Иннокентий Анненский - лирик и драматург - А Федоров

Служба Анненского здесь тоже была недолгой (с 1893 по 1896 год), но, кажется, ничем не была омрачена. По словам В. Кривича, "три года директорства в Петербурге могут, пожалуй, считаться едва ли не самым спокойным и счастливым периодом его служебной жизни" {Кривич В. Указ. соч. С. 252.}. О том, каково было отношение и гимназистов и учителей к Анненскому, много времени спустя будет сказано так: "Его бывшие ученики с благодарностью вспоминают его гуманное, мягкое обращение с ними, отзываясь особенно сочувственно о его стремлении к развитию в них эстетического чувства; в преподавателях он всячески поддерживал стремление к самостоятельной научной работе" {Памятная книжка С.-Петербургской восьмой гимназии. Спб., 1909. С. 9.}.

Здесь, в Петербурге, продолжалось творчество Анненского - переводчика и истолкователя Еврипида. Переведенные им трагедии постепенно появляются в "Журнале Министерства народного просвещения". Все складывалось вполне благоприятно.

Но вскоре - на исходе третьего учебного года - Анненского ждало новое назначение, внешне лестное, но чреватое сложными и опасными ситуациями, о чем он не мог не знать, как не мог и отказаться от предложения министра народного просвещения И. Д. Делянова {Кpивич В. Указ. соч. С. 254-255.}: служба являлась для Анненского материальной необходимостью, его литературные гонорары были ничтожны, свободой выбора он не располагал. Он стал директором Николаевской мужской гимназии в Царском Селе, постоянной резиденции императора, и неизбежным становилось соприкосновение со всякого рода большим и малым начальством, не сулившее ничего хорошего.

Первые годы прошли, однако, спокойно. Царскосельский период в биографии Анненского освещен наиболее полно: к нему относится самая значительная по объему часть мемуарных данных, архивных сведений и основная часть переписки. Мемуаристы, при всей неодно значности для них образа Анненского, более или менее едины в том, что он, будучи человеком замкнутым, сдержанным, прекрасно владеющим собой, всегда оставался ровным и тактичным в отношении как к младшим и нижестоящим, так и к высшим. В гимназии был сильный преподавательский состав, пополнившийся еще несколькими сотрудниками, которых пригласил Анненский. Отношения между директором и учителями установились дружественные. Сослуживцы-мемуаристы (за исключением одного только Б. В. Варнеке, чьи весьма злые оценки составляют разительный контраст с высказываниями всех других {См.: ПК. С. 74-76.}) очень сочувственно, иногда восторженно отзываются об Анненском как о директоре, дававшем им широкий простор в педагогическом деле, внимательном к их запросам и нуждам {См. суждения П. П. Митрофанова // ПК. С. 64.}, и как о преподавателе, умевшем передать гимназистам свое увлечение античностью. "Он был кумиром своих учеников и учениц, тем более, что к данным внутренним присоединялись и блестящие внешние данные - одухотворенно-красивая наружность и чарующее благородство в обращении" - так напишет о нем один из наиболее близких к нему коллег {Mухин А. А. И. Ф. Анненский (некролог) // "Гермес". 1909, Э 20 (46). С. 609. Под ученицами подразумеваются, надо полагать, слушательницы Высших историко-литературных женских курсов в Петербурге, на которых Анненский в течение последних полутора лет своей жизни читал лекции по истории древнегреческой литературы.}. Сохранится свидетельство и о том, что Анненский, преподававший в старших классах древнегреческий язык (предмет, далеко не пользовавшийся популярностью), "сумел ... внести в суть гимназической учебы нечто от Парнаса, и лучи его эллинизма убивали бациллы скуки. Из греческой грамматики он делал поэму, и, притаив дыхание, слушали гимназисты повесть о каких-то "придыхательных"" {Голлербах Э. Ф. Из загадок прошлого (Иннокентий Анненский и Царское Село) // "Красная газета". 1927, 3 июля (вечерний выпуск).}. А в отношениях с начальством, по словам В. Кривича, Анненский держался независимо, проявлял большую твердость и в защите интересов технического персонала гимназии, так называемых "служителей" {ПК. С. 89.}.

Сочетание всех этих черт делало личность Аненнского явно необычной, странной и даже одиозной в глазах бюрократов от просвещения - чиновников из Петербургского учебного округа и министерства, привыкших к казенной безликости, к административной рутине, к черствому педантизму.

Необычность своего положения, свою отчужденность чувствовал, конечно, и сам Анненский, как это можно заметить по некоторым его письмам. Так, А. В. Бородиной он в августе 1900 года писал об отвращении, которое в нем вызывало исполнение директорских обязанностей, о желании покинуть эту службу, но и о трудности такого решения {См.: Анненский И. Книги отражений. С. 448.} И ей же - в письме от 7 января 1901 года: "Завтра опять - гимназия, и постылое и тягостное дело, которому я себя закрепостил Не знаю, долго ли мне придется быть директором гимназии, т. к. за последнее время мои отношения со всем моим начальством стали очень деликатными" {Там же. С. 449-450.}.

