Если б мы не любили так нежно - Овидий Горчаков

Дико завывало в трубе, с моря дул свирепый норд-ост. Ледяной дождь скреб костяшками пальцев слезящиеся крошечные оконца. На загривке у Джорджа торчком вставали волосы, и он прижимался к ногам матери. Макбет, Дункан, Мальком — все это было полтысячи лет тому назад! Как давно существует этот мир, как постарел он! Недаром, видно, болтают торговки рыбой на абердинском рынке, что скоро, скоро конец света!..

— И братья мои, грозные Дугласы, возмутились этими балладами о Лермонтах и хотели заставить бородатого менестреля спеть во славу Дугласов. Но певец ответил, что он не станет петь о Дугласах, поскольку воспользовался их гостеприимством и обязан платить благодарностью, а в народе песни о Дугласах поют только срамные и хулительные. Взъярились братья, обнажили мечи, но бородатый трубадур встал и сказал: «Даже Черные Дугласы не станут нарушать святых законов гостеприимства. Я пришел сюда с музыкой и уйду под ваши аплодисменты».

«Нет! — взревели мои братья. — Садись, Фома Рифмач, и пой во славу первого в Шотландии клана Дугласов! Этого требует сестра наша, и ты, Рифмач, не посмеешь отказать ей!..» «Вы правы, — молвил менестрель, и эхо его слов гулко отдалось под сводами рыцарского зала в замке Дугласов, — Кэтрин Дуглас я готов служить всю жизнь!..»

Теперь уже Джорди не смотрел на черные окна. Подумаешь, дождь идет! А когда он не идет тут! И конца света не будет никогда, пока живы такие рыцари на свете, как этот бородатый менестрель!..

— И он запел, и полились волшебные звуки и слова, исполненные глубокого значения. Не о Дугласах пел он, а снова о Лермонтах, но братья мои, будто околдованные, словно завороженные, внимали ему, окаменев. А он не спускал с меня своих зовущих, пронзительных, пламенных глаз. Пел он о величайшем нашем барде, о Томасе Рифмотворце из рода Лермонтов, потомке того Лермонта, что дрался под знаменем Малькома против Макбета. Став королем, Мальком пожаловал тому Лермонту, бедному, но могучему рыцарю, господинство Дэрси в графстве Файф, недалеко от древней столицы нашей в Эдинбурге. Там и родился в XII веке Томас Рифмотворец, о ком поет и всегда будет петь наш народ. Его баллады и пророческие книги, как и песни о нем, мы никогда не забудем. С ранней юности пел он так сладкозвучно и чарующе, что феи позавидовали людям и похитили несравненного барда в страну фей, в Fairyland, где им заслушивались и феи, и эльфы, и гномы.

«Откуда у тебя такой дар? — спросила его наконец Моргана, королева фей. — Ведь мы, обитатели волшебного мира, тебе такого дара не давали, и поешь ты лучше, слаще нас!» «Потому, — ответил Томас, бесстрашный, как все Лермонты, — что я люблю девушку в графстве Файф и никогда ей не изменю, никогда не поддамся вашим чарам!» И королева фей, растроганная неодолимой силой человеческой любви, с печалью сказала Томасу: «Хорошо, иди себе в мир людей. Я одарю тебя ясновидением, ты все узнаешь наперед о себе и девушке своей, о родине, о твоей любимой Шотландии. Ты поймешь, что мир людей бренный, и придешь ко мне назад, в мир вечный. По моему знаку придут за тобой, позовут тебя два моих белоснежных оленя или чета белых лебедей…»

Дождь утих, но буря на море не прекращалась. Слышались в черной ночи за оконцами тяжкие удары валов.

— Талант, говорят, это дарование. Можно подумать, что дарование — значит даром, а за талант надо платить. Одиночеством, непризнанием, кровью, жизнью. Пел менестрель балладу о Томасе Лермонте, барде и рыцаре, а я все дрожала — убьют, убьют его братья. И жалость моя, и восторг мой перерастали в глубине сердца в любовь…

— Мама! — тихо сказал Джорди. — Что ж ты замолчала? Почему слезы блестят на твоих щеках? Ты не досказала мне балладу…

— Слушай, слушай, сын мой, Лермонт ты мой дорогой!.. Семь долгих очарованных лет пробыл у фей Томас и вернулся наконец к людям ничуточки не пострадавший. И с вещим даром вернулся. Стал он петь о судьбах нашей родины, о злых норманнах и англичанах, и все восхищались даром и талантом менестреля. Только сам он стал плох и худ, а все потому, что прошло, оказывается, не семь, а семьдесят лет с тех пор, как унесли его коварные феи, и давно исчезли все друзья его юности, родители и та девушка, что ждала его в графстве Файф. Слава его гремела по всей Шотландии, сам король звал его ко двору, но не радовался он ни славе, ни почету, раз не осталось у него не только дорогих и близких, но даже врагов и завистников. Не поехал он к королю, тогда сам король со свитой приехал к барду, и все собрались слушать трагическую балладу о Тристане и Изольде в знаменитой замковой башне Лермонта в Эркильдуне. Был задан пир, какого не видела Шотландия. Томас Рифмотворец превзошел самого себя: впервые пел он балладу о Тристане и Изольде. И как пел! Суровый король плакал, старые враги, Дугласы и Лермонты, Огильви и Макферсоны, обнимали и целовали друг друга, грешники каялись в своих грехах, а злодеи — в злодействах.

