Варшавский договор - Шамиль Идиатуллин

Слепящая плоскость распахнулась на полкомнаты и исчезла. Папа вошел, осторожно прикрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.

– Болит? – спросил он почти равнодушно.

Колено не позволяло уткнуться в подушку, потому Тим уставился туда, где при свете был виден плакат команды, а сейчас неровно висели пятна чуть светлее прочей тьмы. Лицо папы казалось таким же пятном.

Пятно бодро сообщило:

– Сейчас как раз не слишком больно, наркоз еще не отошел. Вечером будет хуже, ночью накроет. Но таблетки у нас есть, боль снимем. Зато потом…

– Потом я не смогу играть! – звонко выкрикнул Тим и постарался отвернуться.

Папа ничего не понимал, как и все остальные.

Обычно он понимал всё. Он сам отвел Тима в секцию, и потом отыскивал секцию в каждом городе, куда они переезжали, договаривался с менеджером и тренером, и снова приводил Тима. Он водил Тима на все домашние матчи New England Revolution и даже на пару выездных – конечно, если сам не был на далеком выезде. Из последнего выезда, вчера, он вопреки всем календарям игр привез футболку с автографом Месси – не просто с автографом, а с надписью «Тиму мечты – от», и ниже знаменитая галочка с буквами «Лео». Он не называл футбол соккером. Он объяснял Тиму, как отвечать тупарям, которые обзывали соккер женской игрой, причем объяснял несвойственными папе жесткими словами. Он сам никогда не выходил на поле даже размяться, не перебрасывался с сыном мячом, вообще не трогал мяч и, возможно, до сих пор не разобрался в правилах игры. Но он всё понимал.

Оказывается, не всё.

Тим иногда тоже не понимал папу. Когда тот переходил на другой язык, например, беседуя по телефону, и ладно, если на испанский. Или когда папа в разгар спора с кем угодно извинялся и на несколько секунд прикрывал глаза, чуть улыбаясь, – а когда открывал, спор превращался в дружескую беседу на совсем другую тему, и Тим никак не мог уловить, как это случилось. А два года назад Тим вовсе испугался. Это было в ночь после внезапного семейного пикника, обильного, веселого и устроенного ни с того ни с сего. Тим выдул бочонок чаю со льдом, так что счастливо и ненадолго проснулся вместе с солнцем. А на обратном пути в спальню заметил светящуюся щель под дверью в папин кабинет и потихоньку заглянул. Из любопытства. И увидел, что папа стоит на коленях и кланяется непонятно кому.

Тиму стало страшно, до кровати он почти бежал, долго не мог уснуть, а на следующий день спросил маму, не террорист ли папа. Папа как раз уехал опять куда-то за границу. Мама сперва удивилась, потом, засмеявшись, объяснила, что нет, не террорист, а наоборот – работает иногда на правительство и всегда на свою Родину. Он просто верит в Бога не так, как многие – с детства верит. И с детства не меняет других странных привычек – мясо ест не всякое, алкоголь совсем не пьет, – с детства, представляешь, это ведь трудно, да, Тимми? – зато пьет горячий чай, и вечно нас от всех болезней прививаться заставляет, и не нам с тобой его переучивать. Тим хотел спросить еще, но видел, что и так сильно обеспокоил маму рассказом про ночную молитву – теперь она знала, что папа собирался в какую-то рисковую поездку. Но папа вернулся уже на следующий день, живой, невредимый и веселый – и вопросы Тима как-то забылись.

А сейчас было не до них. Да и ни до чего еще.

– Это кто такое сказал? – спросил папа деловито.

Про то, что не сможет играть.

Тим не хотел разговаривать, особенно на эту тему. Но папа ждал. И не собирался, кажется, жалеть, сюсюкать и рычать про подбери-нюни-рохля. Он беседовал по существу. По-мужски. Надо соответствовать. Тим глотнул, слишком громко, и сказал:

– Хирург, который все делал. Он сказал.

– И что он сказал? Что ты не сможешь год заниматься, или два, или никогда не сможешь?

– «Сынок, если ноги нужны, о футболе забудь», – очень спокойно процитировал Тим.

– По-моему, это не слишком похоже на «Играть ты не сможешь», – заметил папа.

– Да какая разница.

Папа вздохнул и принялся объяснять – не как ребенку, а как дяде Адаму по телефону:

– Во-первых, разница есть. Во-вторых, формально он прав: если забыть о футболе и о всяком спорте, о движении даже, ноги будут целыми. Но слабенькими. Все равно не поспоришь, так? Погоди, я не об этом. В-третьих и главных, хирург – он спортивный врач?

– Меня Энди к нему прямо с тренировки повез, у нас же нет своего…

– Тим, я понимаю, я не про это. Скажи мне, пожалуйста, этот хирург – спортивный врач, который лечит спортсменов, разбирается в их травмах и определенно знает, кто чем сможет, а кто чем не сможет заниматься?

