Ну, ребята, вы попали - Александра Маринина

Ольга: Ты что замолчал, Саня? Загрустил?

Скуратов: Да нет, просто немного нервничаю.

Ольга: С чего бы это? Боишься, что Емелин выживет?

Скуратов: И этого тоже. Знаешь, не хотелось бы…

Ольга: Так и мне не хочется. Саня, а нельзя сделать так, чтобы…

Скуратов: Чтобы что?

Дух: Чтобы что? Ну давай, не тяни, говори быстрее, время-то не казенное. Оно у меня сейчас на вес золота.

Ольга: Ну… чтобы если все плохо обернется, его в тюрьму посадили.

Дух: Что-то я не понял… если все плохо обернется, я умру. Разве покойников в тюрьму сажают? Неужели новый кодекс приняли? А я и не знал.

Скуратов: Если все сложится неудачно и Емелин выживет, мы что-нибудь придумаем.

Ольга: Что? Надо думать об этом сейчас, а не откладывать на потом.

Скуратов: Да мне как-то в голову ничего с ходу не приходит. И вообще, я не могу думать на пустой желудок. Вот поужинаем, посоветуемся с твоей Наташей, ты сама говоришь, что она умная…

Звонит телефон.

Дух: Неужели опять из больницы? Ой, не дай Бог скажут, что пора возвращаться, а я же еще самого главного не узнал — как они собираются меня в тюрьму упрятывать. И на Наташу эту не посмотрел. Умная, необыкновенная… Не бывает таких! А если и бывают, так я лучше на ней женюсь, а Ольгу брошу к чертовой матери, пусть ее Сашка содержит со всеми ее многочисленными родственниками и их многочисленными финансовыми проблемами. Сашку, конечно, тоже выгоню к чертям собачьим из своей фирмы, пусть где хочет, там и зарабатывает на содержание моей жены и ее родни.

Ольга: Я сама подойду. (снимает трубку). Алло! Да, это я… Да, да… Снова хуже? Да, конечно, надежда умирает последней… Спасибо вам. Да, я надеюсь, что вы еще позвоните. (кладет трубку) .

Дух: Слава Богу! Мне опять хуже, душа в тело пока не возвращается. Можно еще поприсутствовать на этом празднике неожиданных откровений.

Ольга: Слава Богу, ему опять хуже. Слушай, сколько ты им заплатил, чтобы они звонили с такой регулярностью? Сколько я имела дел с больницами, никогда в жизни они не звонят сами, особенно если больной в реанимации. Только если по знакомству.

Скуратов: Сколько надо — столько и заплатил. Не бери в голову. Главное, что они обещание выполняют и деньги свои отрабатывают.

Ольга: Саня, а нельзя было им заплатить, чтобы они… это… ну ты понимаешь.

Скуратов: С ума сошла! Это же статья! Звонить и сообщать жене о состоянии ее мужа за деньги — это нормально, а брать и давать деньги за то, чтобы муж не выжил, — за это можно сесть в два счета. При этом сядут все, и те, кто платит, и те, кто выполняет.

Ольга: Так никто же не узнает!

Скуратов: Лёлечка, когда тайной владеет такая куча народу, через две секунды тайна становится достоянием гласности. Кроме нас с тобой, об этом знали бы все врачи в реанимации, все сестры и нянечки. И уже через полчаса об этом узнали бы в милиции.

Ольга: По-моему, ты преувеличиваешь опасность. Лучше уж признайся, что у тебя пороху не хватило. Слабоват ты в коленках, Санечка.

Дух: Нет, вы слышали, что она несет? Вы слышали? Это ж надо быть такой дурой! Или стервой…

Скуратов: Ну что ты несешь! Ты или дура клиническая, или стерва первостатейная.

Дух: Во! Правильно, Сашок, так ей. Мы с тобой всегда были единомышленниками.

Ольга: И почему это я дура, объясни, пожалуйста. Ладно, со стервой я согласна, сама знаю. Но почему дура-то?

Скуратов: Да потому что деньгами можно заткнуть рот одному человеку, а двоим уже нельзя. А если их больше двух — тогда тем более. Поверь моему опыту, Лёля, когда люди получают деньги за одно и то же, они тут же начинают сравнивать и негодовать, почему это им заплатили так мало, хотя сделали они так много. Ты же не будешь вызывать к себе всех врачей из реанимации и отдельно спрашивать каждого, сколько, дескать, вы хотите за то, чтобы Емелин не выжил? Ты позовешь кого-то одного, пообещаешь ему определенную сумму, а он потом эту сумму будет сам делить между остальными. И кто-то обязательно окажется недоволен, кому-то непременно покажется, что его обделили. Дальше все понятно. Твой Емелин еще из больницы не выйдет, а мы с тобой уже сядем.