В дальнейшем обстановка не улучшалась, настороженность бюрократов в отношении Анненского - подлинного интеллигента, подлинного деятеля просвещения не ослабевала, а настроения Анненского, как директора, вряд ли менялись к лучшему. К счастью, его отличало огромное самообладание, и внешнее и душевное; он не только добросовестно и успешно продолжал нести бремя административных обязанностей и выполнять свой педагогический долг, но находил в себе силы для творчества, которое и было для него высшей жизненной задачей. Царскосельский период - время взлета его таланта. Продолжается перевод Еврипидовых трагедий. В первые же годы нового века он создает и три оригинальные трагедии на сюжеты античных мифов: это - "Меланиппа-философ" (окончена в марте 1901 года, в том же году издана отдельной книжкой), "Царь Иксион" (отдельной книжкой - в 1902 году), "Лаодамия" (окончена 13 июня 1902 года, появится в сборнике "Северная речь", 1906). Первыми годами века датированы отдельные оригинальные стихотворения, а также переводы стихов, публикуемые впоследствии. У Анненского созревает теперь намерение объединить некоторую часть своей лирики и переводов из французской, немецкой, римской поэзии в книгу. В 1904 году она выходит под заглавием "Тихие песни" и под псевдонимом-анаграммой "Ник Т-о". {Под этим псевдонимом поэт печатал свои стихотворения в периодических изданиях до конца 1906 года.} Эти несколько букв входят в имя "Иннокентий", но они прочитываются как местоимение "Никто", которым назвался мудрый Одиссей, чтобы спастись из пещеры чудовища-циклопа Полифема. На трагедии, выпущенные малыми тиражами и за счет автора, появляется несколько сочувственных рецензий, написанных филологами-классиками - представителями уважаемой, но мало популярной специальности, и Анненский-драматург остается незамеченным. На "Тихие песни" изданные скромно и тоже за собственный счет, откликаются два крупнейших поэта того времени - Брюсов и Блок, но отзыв Брюсова {"Весы". 1904, Э 4 (под псевдонимом "Аврелий").} холодно-снисходителен, а рецензия Блока {"Слово". 1906, Э 403, 6 марта. Литературное приложение, Э 5. Примечательно, что в частном письме (к Г. И. Чулкову, 1905) Блок оценил книгу и самого поэта гораздо выше: "Ужасно мне понравились "Тихие песни" Ник. Т-о. В рецензии старался быть как можно суше..." (Блок А. Собр. соч.: В 8-ми т. М.;. Л., 1963. Т. 8. С. 132).} лишь сдержанно сочувственна при всей проявленной Блоком тонкости постижения внутреннего мира поэта. Анненский по-прежнему остается в тени и в литературном одиночестве: с поэтами - деятелями нового искусства отношения у него не завязываются, он даже и не ищет их. Общается он со своими друзьями - учеными-филологами: С. К. Буличем, славистом, Ф. Ф. Зелинским, выдающимся специалистом в области античных литератур, с коллегами-учителями, среди которых тоже есть знающие и талантливые словесники (А. А. Мухин, филолог-классик, А. Г Шалыгин, гимназический преподаватель русского языка, давний друг). В доме Н. Ф. Анненского он встречается с видными писателями и критиками иной литературной ориентации например, с В. Г. Короленко и Н. К. Михайловским, но при всем взаимном уважении близости интересов тоже не возникает. И, как важную черту характера Анненского, надо подчеркнуть, что на свое литературное одиночество он не жалуется, и если признает некоторую ущербность своего "респектабельного" положения директора гимназии, то ни единой жалобы, ни единого намека на отсутствие литературного признания у него не найти. В свою поэзию, в свою поэтическую миссию он не перестает верить. Еще в последнем году минувшего века он в письме к А. В. Бородиной по поводу своего перевода Еврипида сказал "Нисколько не смущаюсь тем, что работаю исключительно для будущего..." {Анненский И. Книги отражений. С. 447.} Эта убежденность в нем не поколеблена

Наступил 1905 год. Приближение первой русской революции давало о себе знать брожением и волнением во всех социальных слоях. После трагедии 9 января революционные настроения проявились с новой силой. Охватили они и учащуюся молодежь - ив высшей и в средней школе. Не миновали они и царскосельскую гимназию. Ее воспитанники приняли участие в двух резолюциях учеников средней школы, содержавших требования об изменениях в учебном деле; 111 подписей из 769 в этом документе, обнародованном 10 февраля либеральной газетой "Право", принадлежали царскосельским юношам. Директор никак не вмешивался в дела своих подопечных, не мешал им выражать свои настроения. Продолжал он и свою линию независимого поведения в других вопросах: так, еще в 1904 году он принял в гимназию целый ряд молодых людей, исключенных (видимо, по соображениям политического порядка) из средних учебных заведений западных губерний. Все это еще более настраивало против него начальство из учебного округа, причем, вероятно, играло свою роль и его родство и близкие отношения с Н. Ф. Анненским.