Падающая Звезда - Гарри Гаррисон

– У вас дома семья?

– Да, у меня есть брат и сестра. Я уже трижды тетя. Когда я возвращаюсь домой, все время провожу с родственниками.

– И вы никогда не были замужем?

– Нет. Когда-нибудь выйду, но пока нет времени. Я читала информационный бюллетень НАСА и знаю, что вы – единственный холостой астронавт во всей Америке. Почему?

– Никакой особой причины нет. Просто мне нравится быть холостяком, не люблю себя связывать. Предпочитаю быть вольным игроком.

– Извините, но я не поняла этого выражения.

– Это сленг. Ну, знаете, когда живешь в свое удовольствие и играешь по собственным правилам. Встречаешься с девушками, ведешь здоровую половую жизнь и при этом не думаешь о свадебных колоколах.

Надя резко села, накинула полотенце на плечи, и на ее лице возникло знакомое официальное выражение, как во время работы.

– У нас в Советском Союзе о подобных вещах говорить не принято.

– Понятно. А у нас об этом говорят совершенно спокойно. Стоит вам уединиться с местными дамами, и они порасскажут вам массу интересного. Расслабьтесь, Надя, такова жизнь. Что поделаешь – я здоровый мужчина тридцати семи лет. Вы же не думали, что я девственник? Что же касается вас, то, если верить пресс-релизу, вам тридцать лет, к тому же вы чертовски хороши собой…

– Извините, мне пора. – Надя стремительно встала. – Я должна поблагодарить доктора Кеннелли и его супругу за гостеприимство.

Больше на подобные темы они не разговаривали. Не то чтобы Надя держалась отстранен но или недружелюбно, нет, но их отношения оставались строго профессиональными –Если выпадал случай поболтать о чем-нибудь постороннем – например, когда выходил из строя тренажер или компьютер, – говорили на какие-нибудь отвлеченные авиационные темы, как обычно у летчиков, мало знакомых друг с другом. Личные вопросы не обсуждались. Так продолжалось в течение всего курса подготовки. Патрик и Надя хорошо срабатывались, оба проявляли высокий профессионализм. И точка. После работы они не виделись – вплоть до прощального банкета, устроенного в честь окончания тренировок. Период подготовки к полету закончился. На следующее утро советские члены экипажа должны были вернуться на Байконур в Звездный городок, где находился гигантский космический комплекс. В следующий раз экипажу предстояло встретиться на Байконуре уже перед взлетом.

На банкете было жарко, кондиционер не справлялся со своей задачей. Все были в парадных мундирах, звучали все новые и новые тосты. Патрик посмотрел на часы, и по тому, что пришлось трижды сморгнуть, прежде чем он сумел разглядеть циферблат, определил, что пора уходить. Был третий час ночи. Он здорово выпил, но не настолько, чтобы обратный путь на машине по пустынным улицам вызывал у него опасение. «Однако больше ни капли», – решил Патрик. Дверь на улицу он отыскал без труда. На ступеньках двое русских пытались привести в чувство своего пьяного товарища. Патрик осторожно обошел их, нащупывая в кармане ключи от машины. Под деревом у парковки кто-то стоял, и Уинтер увидел, что это Надя.

– Спокойной ночи, – попрощался он. – Увидимся на Байконуре. – Он пошел было дальше, потом остановился. – Что-нибудь не так?

– Нет, все в порядке. Просто я не хочу ехать в одной машине с этой троицей.

– Я вас понимаю. Если они вообще доберутся до автомобиля, то непременно попадут в завтрашние газеты. В раздел дорожных происшествий. Давайте я отвезу вас домой.

– Спасибо, но я уже вызвала такси.

– Это еще не значит, что оно придет. В субботу вечером ждать такси – все равно что надеяться на снегопад в августе.

Садитесь, нам по дороге.

Патрик знал, что выпил лишнего, а потому вел машину осторожно и сосредоточенно. Он ехал со скоростью не более 35 миль в час и ни разу не проехал на желтый свет, то есть «по-голливудски», как говорят американцы. Однако, несмотря на все эти предосторожности и отсутствие на улице машин, они все же чуть сами не попали в аварию.

Из-за поворота им навстречу, слепя фарами, выскочила машина, мчавшаяся по их полосе.

Отличная реакция летчика-испытателя не подвела Уинтера. Встречная машина могла завилять на асфальте, если бы он попытался ее объехать, и тогда неминуемо произошло бы столкновение. Сворачивать было некуда: справа дома, вплотную придвинувшиеся к дороге, слева лужайки и газоны.

Уинтер резко повернул руль, и автомобиль вынесло через тротуар на газон. Завизжали тормоза, машина чуть не перевернулась. Встречный лихач пулей пролетел мимо, даже не сбавив ходу. Наконец, справившись со своим железным конем, Патрик снова выехал на проезжую часть и остановился.

