Ворюга в клеточку - Гусев Валерий Борисович

Дальше я опять стал листать справочник – голубиная почта полководцев, разведчиков и влюбленных меня не интересовала. А когда Игорь Зиновьевич перевел дыхание, я «перевел стрелки»:

– А есть в истории сведения об использовании диких сов с клетчатым оперением в целях хищения золотых изделий?

– Странный вопрос, – Бонифаций словно споткнулся. – Мне такие факты неизвестны… А ты температуру не мерил? Сыпи у тебя нет? Если еще и ты заболеешь – это катастрофа, провал. Образ Скалозуба…

– Извините, Игорь Зиновьевич, папа пришел. Я вас не подведу, не беспокойтесь.

Папа был хмур и озабочен.

– Хоть бы раз, – сказала мама, – ты пришел со службы с улыбкой на устах.

– Я же не в цирке работаю, – заметил папа. – Ужинать будем? С улыбкой на устах…

Во время ужина папа был задумчив. Поднесет вилку ко рту, рот откроет и… задумается. А потом с удивлением смотрит на нее и покачивает головой.

– Сова заколебала? – с сочувствием спросил Алешка.

Папа кивнул.

– Чушь какая-то, – рассердилась мама.

– Вовсе не чушь, – возразил папа, наливая себе кофе. – Криминалистическая практика знает много примеров, когда для хищений использовались птицы.

– Совы? – спросил Алешка.

– Вот совы как раз нет. По-моему, они вообще дрессировке не поддаются. – Вот и молодцы, подумал я. – А вот голуби, сороки…

– А чего они воровали? – спросил Алешка.

– Золотые часы с часового завода, в частности. Золотишко из ювелирных мастерских. Один голубь вынес на себе сразу десять золотых колец. Правда, не вся эта добыча попадала в руки их хозяев – то заблудится птица, то ее ворона в пути собьет… Но вот сова – это что-то новенькое.

– Хорошо, что не орел, – успокоил его Алешка. – Этот целый чемодан добычи может утащить.

Мама собрала посуду со стола, сложила ее в мойку и вздохнула:

– Как бы я хотела быть вольной птичкой. – Мечтательно так произнесла.

– А тебе приходилось спать на ветке? – спросил папа. – В ветреный день?

– Или мух клевать, – добавил Алешка.

Глава II

Тайна глазастой совы

– Надо выручать папу, – сказал мне утром Алешка. – У него кроме этой совы дел выше крыши. Берем сову на себя. Я знаешь чего вчера у него подслушал? – И Алешка рассказал.

Оказывается, вчера у одного немца еще одну вещь украли – браслет с камнями. И опять очень загадочно. Посторонних не было, двери не взламывали, в окна не лезли. И никаких следов не оставили.

– И чего она в немецкие дома повадилась? – заключил Алешка. – Наших, что ли, ей мало?

Эти три высотных дома, огороженных ровным черным забором из квадратных прутьев, называли почему-то немецкой колонией.

Кто их так назвал, когда и за что – я не помню. Мне это слово «колония» с детства не понравилось. Однажды мы с Вовкой Грушиным гоняли во дворе мяч, и Вовка красиво влепил его прямо в окно на втором этаже. Ничего страшного вообще-то не произошло – мяч не лопнул, окно не разбилось. Но хозяйка квартиры Модеста Петровна здорово разоралась – даже чуть из окна не вывалилась.

– Ты отпетый хулиган! – визжала она на Вовку. И на весь двор. – По тебе колония плачет!

Мы еще были тогда не очень взрослые, и я не знал, что такое колония. Почему-то подумал, что это колонна. Демонстрантов. С флагами, бумажными цветами и праздничной музыкой. Я такую видел в каком-то старом кино. И почему эта веселая колонна должна плакать по Вовке? Больно он ей нужен. Тем более что стоит рядом, лыбится во весь рот и прижимает к грязной футболке грязный мяч. И с живым интересом слушает все, что орет на весь двор Модеста Петровна. И весь двор тоже слушает.

Модеста Петровна у нас всегда в центре особого внимания. Скандального. Ей вообще тяжело живется – она всегда и всем недовольна. Как сердитый барсук. Когда она проходит мимо песочницы со своей Жужей, то всегда шипит сквозь зубы:

– Развели детей – с собаченькой погулять негде.

