Симфония - Эмин Махмудов

Я остановился. Робертсон молчал. Лицо его было попрежнему непроницаемо. Но мне показалось, что одного я во всяком случае добился - он слушал.

- Вы знаете, господин профессор, что с помощью иглотерапии вылечивают семнадцать болезней. Среди них - трахома. Возникает естественный вопрос: как простой укол может привести к уничтожению микробов трахомы? Ясно, что игла здесь не больше, чем раздражитель. Борьбу же ведет центральная нервная система. Конечно, в данном случае иглотерапия исключается. Клетки мозга надо раздражать иным путем. Мне кажется, что музыка может сыграть прямо-таки чудесную роль в мобилизации мозговых клеток.

Теперь - я видел это ясно - профессор взвешивал мои соображения. Кажется, он с чем-то готов был даже согласиться, но привычное, воспитанное годами недоверие удерживало его. И тогда я пустил в ход свой последний довод.

- Помните, профессор, еще когда я только приехал, вы обратили мое внимание на странное обстоятельство. Два соседних села. Климат, условия жизни, характер работы - все одинаково. В первом случае только за последние годы посемь случаев заболевания раком. Во втором - ни одного. И это по статистике, которая ведется еще со времен британского владычества. И ведется, вы это знаете лучше меня, хорошо. Случайность? Я очень тщательно исследовал жизнь этих сел. Они действительно похожи во всем, кроме одногоу них разная музыка... Таков мой третий довод.

- Хорошо, господин Мансуров, - профессор взял сигару. - Какую именно музыку вы предполагаете использовать? Какой инструмент?

Переход был настолько неожиданным, что я не смог сразу ответить. Да, честно говоря, мне самому не все здесь было ясно.

- Пока трудно сказать. По-моему, лирика. Нечто такое, что спокойно и ненавязчиво напомнило бы капитану его жизнь, звало бы его к борьбе.

- Гм, да, - протянул Робертсон, глубоко затягиваясь сигарой. Кажется, он все еще колебался.

- С вашего разрешения я найду такую музыку, - осторожно добавил я.

Он лукаво улыбнулся и взялся за портфель.

- Что с вами делать? Я, правда, мало верю в успех. Его дух уже в руках Ямы. Если вы сможете вытащить его оттуда... А в общем желаю успеха.

Легко представить, как я волновался в этот вечер. Мы были вдвоем в комнате - я и рояль. Впрочем, нет. Не боясь показаться старомодным, я скажу, что над нами витали тени великих композиторов, их бессмертные творения звучали в моих ушах.

И волнение мое было не от бедности, а от богатства. Из огромной сокровищницы нужно было выбрать единственный драгоценный камень. С чего начать? Где остановиться?..

Я выбрал пятую симфонию Бетховена. Человек и судьба.

Всепоглощающая сила рока и величие человеческого разума.

Как сумел композитор передать в звуках извечную людскую трагедию...

Я торопился. Болезнь не ждала, в любой момент могло наступить ухудшение. Прошло пять напряженых ночей. Я отобрал мелодии и объединил их. Было ли здесь творчество?

Не знаю, в то время я об этом не думал. Так работает ювелир: выбирает жемчужины, нанизывает их на нить, создавая ожерелье. В моих грезах это волшебное ожерелье, подобно талисману, должно было спасти человека. И я назвал его симфонией жизни.

...Глухо падают удары - рок стучится в дверь. Он беспощаден, от него никуда не денешься. Что это - черное пятно в бушующем море? Корабль. Он перенес шторм. Волны швыряют его, как игрушку. Но он выстоял, бросив вызов тяжелым ударам волн. Выстоял, потому что корабль вела железная воля капитана.

Море начинает стихать. И тут, откуда-то издалека доносится негромкий женский голос: "Ты будешь жить, капитан. Да, будешь жить". Голос приближается, крепнет. И в нем такая вера, такая высшая правда. Первая любовь и весна - цветение дервьев, возвращение перелетных птиц...

Через неделю, передавая старому хирургу ноты, я сказал: - Господин профессор, мне нужна ваша помощь. Нужно найти оркестр, который исполнит музыку, и записать ее на ленту.

К моему удивлению он охотно согласился.

- Между нами говоря, господин Мансуров, вместо одного поручения вы мне дали два. Впрочем, не будем мелочны,- он улыбнулся.

- Любой дирижер, познакомившись с нотами, скажет: привяжите к позорному столбу этого халтурщика, - предупредил я. - Ради бога, объясните ему, что у нас на то были особые соображения.

Через несколько дней Робертсон поставил на стол портативный магнитофон и сказал многозначительно: - Я сдержал слово. Очередь за вами.

Столько надежд и сомнений было связано с этой минутой, что я колебался.

- Может быть, вы передумали, господин Мансуров? - насмешливо прищурился Робертсон.

- Нет, нисколько. - Я решительно открыл магнитофон.

По нашей просьбе больного перевели в отдельную палату.

Повторные исследования показали, что его состояние не изменилось. Я включил магнитофон. Сердце у меня стучало так, что его удары слышал, по-моему, даже Робертсон, стоявший у окна, В следующее мгновение я забыл о нем. Я забыл и окапитане. Музыка захватила меня. Было такое чувство, словно со мной, простым смертным, сквозь хребты веков говорит, улыбаясь, сам Бетховен. Голоса Шопена и Грига, Чайковского и Моцарта... Голос, полный спокойной уверенности. "Ты будешь жить, капитан...". Мне казалось, их не сможет забыть даже человек, навсегда потерявший надежду.

Я слушал "Симфонию жизни" второй и третий, и четвертый раз. Слушал и Робертсон.

Я никогда не видел его таким. Выходя из палаты (его позвали к больному), он глухо сказал: - Я становлюсь наивным, господин Мансуров, - я начинаю верить. Дай бог...

Прошло два дня. Дыхание по Чейн-Стоксу сделалось почти нормальным. На третий день пульс стал ровнее.

На четвертый - больного можно было кормить. Опухоль, как показала рентгенограмма, приобрела овальную форму и заметно уменьшилась в объеме.

Правда, речь не восстановилась, взгляд по-прежнему оставался туманным. Я с нетерпением ждал, чтобы больной заговорил. Больше всего меня волновало, что он скажет, когда к нему вернется сознание. К сожалению, я так и не услышал его голос.

На семнадцатый день рентгеновский снимок ясно показал, что белое пятно исчезло. Однако болезнь не прошла бесследно.

Сознание больного было парализовано. Иногда капитан бормотал случайные, лишенные связи слова. Порой плакал. Но это меня уже не так беспокоило. Смерть удалось победитьэто главное.

К концу третьей недели больного перевели в психиатрическое отделение. А еще через месяц меня срочно вызвали, пришлось уехать.

Вчера я получил письмо из Индии. Там у меня осталось немало друзей, но конверт был надписан незнакомой рукой.

Не знал я и обратного адреса.

"Дорогой доктор Мансуров! - прочел я. - Моего имени вы можете не помнить, но я ваше имя знаю. И еще знаю, что вы отняли меня у бога загробного мира Ямы. Конечна, я не забыл и музыку - песни ангелов, которые входили в мой страшный сон. Если позволите, я хотел бы повидать вас, чтобы сказать слова признательности. Вы называли меня старым капитаном. Но у меня есть имя, которое я старался нести так, чтобы не оскорбить память предков. Ваш капитан Ромай".