– Ах ты, гад паршивый, – пробормотал он, глядя вслед удаляющимся огням.

– Все в порядке?

– Теперь да, но этот сукин сын чуть не угробил нас.

На улице было тихо. В темных окнах не зажглось ни единого огонька – всем было наплевать. Скорее всего скрежет тормозов среди ночи воспринимался здесь как самое обычное явление. От предпринятого Уинтером маневра на газоне и цветочных клумбах остался уродливый след.

– Я отвезу вас домой, позвоню оттуда в полицию и расскажу о случившемся. Моя страховая компания наведет тут порядок и посадит новый розовый куст.

Патрик почувствовал, что от опьянения не осталось и следа. Он подвез Надю к дому и от нее все-таки позвонил в полицию, хоть уже и сам не очень понимал, зачем ему это понадобилось. Никто не пострадал, машины остались целы, поэтому дежурный полицейский не пожелал даже записать подробности происшествия. Тем не менее Патрик сообщил ему все детали и лишь потом положил трубку. Надя стояла у него за спиной, держа в руках большущий бокал виски со льдом. Уинтер вдруг почувствовал, что он абсолютно трезв и спиртное после адреналинового шока ему совсем не помешает.

– Благослови вас Боже, – поблагодарил он и отхлебнул виски. Потом поставил бокал на стол и обнял Надю за талию.

– Знаете, мы ведь с вами чуть жизни не лишились.

– Да, это было опасно.

– Смертельно опасно. Этот псих нас чуть на тот свет не отправил. Американо-советская космическая программа отстала бы от графика лет на десять. – Внезапно Патрику расхотелось шутить. – Я ужасно испугался. Не за себя – за вас. Я не хотел бы, чтобы с вами что-нибудь случилось…

Он не знал, что еще сказать, и поэтому, не особенно задумываясь, притянул Надю к себе и поцеловал, да с такой непосредственностью, что сам удивился. Она ответила на поцелуй, ее губы были горячи. И, когда его руки заскользили по ее телу, Надя не отстранилась.

Белье у нее было тончайшее, все из темных кружев – совершенно не пролетарского вида. Они опустились на мягкий ковер, все шло просто замечательно – до тех пор, пока Патрик вдруг не осознал, что Нади рядом с ним нет. То есть она была рядом – обнаженная и невероятно соблазнительная, – но мысли ее, судя по всему, витали где-то далеко. Она словно не замечала его ласк, руки ее лежали без движения. Импульс, бросивший их друг к другу в объятия, погас. Патрик провел пальцами по ее груди, по твердому округлому животу, но Надя даже не шевельнулась.

. – Надя, – прошептал он, не зная что сказать. Ее глаза были открыты, но смотрели куда-то в сторону. – Знаешь, для насильника я уже староват, пожалуй.

Патрик отодвинулся от нее и тут же пожалел о вырвавшихся у него словах.

Однако было уже поздно. Надя вбежала в спальню, захлопнув за собой дверь. О происшедшем между ними напоминали только скомканные кружева и смятое платье. Патрик попытался объясниться с нею через запертую дверь, попросить прощения, но в ответ не раздалось ни звука. По правде говоря, он лепетал нечто невразумительное, ибо и сам, в общем-то, ничего не понял. В конце концов он оделся, налил себе полный стакан виски, но так и не выпил, а сердито направился к выходу. Лишь в самый последний момент он придержал дверь, чтобы не хлопнуть ею. Гнев вдруг куда-то улетучился, сменившись озабоченностью. Патрик почувствовал, что не знает, как он на самом деле относится к Наде, да и ко всему на свете.

С тех пор он так и не сумел разобраться в своих чувствах. Кое-что, правда, прояснилось, порой ему даже начинало казаться, будто все ясно, но, стоило ему увидеть Надю здесь, на Байконуре, и все снова стало неопределенным. Итак, за четыре месяца ровным счетом не изменилось ничего. Тот же тупик, та же запертая дверь. Уинтер даже позавидовал ей, которой, очевидно, все было ясно. О себе он этого сказать не мог.

– Товарищ, – послышался сзади чей-то низкий голос. Патрик обернулся и с благодарностью взял стакан водки из рук советского офицера.

– За мир, – сказал он, – в наше проклятое время и во веки вечные.

И осушил стакан.

– Рэйли, ведь только девять часов утра, а уже такая жарища, что на моем осциллоскопе можно яичницу жарить. Здесь , еще хуже, чем у нас на мысе Канаверал.

– Сочувствую тебе, Даффи. Если тебе тут не нравится, то зачем ты подписывал контракт?