Бранислав Нушич - Дмитрий Жуков

Исчезали Георгиесы, Мильтиады, Фемистоклы, Леониды, Аристиды и Алкивиады. Появлялись Джордже, Ненады, Милоши, Будимиры и Браниславы. Паскалис становился Паскалевичем, Христопулос — Христичем, Гуша — Гушичем, а Нуша — Нушичем. В торговле евреи и сербы вытеснили цинцар, и они впоследствии полностью растворились среди сербского населения, дав молодому государству и культуре множество выдающихся деятелей.

Джордже Нуша, овладев в Вене бухгалтерской премудростью, занялся в Белграде оптовой торговлей. Вывеска на его конторе, для солидности выведенная немецкими готическими буквами, гласила: «G. Nusha. Speditions — Comissions & Inkasse — Geschäft». Короче говоря, он посвятил себя комиссионно-посреднической деятельности. В частности, он скупал чернослив и кожи и вывозил их в Австрию. Поначалу дела шли неплохо. Вскоре Джордже женился на боснийской сербке Любице Каснар, а еще через несколько лет в домике на улице царя Лазаря зазвучали детские голоса. В семье было пятеро детей. Алкивиад родился четвертым.

Это событие случилось ровно в полночь 8 октября 1864 года под трезвон колоколов старобелградского собора, рядом с которым находился крытый турецкой черепицей домик Пуши. Еще при жизни Алкивиада этот домик был снесен, а на его месте построено здание Народного банка.

Мемориальной доски на внушительном сером здании банка нет и, наверное, никогда не будет. Хотя бы из опасений, которые высказывал сам Бранислав Нушич. С комическим ужасом писатель представлял себе, что бы случилось, если бы благодарные потомки захотели отметить мемориальной доской место его рождения. Ее пришлось бы повесить как раз «над мрачными окнами с толстыми железными решетками, за которыми стоят несгораемые сейфы с золотым запасом». И неуемная фантазия юмориста уже рисует себе смущение будущего биографа, который решит, что новорожденный был плодом преступной связи директора банка со вдовой швейцара, и напишет, что инспекторская комиссия, обнаружив «плод» в одном из сейфов, занесла его в государственный баланс, в графу приходов…

Заранее ограждая себя от произвольного толкования событий, сопутствовавших его появлению на свет, писатель спешит сообщить одну смешную подробность (будем надеяться, что это факт, почерпнутый из семейных преданий):

«Не по моей вине и без моего участия рождение мое произвело в нашем доме самый настоящий переполох. Бабка-повитуха, дежурившая у постели моей матери и подкреплявшаяся ромом, объявила, что родилась девочка. Услышав об этом, мой отец плюнул, почесал за ухом и выругался, чего я тогда, не зная еще в достаточной мере родного языка, не понял. Позднее я узнал, что мой отец был одним из передовых людей своего времени и всеми фибрами души ненавидел пережиток варварского обычая — давать за невестой приданое…»

При свете следующего дня ночное недоразумение рассеялось. Но не было ли оно предзнаменованием феноменальной способности юмориста нагромождать одно недоразумение на другое в комедиях и попадать из одного недоразумения в другое в жизни?

В том же 1864 году скончался великий писатель, фольклорист и реформатор сербского литературного языка Вук Караджич. Кстати, в начале XIX века он предвосхитил дерзновенный замысел некоторых наших соотечественников, собиравшихся подвергнуть реформе русскую орфографию, — он ввел принцип: «как слышишь, так и пишешь». Однако, в отличие от наших «новаторов», Караджич произвел реформу до бурного расцвета литературы и всеобщей грамотности. В юности это случайное совпадение, по словам Нушича, наполняло его гордостью, хотя он «никогда не претендовал на то, чтобы какой-нибудь литератор умирал специально для того, чтобы освободить ему место в литературе».

В 1864 году в Белграде было 17 тысяч жителей, 318 чиновников, 19 священников, 7 монахов, 12 начальных школ мужских и столько же женских, 12 учителей и 7 учительниц, 3300 домов, 5 церквей, 1578 лавок, 30 трактиров и кофеен… О водопроводе еще и не слышали — питьевую воду брали в колодцах и фонтанах. Воду для стирки белья возили в бочках из реки Савы. Во избежание пожаров на улицах было запрещено курить цигарки и чубуки.

Белград, в то время заштатный городок на окраине Турецкой империи, был застроен домами турецкого типа — чаще всего глухой стеной на улицу и окнами во двор. Быт тоже во многом был похож на турецкий. Жили уединенно. Женщины выходили на улицу редко. В домах ковры, лари — миндерлуки, служившие сиденьями, жаровни — мангалы…

На высоком мысу, у слияния Савы с Дунаем, торчали башни старинной крепости, по которым расхаживали турецкие часовые. Сам Белград тоже был окружен стенами и валами.