Папа опять начал говорить странно – все слова знакомые, предложение составлено правильно, но смысл ускользает. У него такое бывало – видимо, из-за детских привычек. Тим нахмурился, размышляя. Папа, кажется, понял, что слишком закрутил вопрос, и хотел пояснить, но Тим решил ответить коротко и по существу:

– Пап, это обычный врач из обычной клиники на Эштон-лейн.

– Тим. Я уважаю обычных врачей, ты знаешь. Но при всем уважении – врач лечит, приводит человека в правильную форму. А как эту форму применить, человек уже сам решает. И сам выбирает, нужны ли ему ноги, не так ли?

Тим откашлялся, собираясь с мыслями. Мыслей было много, но ответ из них не складывался. Папа как бы решил подсказать:

– Я надеюсь, ты уже определился с тем, нужны ли тебе ноги?

Издевается, что ли, удивился Тим, и вполголоса рявкнул:

– Да, сэр.

– Какой я тебе сэр. Я тебе отец. Итак, ты определился – и что, нужны?

– Да, сэр отец, нужны.

– И давно определился?

– Ну да.

– А почему сегодня передумал?

– Я не передумал. Просто…

– Что просто? Кто тебя срубил-то?

Тим замолчал. Майки был дебил и тварь, но закладывать его Тим не собирался.

– Сейчас скажешь, что сам упал, – предположил папа. – О мяч споткнулся, может быть, да?

Тим буркнул:

– Какая разница.

Папа вздохнул и сказал:

– Сам понял уже, какая разница, да?

– Да.

Папа поощрительно такнул. Тим понуро процитировал:

– Я не должен подвергать опасности жизнь и здоровье, в первую очередь мои, во вторую очередь окружающих. Пап, я все-таки не понимаю, почему окружающие во вторую очередь.

– Не уводи разговор. Все ты понимаешь, я сто раз объяснял. Увлекся сегодня, да? Выпинывал мяч, равновесие потерял, а на тебя ногой пошли, и увернуться не мог, так?

Тим полежал, вспоминая, и с удивлением протянул:

– Кажется, да… А ты откуда?

– Просто предположил. Я мениск ровно так же выбивал. Правда, мне чуть поменьше было, двенадцать, что ли… Да, двенадцать. Мы как раз… Неважно. Словом, полуфинал, на кону все золото мира, счастье и кубок впридачу, нулевая ничья, три минуты до конца. Я выхожу против двух защитников, обвожу одного, вратарь слишком выбегает из сетки влево, я улетаю вправо, чуть не носом в землю, но равновесие из последних сил удержал, мяч обрабатываю на колено-живот, на последнем прыжке замахиваюсь – и слева прилетает второй защитник. Бутсой в мяч – и в колено. По касательной. Прямо бы шел – нога навыворот согнулась бы как у этого… как у лошади. А так – мениск, повязка, и вот я перед вами, веселый и красивый.

Папа замолчал, будто рот себе с размаху заткнул. Тим, наоборот, распахнул рот. Надо было срочно задать сто вопросов, но непонятно было, с какого начать. А папа будто продиктовал, четко и размеренно:

– Тим, для движущегося объекта существенны только законы физики. Это надо четко понимать. Законы химии, социального развития, да и юридические законы обойти можно. Или перешагнуть. Или переписать. А физические – никогда. Просто запомни это.

Тим задумчиво смотрел на отца. Формулировка была подозрительно красивой – обычно папа так не говорил. Следовало запомнить, чтобы блеснуть в классе. Мистер Суарес, преподававший общественные науки, за одну такую формулировку кучу баллов нарисует. Если не заставит, конечно, объяснять, как обойти законы химии. Но это потом. Главный-то вопрос в другом.

Вот в чем.

– Слушай, пап, – медленно сказал Тим, – ты никогда не говорил, что играл в футбол. Где, в Ларкане, что ли?

– Ну, мы много ездили, – как бы объяснил папа. – А так и команда была, да. И чемпионат целый… Слушай, Тим, сейчас времени абсолютно нет, прости. Потом расскажу.

Потом, подумал Тим. Опять потом.

Он уже сидел, забыв про боль и про полное отсутствие смысла во Вселенной.

– Правда расскажу, обязательно, – сказал вдруг отец. – Ты сейчас одну вещь пойми. Человек может все, если верит, учится, старается и не торопится. Это позволит ему оказаться в нужном месте и сделать то, что надо. Ты же футболист, Тимми, и сам понимаешь: ты можешь бегать быстрее всех, но мяч с игры не забьешь, потому что этому не учился. А можешь быть одноногим снайпером, который может забить мяч с любой точки и умеет до нее добираться. Главное – учиться тому, что пригодится, и всегда точно помнить, что ты можешь, а что – нет.