Дух: Правильно говоришь, Сашок! Сразу видно, опыт у тебя есть. Что и говорить, пять лет службы в милиции на помойку не выкинешь. Так, ребята, кончайте время впустую тратить, давайте уже стройте планы, как вы меня в тюрягу будете запихивать, я же должен знать, к чему готовиться, и разрабатывать тактику противодействия. Эй, симпатичная, ты где? Слушай, я чего хотел спросить-то, а мне только в квартире можно торчать или я могу тут рядышком полетать?… Можно, да?… Ну спасибо. Не, я недалеко, я только в окошко выгляну на минутку, хочу посмотреть, где Сашкина машина стоит… Зачем? Ну это… Ладно, скажу. В общем, тут в соседнем подъезде кобель один есть… хи-хи… Когда его гулять выводят, он нужду справляет в одном и том же месте, привычка у него такая, понимаешь… И если на этом месте машина стоит, он ее обязательно описает, сто раз проверено. Место такое удобное, кто не знает про кобеля — непременно туда машину поставит. А кобель такой большой, знаешь, огромный прямо, и мочевой пузырь у него — литров на пять, не меньше, вот ей-богу, не вру. Вот мне и любопытно, где Сашкина машина стоит… хи-хи… Что?… Детство?… Где, говоришь, играет?… А-а… Ну, у меня этого все равно сейчас нет, я же бестелесная субстанция, и этим местом в данный момент не обладаю. Ну так я посмотрю, ага?… О, точно, как я и предполагал, в аккурат на это самое место он машину и поставил. Представляю, какая у него рожа будет, когда он выйдет, а все колеса собачьей мочой воняют. Эх, покрышку бы ему проколоть! Он выйдет, колесо спущено, менять надо, так он за это колесо голыми руками и схватится… Смотри-ка, кто-то приехал, может, это та самая Наташа, о которой столько разговоров? Хм, машинка-то не поганенькая, полуспортивная, двухместная. Тысяч сорок долларов стоит, если не больше. Ах ты Боже мой, какие политесы, водитель вышел, машину обошел и дверь даме открывает. Ничего мужичок, красавчик, как с картинки модного журнала. Это что ж за дама такая? Так, рожи не видно, но фигурка — высший класс, и походочка, как мне нравится, и одета со вкусом. И возраст мой любимый — лет двадцать семь-двадцать восемь, судя по виду сзади. Сейчас с другой стороны залечу, мордашку посмотрю… Эх, черт возьми, не успел, она уже в подъезд вошла. Ладно, возвращаюсь в квартиру, если это Наташа, так я ее и в комнате разгляжу. Но решение я уже принял: если это действительно она, то я с Ольгой разведусь, а на ней женюсь. После того, как оживу, конечно.

Звонок в дверь.

Ольга: Ну вот и Наташа наконец-то!

Ольга выходит в прихожую. Скуратов задумчиво ходит по комнате.

Скуратов: Наташа… Наташа… Столько слышал о ней, теперь хоть посмотрю, какая она.

Дух: Наташа… Наташа… Столько наслушался о ней, теперь наконец посмотрю, что это за чудо в перьях.

Входит Ольга, следом за ней Наташа, женщина, выглядящая намного моложе своих лет, невероятно элегантно и дорого одетая.

Наташа: Здравствуйте, Александр, рада познакомиться с вами.

Скуратов останавливается с обалдевшим лицом, замирает на несколько секунд, потом судорожно припадает «к ручке», задерживая пальцы женщины намного дольше, чем позволяют приличия.

Дух: Ни хрена себе! Это же Наташа, моя первая жена! А чего это она так хорошо вылядит? Ёлки-палки, ей же… сколько ей лет-то сейчас? Ага… ага… ага… так полтинник! О, о, нет, вы только посмотрите на Скуратова, а? Варежку раззявил и стоит, как пыльным мешком ударенный. Что, Сашок, съел? Понял, какие у меня бабы? Одна лучше другой, вот так-то! Не, ну Наташка-то точно лучше Ольги, и благородная какая, ведь я ее бросил с ребенком, без копейки оставил, а случилась со мной беда — тут же примчалась.

Ольга: Санечка, отпусти Наташу, дай ей сесть. Сейчас будем ужинать, уже почти все готово.

Наташа: Какие чудесные запахи… Я их еще у лифта почувствовала.

Дух: А правда, пахнет вкусно. Чем там Ольга их кормить собирается? А, так это же мой любимый жульен! Надо же, меня нет, я уже почти что умер, а она всё мои любимые блюда готовит… Может, она и не совсем стерва, может, она меня все-таки любит, просто Сашка, сукин сын, ее с панталыку сбивает. Ах, какой запах! Жалко, что попробовать нельзя, жрать нечем. Сейчас залетел бы поближе к плите и схавал бы всё подчистую, во смеху-то было бы!