Проходящий сквозь стены - Александр Сивинских

Кирпич, дерево, стекло пропускали меня отлично. Легкие бетоны без наполнителей и пластик — хорошо. Железобетон — удовлетворительно. Зато металл… После попытки атаковать стальную дверь я насилу сумел вернуть себе человеческий облик. А выпал из нее такой отвратительной массой, что зеркало, стоявшее в прихожей, треснуло, отразив ту кучу гнили и слизи, которой я стал. После я мучительно хворал целую неделю и едва не умер. Потом еще месяц никак не проходил странный изматывающий зуд — не снаружи, а как бы изнутри тела. Чешись — не чешись, все едино: зудит, да и только.

Не скоро после того я возобновил эксперименты. И стал значительно осторожней.

Прохождение через преграду, скажу я вам, огромный стресс для организма. Практиковать его лучше всего на полуголодный желудок, хорошенько выспавшись, в спокойном, сосредоточенном на достижение результата состоянии духа. Проникновение «на нервах» (таким было первое) удается раз в году, да и восстанавливаешься после него вдвое, втрое дольше. Но в любом случае заниматься этим делом слишком часто не стоит. Есть риск серьезно подорвать здоровье. Я — все равно что спортсмен-чемпион, который способен на рекордный прыжок, толчок, забег, заплыв. На то, что другим не под силу. Однако вряд ли подобный супермен станет поминутно рвать свою трехсоткилограммовую штангу или «выбегать из девяти секунд» на стометровке, разрывая жилы и калеча связки.

Полезным побочным эффектом является возможность в первые минуты после проникновения видоизменять собственное тело. Видимо, межмолекулярные связи на момент выхода из стены до такой степени ослаблены, что организм становится сверхпластичным. Одним волевым усилием из него можно лепить что угодно. Хоть пони с подковами, хоть кресло с ореховыми подлокотниками. Ответил бы кто, где эта самая воля вкупе с разумом и чувствами гнездится, когда я сквозь стены просачиваюсь? Как начинаю об этом думать, не по себе делается. Вдруг в один совсем не прекрасный день полным дебилом с той стороны появлюсь? А сознание так и останется замурованным в камне на веки вечные.

Страшно, по-настоящему страшно…

Мама довольно скоро обо всем догадалась. Отправила меня к двоюродной бабке в деревню. Деревня была — одни старики да старухи. Из молодежи в ней имелась только печальная пятнадцатилетняя кобыла Холера, состоявшая при лесопилке. Из культурных развлечений — бабушкин доисторический телевизор «Чайка-4», принимающий одну программу. В школу, точно Филиппок, пешком ходил — семь верст, и все лесом. Однажды даже от волков пришлось спасаться. Видеть-то я их не видел, но слыхал. Ах, как я бежал! Как бежал!

За неимением других занятий я активно практиковался в проникновении сквозь различные преграды и в превращениях. (Хоть, говоря по правде, превращаться без особой нужды не очень люблю. Есть в этом что-то от надевания чужой несвежей одежды или пользования чужими предметами гигиены б/у. Удовольствие далеко не на каждый день.) Это отчасти заменяло мне девочек (свежие липовые доски, а особенно"— живая береза; оч-чень рекомендую!), спорт (каменная кладка) и зрелища (вечерние прогулки в роли какого-нибудь чудовища под чьи-нибудь окна). Как и следовало ожидать, однажды по мне пальнули-таки из дробовика, после чего список развлечений пришлось подвергнуть существенному купированию.

Окончить сельскую школу с золотой медалью не составило для меня труда.

Сулейман Маймунович поджидал меня в приемной комиссии выбранного мамой вуза и выложил сразу все.

Эффект прохождения человека сквозь предметы (зачастую с последующим преображением в животных) известен издревле. Во всяком случае, на Руси. Так, одно из первых на удивление подробных описаний подобного явления содержится — ни много ни мало! — в «Слове о полку Игореве». Фантастическое бегство (сколько исследователей сломали головы, стараясь объяснить его удачу себе и другим!) плененного князя Игоря из земли Половецкой в землю Русскую — ярчайший тому пример. И действительно, достаточно вспомнить, как Даждьбожий внук, неведомым способом вырвавшись из половецких застенков, пошел в побег, перекидываясь то горностаем, то белым гоголем, то волком, а то соколом (налицо явная избыточность, но ведь на то и поэтическая гиперболизация), как становится ясно, что мы с Игорем Святославичем одним миром мазаны. Во времена шустрого князя-авантюриста способность проникать сквозь предметы считалась, естественно, волшебной. Хотя таковой, строго говоря, не является. К сожалению, физический смысл этого феномена толком не объяснен до сих пор. Серьезные ученые признать его существование не могут, ибо шарлатанскими чудесами не занимаются. Энтузиастов же хватило лишь на то, чтобы дать замечательному эффекту умное название транспозиция. Или, если угодно, диффузная комбинаторика — это уж кому как больше нравится. Поэтому я, между прочим, зовусь комбинатор.

— Великий? — помнится, сострил я.

— Э, мальчик, до великого еще дорасти надо, — ответил без усмешки Куман эль Бахлы. — Даже самый превосходный алмаз долго гранят и еще дольше подыскивают ему оправу, прежде чем он станет по-настоящему бесценным!

Даром совершать транспозиции обладают крайне редкие особи не только человеческой, но и нечеловеческой природы. Что ж, тем выше этот дар ценится. Сулейман — один из немногих, кто знает истинную цену; мало того, он готов ее предложить.

Шлифовать способности в случае согласия мне предстояло, работая частным детективом. От оплаты — сумма была названа небрежным тоном, но, поверьте, для меня в то время это была действительно СУММА — отказался бы только законченный идиот. Кроме того… Заниматься любимым делом и получать за это деньги?! Я не колебался ни минуты.

Я был счастлив.

Университет был забыт. Едва поступив в него с грехом пополам (о том, что это был за грех, рассказывать просто не хочу), я ушел в академический отпуск. И с жаром принялся за дело.

Мама обругала меня соглядатаем и наушником, помянула недобрым словом папочкину дурную наследственность, сняла для меня отдельную квартиру и предложила не показываться ей на глаза. Вот и вся предыстория.

Софья Романовна, наигравшись собачонкой, соизволила вспомнить и обо мне:

— Заскучали? Или ревнуете?

— Да ни боже мой, — сказал я.

— А вы знаете, что весьма похожи на юного Пола Маккартни?

Я скромно потупился:

— У нас даже имена почти одинаковые.

— Занятно… И как же в таком случае вас зовут, прекрасное дитя?

— Полем, мадемуазель.

— Полем? Вы случайно не француз, Поль? — Мое «мадемуазель» ей определенно понравилось.

— Oui. Mais entre nous soit dit — trers peu[2], — отшутился я.

— Tres peu? Как мило, — рассмеялась Софья, пытаясь скрыть озадаченность.

Похоже, с французским у нее были нелады. Как, впрочем, и у меня. Десяток заученных броских фраз — вот все, чем я могу щегольнуть при случае.

— Хорошо, Поль, — сказала она, — я беру вас. Вместе с песиком, разумеется. На… на неделю, скажем. Если вы мне подойдете, оставлю. Завтра, в девять часов, прибудете по адресу…— Она назвала адрес. — Не опаздывайте, Поль! До встречи, Жерар!

Отрапортовав Сулейману, что внедрение прошло успешно, и получив в виде поощрения сакраментальное: «Аи, маладэц, Павлинчик! Люблю тебя, как сына! На, скушай халву», я отправился домой. Вздремнуть после невольного ночного бдения. Если, конечно, удастся. Потому что молодожены вполне уже могли проснуться и сызнова заняться деланием любви. Со свежими силами.

Бес заявил, что ему по пути, и, как я ни ворчал, побежал следом.

Халва оказалась бесподобной. Ни в самом дорогом магазине, ни даже на базаре такой не купишь. Впрочем, у шефа имеются собственные, свято оберегаемые, каналы во все части света. Рассказывают о неких настырных личностях, которые о каналах этих пронюхали и попытались впрячь нашего ифрита[3] в контрабанду наркоты. Сперва сулили златые горы, затем угрожали, а затем исчезли. Если не ошибаюсь, они попали именно туда, куда так упорно рвались. В «Золотой треугольник». Пополнили ряды рабов на опийных плантациях. Кстати, та история имела продолжение. Чуть позже нехорошо заболел один из наших сотрудников. У него загнил язык, и стали быстро зарастать толстой подошвенной кожей ушные отверстия. Сейчас он глухонемой инвалид…

В общем, чувства юмора Сулейману не занимать. Правда, чувству этому очень уж много, чрезвычайно много лет. Отчего оно изрядно почернело.

Раньше оно было кроваво-красным. Жерарчику, видимо, не терпелось поболтать, но на людной улице показывать знание человеческой речи он не решался. Он забегал вперед, трогательно поскуливал и заглядывал мне в глаза. Фантастически подобревший от халвы, я смилостивился и взял его на руки. Бес тут же приник к моему уху, изображая, будто ласкается к горячо любимому хозяину, и горячо залопотал:

— Соблазни ее, Павлуша! Соблазни Софью, и дело с концом. Она вполне готова разделить с тобой ложе любви, я это унюхал. Ты ей жутко интересен как мужчина — шкурой клянусь.