Брат - Клиффорд Саймак

Воспоминания были связаны не только с ручьем, но и со всем этим краем — с высящимися повсюду холмами, со скрытыми от взора ложбинками, с густыми лиственными лесами, отступившими только в тех немногих местах, где более-менее ровные площадки раскорчеваны под пашню. Ламберт назубок знает каждую здешнюю тропинку со всеми ее закоулками, знает, где что растет, и где кто живет. Ему открыты многие потаенные секреты тех нескольких квадратных миль земли, где довелось родиться и жить — но далеко не все; не родился еще на свете человек, которому будут ведомы все тайны земли.

«Мне достался лучший из двух миров», — мысленно признался он. Именно из двух, ибо ни Андерсону, ни кому-либо другому Ламберт не открыл бы своей сокровенной тайны: что с Филом его связывают особые узы. Эта связь никогда не казалась им странной, потому что существовала чуть ли не с самого момента их рождения. Даже находясь вдали друг от друга, каждый знал, чем сейчас занят брат. Сами они не находили в этом ничего удивительного, воспринимая все как данность. Уже многие годы спустя Ламберт читал в ученых журналах об исследованиях идентичных близнецов. Статьи были полны высокопарных рассуждений о телепатических способностях, проявляющихся только в пределах пары, будто идентичные близнецы по сути дела являются одним человеком в двух телесных воплощениях.

Скорей всего, между ними с Филом именно так все и обстоит, хотя замешана ли здесь телепатия? Об этом Ламберт даже не задумывался, пока в руки ему не попались те журналы. «Вряд ли это то же самое, что телепатия, — думал он, покачиваясь туда-сюда. — Насколько я понимаю, телепатия — это намеренная передача и прием мысленных сообщений, а мы просто знали, где другой и чем он сейчас занят.» И так было не только в юности — с той поры ничего не изменилось. Не то, чтобы они постоянно воспринимали друг друга или пребывали в контакте — но случалось это довольно часто.

С той самой поры, когда Фил пешком ушел из дому, и по нынешний день Ламберт всегда знал, на каких планетах побывал брат и на каких летал кораблях. Он глазами Фила видел происходящее, разумом Фила понимал смысл событий, и даже знал названия всех мест, где побывал брат. Все это приходило не через слова — они даже не разговаривали друг с другом, ведь в этом не было никакой нужды. И хотя Фил ни разу не высказывал этого вслух, Ламберт не сомневался, что тот точно так же видит мир его собственными глазами. Даже во время кратких побывок Фила они не обсуждали этот вопрос — для обоих это было органичной частью бытия, и не о чем тут говорить.

Ближе к вечеру к воротам подкатила потрепанная машина. Мотор несколько раз чихнул и заглох. Из машины с небольшой корзинкой в руках выбрался Джейк Хопкинс, живущий чуть выше по течению ручья. Подойдя к свободному креслу, он поставил корзинку на плиты двора, уселся и сказал:

— Кэти шлет каравай хлеба и ежевичный пирог. Это, почитай, последняя ежевика. Что-то нынче она не уродилась — лето выдалось чересчур засушливое.

— Сам я в этом году по ежевику почти не ходил; выбрался разок-другой, и все, — ответил Ламберт. — Самый лучший ежевичник находится во-он на том гребне, а склоны холма становятся с каждым годом все круче, готов присягнуть.

— Они становятся круче для каждого из нас, Эд. Ты да я изрядно пожили на этом свете.

— Поблагодари Кэти от моего имени. Никто не умеет так печь пироги, как она. Лично мне лень затевать хлопоты с пирогами, хотя я их просто обожаю. Разумеется, без стряпни не обойтись, но с пирогами слишком много возни, да и времени уходит немало.

— Ты ничего не слыхал об новой твари, бегающей среди холмов? — поинтересовался Хопкинс.

— По-моему, это очередная лесная байка, Джейк, — хмыкнул Ламберт. — Время от времени, пару раз в год, кто-нибудь начинает распускать подобные россказни. Помнишь слух о болотном чудовище в Милвилле? Газеты в Милуоки тут же его подхватили, а какой-то техасский охотник-спортсмен прочел об этом и примчался со сворой собак. Он целых три дня блуждал по милвиллским болотам, лишился одной собаки из-за гремучей змеи — и что же? Ни разу в жизни, скажу я тебе, не встречал я более рассерженного человека. Он решил, что его просто-напросто провели — да так оно, пожалуй, и было на самом деле, ведь никакого чудовища не было и в помине. Вспомни множество слухов о медведях и пумах, — а ведь в наших краях лет сорок, как перевелись и медведи, и пумы. Несколько лет назад какой-то дурак распустил байку о гигантской змее, толщиной с бочонок и тридцати футов длиной. За ней охотилась половина округа.

— Ну да, конечно, большинство этих рассказов — чистейший вымысел, но Калеб Джонс говорил мне, что один из его парней видел эту тварь. Бог ведает, кто она такая — по виду то ли обезьяна, то ли медведь, но на самом деле ни то и ни другое. Мохнатая, и никакой одежды. Калеб считает, что это снежный человек.

— Ну, по крайней мере, это кое-что новенькое. На моей памяти еще никто не утверждал, что видел здесь снежного человека, хотя с Западного побережья поступало множество подобных сообщений. Для появления снежного человека здесь потребовалось какое-то время.

— Просто один из них мог забрести на восток, — предположил Хопкинс.

— Вполне возможно — то есть, если таковые вообще имеются, в чем я сильно сомневаюсь.

— Ну, как бы там ни было, мне казалось, что надо поставить тебя в известность, а то ты совсем отрезан от мира. Телефона нет, ничего нет — даже электричества.

— Да не нужны мне ни телефон, ни электричество. Единственное, что подкупает меня в электричестве — это возможность подключить холодильник, а в нем я не нуждаюсь. Вполне обхожусь клетушкой, установленной над холодным ключом — она ни в чем не уступает холодильнику: масло там сохраняет свежесть много недель подряд. Что же до телефона, то он просто не нужен. Мне и поговорить-то не с кем.

— Да уж, признаюсь честно, ты справляешься будь здоров, даже без телефона и электричества. Устроился лучше большинства наших.

— Мои потребности всегда были невелики, вот и весь секрет. Просто мои потребности невелики.

— Ты пишешь новую книгу?

— Я всегда пишу новую книгу, Джейк. Всего-навсего записываю, что видел, что слышал и что обо всем этом думаю. Я буду заниматься этим, даже если мои книги всем наскучат. Я бы занимался этим, даже если б на свете не было книг.

— Ты много читаешь, больше всех.

— Пожалуй, — кивнул Ламберт. — Чтение доставляет мне удовольствие.

«И это действительно так, — подумал он. — Выстроившиеся на полке книги — это толпа друзей, даже и не книг вовсе, а мужчин и женщин, вступающих со мной в беседу вопреки разделяющим нас пространствам и временам.» Ламберт прекрасно понимал, что его собственные книги не войдут в число бессмертных творений, да и его самого переживут ненадолго, — но иногда он тешил себя мыслью, что когда-нибудь, лет эдак через сто, неведомый потомок наткнется на его книгу, скажем, в букинистическом магазине, возьмет ее в руки и прочтет пару абзацев. Быть может, она придется читателю настолько по душе, что он купит ее и унесет домой, чтобы поставить на полку; а со временем, глядишь, книга перекочует обратно в букинистический, чтобы дожидаться нового читателя.