Рубеж - Михаил Горымов

Неожиданно из толпы вынырнул Андрей.

- Привет!

- Привет!

- Ну, что скажешь?

- Да вот, смотрю я на всё это, по-моему, это спектакль, причём плохо поставленный. Не верю я этим депутатам. Когда Ельцин, Шушкевич и Кравчук страну расчленяли, они все были "за", все в "ладушки" играли, а сейчас они, видите ли, прозрели. По-моему, они и сейчас с Ельциным заодно. Вопрос только в том, зачем они затеяли эту комедию?

- Всё очень просто, - сказал Андрей. - Заманить сюда как можно больше русских патриотов, высветить все патриотические организации, их боевые отряды, командиров полков, дивизий, которые настроены патриотически и готовы привести сюда свои части, ну а потом всех уничтожить!

- Значит, ты думаешь, будет бойня? - спросил Фёдор.

- Неизбежно!

- Ну а что ты скажешь о тех, которые собрались на Пушкинской площади?

- Обычные сионисты, евреи, - сказал Андрей.

- Но там же большая часть с чисто русской внешностью?!

- Вот именно, что только с внешностью, а внутри это самые настоящие евреи, ассимилянты...

Стало темнеть. Митингующие постепенно расходились, и вскоре на площади осталось около десятка тысяч человек. На газоне, на перевёрнутых ящиках, покрытых материей, стояли иконы, горели свечи. Православный русский священник в чёрной рясе служил службу, а небольшая группа верующих молилась. Фёдор с Андреем подошли поближе, слушая слова молитвы; она была на старославянском языке, но Фёдор улавливал общий смысл. Батюшка молился о спасении России, он пел сильным зычным басом, но время от времени молитву заглушали громкоговорители. Это очередной оратор клеймил позором подлеца Ельцина.

Возле Дома Советов Фёдор увидел Джона Смита, тот стоял перед телекамерой и что-то говорил в микрофон. Оба друга направились в ту сторону. Американец говорил по-английски с большим жаром и воодушевлением, часто размахивая руками, будто желая в чём-то убедить невидимых ему телезрителей.

- Что он там лепечет, Андрюш.

- Говорит, что здесь собралась банда уголовников, наркоманов и бездомных бродяг, - стал переводить Андрей. - Все в стельку пьяные, Руцкой бесплатно поит из водкой... Каждому защитнику Верховного Совета платят по два миллиона рублей в день... Весь этот сброд почти неуправляем и не признаёт никакой дисциплины...

- Красиво врёт! - сказал Фёдор. - Что меня всегда поражало в мистере Смите, так это его наглость, человек начисто лишён каких-либо предрассудков и совести!

- Ну так - цивилизация, нам далеко до них. Я его сейчас кое о чём спрошу. - И Андрей стал протискиваться к американцу. Фёдор хотел последовать за ним, но в этот момент его кто-то схватил за рукав и потащил к себе. Он обернулся, перед ним стоял здоровенный детина двухметрового роста, косая сажень в плечах, и улыбался. Фёдору он показался чем-то знакомым, но вот чем и когда, и где он его видел?

- Ну что, долго будешь пялиться, чёртушка?

- Гриня! - почти вскрикнул Фёдор, и они обнялись.

- Узнал Трофанчика, узнал, - проговорил Григорий.

- Какими судьбами здесь?

- Да вот сегодня прилетел помочь вам, москвичам, свернуть шею ублюдку Ельцину.

С Григорием Фёдор когда-то служил в стройбате. Гриша обладал чудовищной силой и мгновенной нечеловеческой реакцией. Своими могучими руками он легко гнул подковы, ломал пятаки и имел буйный и неспокойный нрав.

- Ну что ж мы стоим, пошли к нашим! - сказал Григорий и потащил Фёдора за собой. Они приблизились к зданию Верховного Совета. За сквером у самой стены в тени деревьев стояли люди. Их было около двухсот, большая часть была в военной форме, но и у остальных чувствовалась выправка. Это были офицеры. Григорий подвёл своего друга к командиру.

- Вот, товарищ подполковник, друга встретил. Вместе служили. Я за него ручаюсь! Наш человек!

- Тоже стройбатовец? - спросил подполковник.

- Так точно!

- Ну тогда в первое отделение первого взвода.

- Есть!

- Здесь что, одни офицеры? - спросил Фёдор после того, как они отошли от подполковника.

- Угу, двести человек, и все кадровые. Я здесь единственный сержант, а ты рядовой.

- Ну, спасибо. А что это за организация?

Григорий хотел что-то сказать, но в этот момент прозвучала команда: "Рота, строиться!" Будто натянули невидимую струну, толпа людей тут же пришла в движение, и через мгновение она превратилась в боевую роту, разбитую на взводы, на отделения, во главе с командирами.

- Становись!.. Равняйсь!.. - И двести с лишним человек повернули головы направо.