«А сейчас, — сказал уже под утро Лермонт, — я расскажу вам, что ждет Шотландию, вас и ваших детей…»

Это было произнесено таким тоном, с таким мрачным надрывом, что все замерли в ужасе, и вдруг раздался трубный зов, все бросились к окнам и бойницам. За крепостным рвом в предутреннем тумане ждала чета двух чудных оленей. И Томас Лермонт, словно подхваченный вихрем, побежал к ним из башни… С тех пор никто из живых его не встречал.[7]

— Дальше, дальше, мама! Я должен все знать!..

— Что дальше, сынок!.. — отвечала мать. — Спел свои песни бородатый менестрель, умолк, и тогда встал мой отец, грозный Дуглас, самый старший их клана, и сказал певцу: «Эндрю Лермонт, я узнал тебя. Проси любой награды!». И твой отец подошел ко мне, поцеловал мою руку и объявил твердо: «Вот моя награда!» Братья вскочили — и снова за мечи, а отец изрек: «Бери дочь мою, Лермонт, в жены, и со свадьбой вашей да прекратятся раздоры между Дугласами и Лермонтами!». Свадьбу эту по сей день помнят и горцы, и жители долин. Но братья мои пустили слух, что твой отец околдовал и их, и отца, и меня. Они совсем распоясались, когда внезапно умер отец, и нам пришлось уехать, бежать из графства Файф, где и поныне проживают братья твоего отца, твои дяди Лермонты. И стал твой отец на наше несчастье моряком. В кои веки видимся, а мне уже тридцать лет, а женский век так короток…

Неуютно чувствовал себя Джордж Лермонт, когда мама плакала в тоске по мужу, не знал он толком, что ему делать, — обнимать, целовать нельзя, ведь он не девчонка, а сердце разрывалось от боли и жалости.

Мама беззвучно роняла слезы, тихо играя на старинной арфе. Озаренный внезапной догадкой, мальчуган подошел к ней и благоговейно спросил:

— Мама! Это та самая арфа?

— Да, Джорди, все Лермонты уверяют, что это чудесная арфа самого сэра Томаса Рифмотворца, а сделали ее в незапамятные библейские времена… Играл на ней мастерски и твой отец. И я не знаю ни одного Лермонта, который не любил бы поэзию и музыку…

Джорди провел пальцами по туго натянутым струнам, и умолкнувшая было арфа словно вздохнула, просыпаясь от волшебного сна, полного дивных грез…

Шотландия — часть Британских островов, но шотландцы издревле не чувствовали себя островитянами, надежно отделенными от континентального мира. За полсотни лет до Рождества Христова непобедимые римские легионы Кая Юлия Цезаря захватили Англию, но не могли овладеть Каледонией. Цезарь построил каменную оборонительную стену, засечную линию в густых дубравах на юге Шотландии, чтобы уберечь римские легионы от непокоренных шкотов… Мать рассказывала ему об этом с гордостью, хотя признавала, что древние бритты взяли у римлян немало полезного…

Над его колыбелью гасли вечерние зарницы XVI века, а детство его озарил тревожный рассвет века XVII.

Бурные были времена. Горный клан Лермонтов, изгнанный со своих вековых угодий, верой и правдой служил Марии, королеве шотландцев, и отец Джорджа любил рассказывать сыну у пылающего очага о заговоре тех лордов, кои пытались освободить свою королеву, и о том, как казнила ее безжалостная Елизавета I, королева южников — так шкоты тогда называли англиян. Через год — в 1588-м — Англия, казалось, была поставлена на край гибели: король испанский Филипп II послал к ее берегам невиданно огромный боевой флот — «Непобедимую Армаду». Под парусами ста тридцати двух кораблей плыли тридцать три тысячи солдат в железных шлемах, но злые бури и сэр Франсис Дрейк разгромили армаду. Из всего флота вернулось в Испанию лишь полсотни судов. И над Испанией померкло солнце.

Джорджу было семь лет, когда в 1603 году умерла Елизавета, великая королева южников-англичан, сломившая мощь всемирной державы Испании, возвеличившая свое королевство — в ущерб бедной Шотландии.

В 1600 году святая инквизиция сожгла на костре в Риме великого мыслителя Джордано Бруно, не пожелавшего отказаться от своих богопротивных идей, не покорившегося Епископу Рима, Викарию Иисуса Христа, Преемнику Святого Петра, Князю Апостолов, Верховному Архиерею Вселенской Церкви, Патриарху Запада, Примату Италийскому, Архиепископу и Митрополиту Римской провинции, и прочая, и прочая — Всемилостивейшему Папе Клементу VIII. Так начался XVII век.