Любовь и злодейство гениев - Сергей Нечаев

«Секунданта Пушкина, подполковника Данзаса, военный суд первой инстанции приговорил к повешению. Затем приговор смягчили: разжаловать в рядовые и отобрать наградное золотое оружие. Позже этот приговор был заменен двухмесячным заключением в крепости».

(Цит. по: Рябцев Ю. С. Хрестоматия по истории русской культуры. Художественная жизнь и быт XVIII–XIX вв. М.: Владос, 1998. С. 504)

И вот однажды по Санкт-Петербургу вдруг разнеслись слухи, что Дантес ухаживает за женой Александра Сергеевича.

«Слухи эти — пишет А. Н. Амосов, — долетели и до самого Александра Сергеевича, который перестал принимать Дантеса. Вслед за этим Пушкин получил несколько анонимных записок на французском языке; все они слово в слово были одинакового содержания, дерзкого, неблагопристойного.

Автором этих записок, по сходству почерка, Пушкин подозревал барона Геккерена-отца, и даже писал об этом графу Бенкендорфу. После смерти Пушкина многие в этом подозревали князя Гагарина; теперь же подозрение это осталось за жившим тогда вместе с ним князем Петром Владимировичем Долгоруковым.

Поводом к подозрению князя Гагарина в авторстве безымянных писем послужило то, что они были писаны на бумаге одинакового формата с бумагой князя Гагарина. Но, будучи уже за границей, Гагарин признался, что записки действительно были писаны на его бумаге; но только не им […][1]

Геккерен, между прочим, объявил Жуковскому, что если особенное внимание его сына к госпоже Пушкиной и было принято некоторыми за ухаживание, то все-таки тут не может быть места никакому подозрению, никакого повода к скандалу, потому что барон Дантес делал это с благородной целью, имея намерение просить руки сестры госпожи Пушкиной Катерины Николаевны Гончаровой.

Вследствие ли совета Жуковского или вследствие прежде предположенного им намерения, но Дантес на другой или даже в тот же день сделал предложение, и зимой в 1836 году была его свадьба с девицей Гончаровой[2].

Во весь промежуток этого времени, несмотря на оскорбительные слухи и дерзкие анонимные записки, Пушкин, сколько известно, не изменил с женою самых нежных дружеских отношений, сохранил к ней прежнее доверие и не обвинял ее ни в чем. Он очень любил и уважал свою жену, и возведенная на нее гнусная клевета глубоко огорчила его: он возненавидел Дантеса и, несмотря на женитьбу его на Гончаровой*, не хотел с ним помириться. На свадебном обеде, данном графом Строгановым в честь новобрачных, Пушкин присутствовал, не зная настоящей цели этого обеда, заключавшейся в условленном заранее некоторыми лицами примирении его с Дантесом. Примирение это, однако же, не состоялось, и когда после обеда барон Геккерен-отец, подойдя к Пушкину, сказал ему, что теперь, когда поведение его сына совершенно объяснилось, он, вероятно, забудет все прошлое и изменит настоящие отношения свои к нему на более родственные. Пушкин отвечал сухо, что, невзирая на родство, он не желает иметь никаких отношений между его домом и господином Дантесом. Со свояченицей своей во все это время Пушкин был мил и любезен по-прежнему».

Как видим, ситуация складывалась нелепейшая, а главной причиной дуэли был исключительно дурной характер Пушкина.

Как отмечает Л. М. Аринштейн, друзья и родственники Пушкина, «как могли, пытались отговорить его от поединка. Особенно энергично действовали Жуковский и Е. И. Загряжская, тетка Натальи Николаевны. Жуковский, забросив все другие дела, по нескольку раз в день встречался с Пушкиным».

В результате в петербургском обществе подавляющее большинство было за Дантеса и барона Геккерена. Одним только этим, по словам Данзаса, и можно было объяснить тот факт, что дуэль не была остановлена полицией. Жандармы якобы были посланы в Екатерингоф, якобы власти думали, что дуэль должна была происходить там, а она была совсем в другом месте…

А вот что пишет по этому поводу М. И. Веллер:

«Они с Пушкиным были весьма близкими родственниками. Они были женаты на сестрах. Ну, некоторые считают такую ситуацию доказательством того, что Дантес все-таки имел роман не с Натали, а с ее сестрой, на которой женился. Тем более что Дантес был красавец, Дантес был в свете, Дантес был, в сущности, юноша без средств […] И с чего бы ему было устраивать свои дела таким способом, чтобы ухаживать за Натали, а жениться на ее сестре?! Кстати, сестра была немногим богаче, чем Натали, как вы понимаете.