- Смирно!.. Налево! - И двести с лишним человек, как единое целое, повернулись налево.

- Левое плечо вперёд, шагом...арш! - И рота двинулась вперёд, не спеша, походным шагом, выдерживая равнение в шеренгах. Она выходила из темноты на освещённую площадь, подобно могучему, сильному зверю.

Посреди площади стоял Джон Смит и продолжал врать в телекамеру. Правее от него в руках пожилого демонстранта развевался андреевский флаг. Подполковник бросил взгляд на старика, потом на андреевский стяг и скомандовал:

- Рота! - Двести тридцать пар ног поднялись, одновременно оттянув носок, и ударили об асфальт, как поступь одного человека, и земля запела под ногами. Рота перешла на строевой шаг. - Смирно!.. Равнение направо! крикнул ротный, взяв руку под козырёк.

Отмашка рук прекратилась, руки плотно прижались к бёдрам, и офицеры сомкнули ряды, образовав чёткие прямоугольники взводов, повернув головы направо. Как и много лет назад, Фёдор снова почувствовал себя воином Советской Армии. Слева от него, сомкнувшись с ним плечом к плечу, шел полковник погранвойск, справа, тоже сомнув плечо, чеканил шаг морской офицер, и Фёдор вдруг отчётливо ощутил могучую силу, которая исходила от этих людей - это был дух войска.

За годы службы в армии он множество раз ходил в строю, но такого никогда ещё не испытывал. Он ясно понял, что всю эту роту можно уничтожить, можно перебить, но победить этих людей и заставить их бежать в панике, бросая оружие, невозможно. Просто не существует в мире и во вселенной такой силы. Это шло не просто воинское подразделение, это шёл цвет Советской Армии, её лучшие воины, наследники русской славы. Чеканя шаг, взвод за взводом, они шли, отдавая честь андреевскому стягу и пожилому знаменосцу, и над ротой парил русский дух. А чуть в стороне стол мистер Джон Смит с бледным, перекошенным от страха лицом, с широко раскрытыми в ужасе глазами. Рота пересекла площадь, развернулась у спортзала, затем перестроилась в колонну по одному и скрылась в нём. Мистер Джон Смит наконец пришёл в себя от пережитого потрясения, схватил микрофон и ещё пуще прежнего стал врать о русском национализме, о русском фашизме и о том, что русский шовинизм угрожает мировой человеческой цивилизации с её общечеловеческими ценностями и новым мировым порядком с Соединёнными Штатами во главе

Глава четвёртая

В спортзале ярко горел свет. Офицеры сидели и лежали на матах. Рядом с Фёдором стоял морской офицер с погонами капитан-лейтенанта и рассказывал, как он ушёл с флота. Офицер был не русский, он принадлежал к одному из кавказских народов, и было ему не более тридцати лет. Звали его Ахмет. Ахмет говорил с жаром, иногда начиная размахивать руками.

- Так вот, вызывают меня в штаб дивизии и говорят: "Вы должны присягнуть на верность Украине!" Ну, тут я им сказал всё, что я о них думаю. Возвращаюсь на лодку, а там уже и приказ готов о моём списании на берег. Воин дважды не присягает, у него одна Родина, и жизнь за неё в бою он может отдать только один раз. Не два, не три, а один и только один раз он даёт ей клятву на верность. Один раз говорят воины, один раз говорят цари, и только женщины говорят много раз!

- Извини за нескромный вопрос, но кто ты по национальности? - спросил Фёдор.

- Даргинец. Это в Дагестане народность такая есть.

- Может, пойдём, покурим, воины? - предложил парень с лейтенантскими погонами. Парень был одет в камуфляжную форму, было ему около двадцати пяти лет, и звали его Паша.

Они вышли на улицу и встали у спортзала. Напротив них, у походного алтаря, стоял батюшка. Он уже закончил службу и теперь, собрав вокруг себя толпу, беседовал с людьми.

- Необходимо покаяться, - говорил батюшка. - Только через всеобщее покаяние возродится Россия. Отвернулись мы от Бога, от православия, и Господь нас наказал: послал нам семьдесят лет большевистского рабства. Сейчас надо опять вернуться к Богу и покаяться. Убийцу нельзя убить!

- Всё-таки какую чушь он там несёт! - сказал Павел, затягиваясь сигаретой. - Сколько можно каяться, пришло время драться, а не каяться!

- А ты дрался? - спросил Фёдор.

- Да! Сначала Приднестровье, потом Сербия. Неделю назад приехал.

- Значит, в армии сейчас не служишь?

- Нет. После августа девяносто первого уволили. - Павел затянулся глубоко и сказал:

- Мой взвод должен был брать этот Белый дом. Вот здесь мы лежали. - Он указал на прилегающий к спортзалу сквер. - Мимо нас ходили демонстранты, вон там строили баррикады, а мы лежали.