А Жужа при этом рычит, скалит свои мелкие зубки и норовит написать в песок. И никто не решается дать ей пинка. Во-первых, потому что она маленькая – всего-то зубки, хвостик и голубой бантик с заколочкой на макушке. А во-вторых, у нас во дворе любят не только детей, но и собак. И все понимают, что злобная собака в своей злости не виновата. Она просто берет пример с недоброго хозяина. Вот у нас есть во втором подъезде громадный ротвейлер Гоша. Про ротвейлеров какие только ужасы не рассказывают. Но у доброго хозяина и ротвейлер добрый. На этом Гоше малыши даже верхом ездят. А он только радуется. А если ему вдруг нужно сделать свои дела, то Гоша бежит на пустырь и выкапывает ямку. А потом ее закапывает. А Жужа норовит напакостить в песочнице. И сама Модеста от нее не отстает. Нет, я не то, конечно, хотел сказать, вы не думайте. Просто наша Модеста всегда ставит свою машину задом к песочнице и когда ее заводит, вся вонь из выхлопной трубы разгоняет несчастных малышей. Но все бедные мамы вместо того, чтобы дать Модесте хорошего пинка, подхватывают своих малышей и разбегаются по домам, писать на нее жалобы в газеты. На большее они не отваживаются, потому что Модеста Петровна раньше у нас была дворником, а теперь она – директор ломбарда в нашем доме. И все знают, что у нее хорошая «крыша». Даже две. Одна бандитская, а другая милицейская.

Модеста – очень богатая женщина. Когда людям срочно нужны деньги, а взять их негде, они несут ей в ломбард всякие золотые вещи – у кого что есть. И она забирает эти вещи и дает им вместо них деньги. А потом эти люди эти свои вещи выкупают, но уже за другие деньги, побольше. А если они не смогут этого сделать в срок, то золотые вещи остаются у Модесты и она их продает в ювелирный магазин. И этим наживается. Сверх всякой меры. У нее даже все зубы золотые. И пальцы, и руки, и уши, и шея. Когда она идет по двору к машине, то слышится легкий звон, будто в кармане позвякивает мелочь. Но это, конечно, не мелочь. «За вот это колечко, – говорит в гневе Модеста, – я могу купить весь наш дом и двор. Только на фиг они мне нужны!»

Повзрослев, я узнал, что колонна и колония – разные вещи. Но все равно мне казалось странным, когда я слышал: немецкая колония. Колония пингвинов – это я знаю. Колония для преступников – тоже. А колония немцев – не совсем понятно. И уж вовсе непонятно, что в этой колонии понадобилось нашей отечественной сове? Впрочем, что ей понадобилось, ясно, но почему именно у немцев? Странная сова. С каким-то патриотическим оперением.

– Мы должны ее выследить, – продолжал Алешка, – и подстрелить на месте преступления.

Во дает!

– Я уже придумал! Там есть здоровое дерево, вроде дуба. Мы на нем шалаш построим и будем по очереди в засаде сидеть. Круглые сутки. А в школу будем ходить тоже по очереди.

От Лешки не отвяжешься. Если он что-то задумал, будет как комар возле уха зудеть…

Мы в тот же день притащили с заброшенной стройки доски и начали ладить шалаш на большом дубе. Алешка его хорошо выбрал – этот дуб стоял на самом краю парка, недалеко от немецких домов. И с него была видна вся территория колонии как на ладони.

Я забрался на дерево, Лешка подавал мне доски. Я укладывал их на толстые сучья и сколачивал гвоздями для прочности. Получился довольно приличный помост. Алешка еще натаскал сухих сучьев, и мы замаскировали ими наш наблюдательный пункт. Со стороны, наверное, казалось, что среди зеленых дубовых ветвей разместилось громадное воронье гнездо.

– Нужно принести сюда термос с чаем, – сказал Алешка, – и пищу.

– И ночной горшок, – усмехнулся я.

– Потерпим. В крайнем случае…

Но ему эту мысль не удалось развить. Снизу послышался веселый мужской голос:

– Привет, Оболенские! – это был наш знакомый участковый. Он стоял под деревом, задрав голову и щурясь от солнца. – Вы там поосторожнее. Вас что, из дома выгнали?

– Ага, – с ходу «признался» Алешка. – Пока двойки не исправим. Но вы не беспокойтесь за нас – папа тоже здесь ночевать будет.

Участковый почесал затылок: видно, задумался – с чего бы это уважаемый полковник милиции, сотрудник Интерпола, будет в столичном городе ночевать на дереве? Но Алешка его успокоил, пояснил: