Страна забвения - Елена Долгопят

18 апреля 1999

Завод, на котором работает папа, – банкрот. Комиссия по банкротству его распродает. Судятся с бывшим владельцем заводских территорий.

Дают объявления в газеты о продаже. Приезжают покупатели, смотрят, беседуют, торгуются… И приезжал из гос. архива Московской области бедно одетый молодой человек, смотрел документы, отбирал для архива, для истории, для памяти. Разрешите? – на память…

Начало пятидесятых. Маленький мальчик уезжает в пионерский лагерь.

Он прощается:

– До свиданья, столик, – говорит он. – До свиданья, кроватка. До свиданья, комнатка.

Жили в комнате семь человек.

9 мая 1999

Холод, ночью – до минус шести. С первого мая и по сей день такой холод.

Я одна в доме.

Представила вечер. Летний, тихий. Приезжает с работы муж. Женщина слышит его машину, подходит к окну, смотрит. Сначала смотрит на него, потом на заходящее солнце. Она очень ждала мужа, даже телевизор не включала, прислушивалась, но тут, когда он уже приехал и идет к двери, она вдруг засмотрелась на закат. Муж звонит в дверь.

У него только что наладились дела с работой. Они об этом говорят за ужином: о его работе. О детях, что пора им уже завести детей.

Солнце давно зашло. В комнате горит электричество. Они пьют красное вино. В темной, заросшей пылью бутылке не разглядеть его цвета. Они поднимают стеклянные бокалы к лампе под матовым молочным абажуром.

Любуются вином.

– Магический кристалл, – говорит муж.

– Сколько ему лет? – спрашивает жена.

– Сто. Или двести.

Ему недавно подарили эту бутылку.

– В этом вине солнце, – говорит он.

– Красное вино, – говорит она, – значит в нем заходящее солнце, закат. Закат столетней давности.

Они засыпают. Вино выпито, слова забыты. Засыпают, обнявшись.

Он просыпается от звонка будильника, в полной темноте. Будильник старый, с фосфорными стрелками. Семь утра, уже должно быть светло, но за окнами ночная тьма. Тьма обернется бездной, когда они включат телевизор.

Оказывается, их часы отстали лишь на минуту. Время, которое они показывают, соответствует действительности. Утро. Давно должно взойти солнце. Но солнца нет.

Они сидят перед телевизором, держась за руки. Почему нет солнца? Нет никаких объяснений. В глазах у людей на экране паника. Говорят о том, сколько осталось человечеству, если солнце так и не взойдет. О том, что нужно экономить ресурсы.

Женщина встает и выключает телевизор.

В темноте видны только фосфорные стрелки.

– Прости, – говорит он из темноты, – но я должен уехать. Я хочу навестить мать. Я ее не видел шесть лет.

– У тебя не хватит бензина.

– У меня полный бак.

Она включает лампу. Молочно-белый свет.

– Я вернусь.

Он думал, что дороги пустынны, но машин тьма. И пешеходов. Многие спешат к своим близким.

В большом городе горят кое-где фонари, окна. Работают забегаловки.

На дорогах пробки. Кто-то включил приемник на полную мощность, и все слушают, вся улица. После беспомощных вопросов о солнце ведущий замолкает и раздается музыка. Человек в притиснутой слева машине закрывает глаза и слушает.

Едва выбрался из одной пробки и попал в другую. Стоит прямо напротив открытых дверей бара. Дурманит запах пива, жареных в тесте сосисок.

Он выбирается из своей машины и идет в бар. Берет пиво, берет сосиску, садится за столик. Ест горячее, запивает холодным. Смотрит на фотографии на стенах. Любительские фотографии разных лет. Люди щурятся на солнце.

Быть может уже к вечеру пойдет снег, и через неделю весь этот город окажется под снегом, под саваном, снег любили сравнивать с саваном, уже в прошедшем времени – любили. Пока еще он видит солнце, хотя бы на фотографиях.

4 июня 1999

Вырубили электричество и воду. Какая настала тишина.

9 июня 1999

Детприемник на Алтуфьевском шоссе. Детей, не помнящих имя, часто нарекают Алтуфьевыми.

Чисто, аккуратно, есть игровые комнаты, классы, спортзал, комната творчества. Женщина-художница показывает рисунки:

– Вот мальчик Саша, он никогда не рисовал прежде, такой талантливый…

Говорит, говорит об этих ребятах.

– Когда они работают – тишина. Так сосредоточены. Я только тихо включаю музыку, хорошую.

Рисунки на тему "Дети против наркотиков". Мир – лист – разделен на две части. В одной – шприцы, черепа, змеи, – смерть. В другой – дети, солнце, цветы, – жизнь. Есть картина: Пушкин в крылатке попирает нечисть. Популярен сюжет "Чудо Георгия о змии".

