Перевалы - Александр Евсеев

Война еще в самом разгаре была, когда меня вызвали в Управление и откомандировали в пограничные части. Я было заартачился: "Хочу, дескать, сражаться с фашистами и прошу поэтому направить меня либо в действующую армию, либо в партизанский отряд..."

Куда там! И слушать не хотят... Что поделаешь - как говорится, солдат есть солдат и приказ есть приказ. И послали меня на Памир. Служба там была хоть и вдали от фронта, а нелегкая. Горы - страшенные, с вершин ледники сползают, лавины гремят. Тропинки, по которым пограничные дозоры ходили, в иных местах шириной меньше метра. Справа скала чуть не до самого неба, отвесная, каменная, не ухватишься, а слева пропасть такой глубины, что лошадь на дне кажется величиной с мышь. И наряд по такой тропинке идет в любую погоду: ураган ли, метель ли, туман ли - все одно - шагают пограничники, несут свою службу. Ну, привык по прошествии времени ко всему. И тогда только почувствовал, увидел необыкновенную красоту гор. Ранним утром снежные вершины становятся сначала нежно-розовыми, потом словно вспыхивают. Солнца еще не видно, небо темноватое, а в высоте будто гигантские факелы пылают. Пламя их постепенно светлеет, золотится, и вот уже день наступил и вершины сверкают алмазными зубцами.

А небо какое! Густо-синее, такого нигде не увидишь, только в горах... А воздух до того прозрачен, что небольшую горную курочку-кеклика видно километра за полтора...

Вскоре назначили к нам в отряд нового начальника штаба. Откуда-то он прослышал, что я музыкант, тромбонист - не знаю. Но однажды вызывают меня с заставы в штаб, и начальник дает задание: организовать оркестр. Инструменты? Есть инструменты.

Не больно много, старенькие, но на первый случай вполне сгодятся. Ну, я уже знал, кто из пограничников на баяне, на гитаре или балалайке играет. Первым делом этих привлек, а там пошло. Народу в отряде немало, и трубачи отыскались, и кларнетисты, и барабанщики. Совсем даже неплохой оркестр образовался, не духовой, правда, а сводный, смешанный. И тромбон мой пел серебряным своим голосом, и звонкое эхо катилось по ущельям далеко-далеко... В тот день, когда радио принесло весть о том, что наши войска перешли государственную границу СССР и гонят фашистов к их логову, в отряде устроили целый концерт.

Начали его песней "Священная война", а закончили "Интернационалом"...

Служил я на границе до самого конца войны.

Осенью 1945 года вернулся в Москву, в свой оркестр Высшей школы НКВД. Вскоре семьей обзавелся - поздновато, конечно, да что поделаешь, так жизнь сложилась. И нескладно получилось, что вскоре после женитьбы стало у меня здоровье сдавать. В 1952 году пришлось демобилизоваться. Стал я пенсионером в совсем еще непенсионном возрасте. Но продолжал работать помалу, да и музыку не бросил...

А теперь давайте решим: худо или хорошо сложилась у меня жизнь? Не довелось мне стать видным руководителем, большим начальником. И прославиться я не сумел, сделаться лауреатом Всесоюзного конкурса или, тем более, высокой нашей премии. Был я и остался человеком средним, таким же, как миллионы наших советских граждан. Но ведь это и есть высокое звание и завидная доля, разве не так? Сиротское злосчастие толкнуло меня в топкое болото преступлений, а Советская власть из того болота вытянула. Советская власть - в лице чекистов и всей Болшевской коммуны. Мальчишкой-несмышленышем я услышал звук трубы и всем сердцем потянулся к музыке. Но только в коммуне смог стать музыкантом. Простой у меня был инструмент - не скрипка, не рояль, не арфа. А все равно сопричастен я к славному племени музыкантов, которые своим трудом и искусством веселят человеческое сердце и очищают душу. В этом - радость моя и гордость.