И вот сестры рыдали друг у друга на груди, не зная, как заставить Александра отказаться от дуэли! Потому что Дантес драться не хотел: во-первых, это его родственник, а во-вторых, Пушкин всю жизнь тренировался в стрельбе. Человек маленький, физически слабый, самолюбивый, преуспеть в фехтовании ему не светило, он укреплял руку — он то ходил с железной палкой, то занимался чем-то вроде гантелей, то брал уроки стрельбы, то тренировался в прицеливании. Короче, стрелял он действительно хорошо, по отзывам современников. А Дантес стрелял плохо. Понимаете, он был близорук, и руки у него дрожали […]

И престарелый отец Дантеса приезжал из Франции, и валялся у Пушкина в ногах, и умолял отказаться от дуэли […] И общие знакомые его и Дантеса делали все, чтобы хотя бы смягчить условия дуэли — и Пушкин категорически отказывался. Вот как дьявол какой-то тащил его на Черную речку под эту пулю!»

Что касается барона Геккерена, то он несколько раз писал Пушкину, встречался с ним.

У Л. М. Аринштейна читаем:

«Геккерен-старший, улучив момент, подошел к Пушкину и попробовал завести разговор, что вот-де теперь, когда они стали родственниками, Пушкин, как он надеется, забудет прошлое и изменит отношение к Дантесу».

Но в ответ он получил письмо совершенно недопустимого в общении между людьми благородного происхождения содержания:

«Поединка мне уже недостаточно […] и каков бы ни был его исход, я не почту себя достаточно отмщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой […] Я хочу, чтобы вы дали себе труд самому найти основания, которые были бы достаточны, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо».

Софья Карамзина, хорошая знакомая поэта и дочь выдающегося историка Н. М. Карамзина, в своем письме к брату писала:

«Пушкин скрежещет зубами и напускает на себя свое обычное выражение тигра».

Он, кстати сказать, не пожелал присутствовать на венчании Дантеса и Екатерины Гончаровой.

Л. М. Аринштейн делает вывод:

«Между Пушкиным и Дантесом накопилась такая масса отрицательной энергии, что отдельные фразы уже переставали иметь значение. Взрыв был неминуем».

При этом многие отказывались понимать, как сейчас говорят, «упертость» Пушкина. Даже император, которому, естественно, доложили о трагическом исходе дуэли, написал своему брату:

«С тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина […] надо было надеяться, что дело заглушено […] Но последний повод к дуэли […] никто его не постигает».

«Ну, а дальше, — пишет М. И. Веллер, — как известно, Дантес попал. Менее известно, что поскольку за Пушкиным оставалось право второго выстрела, то он устроился на земле поудобнее, прицелился и раздробил пулей Дантесу кисть правой руки, в которой он держал пистолет, каковой рукой с пистолетом прикрывал по праву дуэли этого времени свой правый бок, развернувшись боком к противнику, чтобы меньше пострадать. Всю свою остальную жизнь Дантес доживал с искалеченной рукой.

Далее не стремятся писать, хотя это совершенно известно, что суд чести офицеров кавалергардского полка рассматривал поведение поручика Дантеса и не нашел в нем чего бы то ни было порочащего честь офицера. Дантес полностью оправдан судом офицерской чести[3]. А председательствовал этим полковым судом полковник Ланской, ветеран 12-го года, человек репутации безупречной».

«Любая, а не только „неправильная“ дуэль была в России уголовным преступлением. Каждая дуэль становилась в дальнейшем предметом судебного разбирательства. И противники, и секунданты несли уголовную ответственность. Суд, следуя букве закона, приговаривал дуэлянтов к смертной казни, которая в дальнейшем для офицеров чаще всего заменялась разжалованием в солдаты с правом выслуги».

(Цит. по: Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПБ, 2009. С. 538)

Он мог бы чувства обнаружить,А не щетиниться, как зверь;Он должен был обезоружитьМладое сердце. «Но теперьУж поздно; время улетело…К тому ж — он мыслит — в это делоВмешался старый дуэлист;Он зол, он сплетник, он речист…Конечно, быть должно презреньеЦеной его забавных слов,Но шепот, хохотня глупцов…»И вот общественное мненье!Пружина чести, наш кумир!И вот на чем вертится мир!

(А. С. Пушкин. «Евгений Онегин», глава 6, XI)

Александр Сергеевич был смертельно ранен в верхнюю часть бедра, причем пуля, пробив кость, глубоко засела у него в животе. Два дня он боролся со смертью в ужасных мучениях и, наконец, 29 января (10 февраля) 1837 года скончался в своей квартире на Мойке.