Часто картинку начинает один ребенок, а заканчивает другой, потому что держат их в приемнике только месяц. Затем обязаны отправить к родителям или в детдом или домой…

Дети содержатся от 3 до 17 лет. Есть проститутки, наркоманы, убийцы, воры. Страшные истории, с сажанием на кол, к примеру.

Малышами занимает майор Людмила Ивановна (все воспитатели в форме

МВД). Говорит, что иногда малыши не хотят уходить от них, плачут, – дома их бьют. Много детей из Молдавии, Украины, Средней Азии. Просят милостыню. Родители сдают их в аренду на год. У некоторых владельцев детей есть и документы на них. Дети от страха подтверждают, – да, он мой отец. Но если незаметно показать им этого человека, шепчут, – нет, он не мой отец.

Но есть любители свободы. Конечно, здесь – забор, пусть не колючка, а всего лишь рабица поверху. Охрана.

Многие не умеют читать. "Хулиган пошел глупый".

Иногда родители говорят, нет денег ехать за детьми. Тогда их детей с сопровождающими доставляют к месту жительства.

Бывает, малыши по нескольку дней не разговаривают. Возраст их, если сами не говорят, устанавливают так: везут в больницу и делают рентген кисти; определяют по состоянию костной ткани. Один малыш все молчал, а когда привезли обратно с рентгена (очень боялся положить руку под аппарат), вдруг сказал: "Холодно".

Им выдают одежду, выводят вшей… И вновь отправляют "в мир".

19 июня 1999

Писатель отдыхал. Пил кофе. В дверь позвонили. Он подошел, заглянул в глазок.

Стоял человек в шляпе.

– Что вам? – спросил писатель.

– Я читатель, – сказал человек, – мне нужно с вами поговорить.

– О чем?

– О вашей последней книге.

– Не понравилась?

– Ну что вы!

Писатель подумал и открыл дверь.

Они сидели на кухне и пили кофе. Читатель оставил шляпу в прихожей.

Он принес вафельный торт. Вынул и сказал:

– Свежайший.

Они выпили по чашке и смотрели друг на друга. Читатель на писателя, писатель на читателя.

– Неужели! – воскликнул наконец читатель. – Неужели вы меня не узнаете?

– Нет, – сказал писатель, – не узнаю.

– Между тем, ваша последняя книга говорит о том, что вы меня знаете, как облупленного. Простите за выражение.

Писатель удивился. Читатель объяснил, что в герое последней книги увидел себя.

– Все сходится, – говорил читатель, – даже не очень иной раз приятно, до того все сходится. И место рождения, и родители, и события, и происшествия, и любовь к сладкому, и каждая мелочь. Я читал как полоумный.

– Да, – говорил писатель, – поразительно, в самом деле. Такое совпадение.

– Вот, – продолжал читатель, – пришел к вам живым свидетелем.

– Очень приятно.

– Конечно, не каждому может его герой явиться во плоти.

– Да, да, спасибо, что заглянули.

Надо сказать, писатель не был уверен в таком уж совпадении своего героя с читателем. Хотя внешнее сходство, пожалуй, можно было найти.

При желании.

– Но я ведь к вам не просто так заглянул. У меня к вам, извините, просьба.

– Слушаю вас.

– Дело в том, что ваше повествование заканчивается, когда герою стукнуло сорок пять. Ровно как мне на днях. Сорок пять, баба ягодка опять, а мужик чего? А у мужика вообще все впереди. Но что? Что там впереди, хотелось бы знать?

– Понятно.

– Ну?

– Что?

– Что там дальше со мной будет, расскажите? Или, может, у вас там уже продолжение написано? Дайте почитать. На одну ночку.

Писатель вдруг рассердился.

– Нет, – сказал он, – нечего мне вам давать читать, книга закончена, живите дальше, как хотите, и вообще, мне работать пора, а вы, извините, мне мешаете.

Так рассердился, что рукой махнул и чашку опрокинул. Хорошо, что пустую.

Читатель смутился, растерялся, извинился, поднялся… Едва не забыл свою шляпу, уже в дверях спохватился.

Писатель посмотрел в окно, как он выходит из подъезда, хмуро вымыл чашки, остатки торта спрятал в холодильник.

Было у него продолжение книги, лежало в черновиках. Но не давать же, в самом деле, читать про болезни и муки, про любовь и разлуки. Тем более, что любви было немного, а счастья и того меньше. Ради проблеска счастья сто пятьдесят страниц мытарств и скуки?

Сначала писатель хотел сжечь свою рукопись, а файл в компьютере стереть чисто начисто, потом сжалился, оставил, но публиковать не давал. Думал, пусть после смерти, если захотят. Конечно, безумно ему было интересно, как дальше живет его читатель, по писаному или нет?