Домик Джордже Нуши находился всего в пяти минутах ходьбы от стен крепости.

На третьем году жизни Алкивиад вместе со всей семьей стал свидетелем символического действа, вылившегося во всенародный праздник.

6 апреля 1867 года сербский князь Михаил Обренович получил ключи от белградской крепости из рук турецкого наместника Али Риза-паши. Под гром пушек и завыванье горнов на башне крепости турецкого часового сменил сербский солдат.

Это событие осталось в памяти Нушича на всю жизнь. Он запомнил толпы крестьян, сошедшихся со всех окрестных деревень, и турчанок на стенах крепости, выпущенных из гаремов поглазеть на торжество.

Сербский военный оркестр играл патриотический марш «Дрина, вода холодная…». На трибуне появился князь в окружении свиты и гвардейцев, а с другой стороны на нее взошел турецкий паша…

— Смотри, сынок, Белград свободен! — воскликнула мама Любица, подняв высоко маленького, таращившего любопытные глазенки Алкивиада.

Крепко обхватив друг друга за плечи, сербы вытянулись в нескончаемую цепочку «коло». Так они приплясывали и распевали песни, празднуя конец пятивековой власти «злого турчина».

Пять веков берегли они под турецким игом свою веру, хранили обычаи и носили национальную одежду. Пять веков они считались рабами, «райей» — скотом — только потому, что не хотели принять мусульманство. Давно уже слова «православный» и «серб» стали синонимами. А сколько славян «потуречилось»! Сколько бежало на север, за Дунай, в Австро-Венгрию! Сколько отдали своей крови — самых красивых десятилетних мальчиков — в войско янычар! Их воспитывали фанатичными защитниками султана и Османской империи.

Теперь империя пообветшала. Но еще не выпускала из своих лап славянских земель — Македонии, Боснии, Герцеговины, Старой Сербии. Только черногорцы, свившие гнездо в неприступных горах, так и не склонили головы. За Дунаем, напротив Белграда, тоже живут сербы. Как и хорваты-католики, они подданные австрийского императора.

Собственно Сербия очень мала, это совсем крохотное княжество, клочок земли рядом с Белградом. Но она как бельмо в глазу у турок и австро-венгров. Отсюда растекаются идеи свободы и объединения славян по всему Балканскому полуострову.

И уже не благородные разбойники-хайдуки подстерегают турок на дорогах, а обученная русскими офицерами армия принуждает их постепенно покидать страну.

Еще в начале XIX века вся Сербия встала под знамена вождей-хайдуков Карагеоргиевича, Катича, Ненадовича, Обреновича. Турок выкинули из страны. Но вожди поссорились, и враги вернулись. Однако править они стали по-иному: сделали вождей повстанцев вассальными князьями и тщательно разжигали между ними вражду.

Один из князей, Милош Обренович, действуя подобно московскому государю Ивану Калите, притворялся верным подданным султана, расширял свои владения, копил богатства.

В 1817 году он изменнически убил другого вождя повстанцев, князя Карагеоргиевича, и голову его послал турецкому султану. С этого и началась кровавая вражда династий Карагеоргиевичей и Обреновичей.

Дальновидный Милош Обренович рассчитывал на то, что турки, гордые и медлительные, не выдержат мирной конкуренции с энергичными сербами. Так оно и вышло — имущество бедневших турок постепенно переходило в руки сербов.

В 1815 году в Белграде было всего около шестидесяти христиан всех национальностей, в 1830-м — одних сербов шесть тысяч человек, а в середине века — более пятнадцати тысяч.

Власть турок стала призрачной. По сути дела, у сербов создалось собственное государство с княжеским троном, свой парламент — скупщина и даже зародыш собственного университета — Великая школа. Трон захватывали то Карагеоргиевичи, то Обреновичи. К тому времени, когда родился Алкивиад Нуша, в Сербии правил Михаил, сын Милоша Обреновича. Князь добился ухода турок из белградской твердыни и других крепостей. Правда, султан сделал хорошую мину при плохой игре — крепости будто бы передавались сербскому князю на сохранение.

Через год после ухода турок из Белграда четырехлетий Алкивиад Нуша, сидя на руках у матери, смотрел на медленно двигавшуюся печальную процессию… Это были похороны князя Михаила Обреновича. Больше всего Алкивиаду запомнился барабан военного оркестра, покрытый черным сукном, и княжеский конь, которого вели два офицера.