

Имея все это в виду, я пошел к одной своей хорошей знакомой, которую назвать не могу, так как она до сих пор живет в Совдепии: Е. В. Мдивани в это время не было в Петербурге. Я знал, что у этой знакомой, которую назовем баронессою, собираются почитательницы Распутина. Меня пригласили приехать вечером.

В небольшой квартире баронессы было много народу. Пришел Распутин; расцеловался, здороваясь со всеми дамами. Со мною поздоровался, как мне показалось, без особой радости меня видеть. Его повели в столовую, где он питался, залезая в тарелку руками. Мне было довольно противно видеть, как этот мужик ест и обходится со своими поклонницами; лесть этих дам, Распутину мне была не менее противна. Наконец он встал. После водки и вина он сделался немного веселее и общительнее. Затем, обратившись к баронессе, сказал:

— Верочка, выведи нас с Мосоловым в твою спальню, не приехал же он смотреть, как я буду есть.

Нас провели в спальню. Распутин начал:

— Что ты хочешь мне сказать? — и пристально посмотрел мне в глаза.

Я ответил, что приехал из Могилева и хочу знать, что он думает про войну.

— Хочешь испытать, не хлопочу ли о замирении?

— Да.

— А что ты думаешь об этом?

— Я до войны был за дружбу с немцами. Это лучше было для государя. А раз началась война, то надо добиваться победы, а то государю будет плохо.