Встреча - Федор Крюков

Рассказчик мой остановился и, нагнувшись к колену, быстро высморкался при помощи двух пальцев. Потом достал платок, утерся и слегка задумался. Вспомнив что-то веселое, может быть свои неудачи, он замотал головой и рассмеялся.

— Поговорили они между собой, посмеялись. Начальник спрашивает: «А как у него русское сочинение?» Учитель подает. Посмотрели, опять смеются. «Что же вы, — говорит, — скуповато описание сделали?» Вижу я: веселые они все, не серчают, не обругивают, абы как… Ну, думаю, дело в шляпе. Пропустят, ежели буду гнуть чего-нибудь, притворюсь дураком. Это, бывало, в полку господа офицеры уважают… «Я, — говорю, — не сочинитель, ваше высокоблагородие». — «А кто же вы?» — «Был, — говорю, — станичным атаманом, а теперь, благодаря Думе, пролетарий. Четверо детей, мать-старуха, жена…»

— Виноват, — полюбопытствовал я, — а какая тема была дана?

— Как-с?

— Какое сочинение-то требовалось?

— Описать Черкасск. Я и написал себе немного. Черкасск, мол, город большой, здания отличаются приличной архитектурой, как, например, памятник Ермаку и атаману Платову. «Что же это за описание?» — учитель говорит (такой востренький из себя). «Помилуйте, — говорю, — ваше высокоблагородие! Ведь я неделю назад приехал и город осмотреть даже не успел: все уроки твердил». — «Ну, — говорит, — посмотрите ого недельки три-четыре, тогда приходите опять. А сейчас слабовато…»

— Не пропустили? — спросил я, когда рассказчик снова сделал паузу.

— Нет… — уныло проговорил он, — а что им стоило? И на что мне эти центры и епотенузы?..

— Разумеется.

Он помолчал с минуту, погрузившись в грустное раздумье, потом продолжал:

— Опять пошел к наказному. «Ваше сиятельство! У меня жена и дети. Я не хотел в Думу, вы послали». — «Ну, хорошо, — говорит, — я вас зачислю пока. А потом вы все-таки подготовьтесь и выдержите екзамент». Обрадовался я. 87 рублей жалованья… город… детей учить можно… Поехал домой. Спешу, все продаю; какая вещь стоила 50 рублей, продаю за 25. Одним словом, все распродал. Однако сам продаю, а у самого сердце что-то болит. Думаю: подведут они меня. Жена говорит; «Дай для верности телеграмму». Даю телеграмму: «За мной ли место?» Отвечают: «За вами». Распродал я все, приезжаю с семьей в Черкасск, являюсь в канцелярию. Мне говорят: «У нас и вакансии такой нет, на какую вы приехали». — «Как нет? Мне его сиятельство…» — «Не знаем. Сходите к его сиятельству». Пошел к наказному. Докладываю: «Ваше сиятельство! вы меня окончательно разорили! Был я человек, а теперь стал пролетарий, и больше ничего. Что мне остается делать? У меня четверо детей, мать-старушка, жена…» — «Как же это так вышло? Гм… жаль, жаль… Ну погодите: может быть, найдем что-нибудь подходящее». Послал за полицмейстером, нет ли у него ваканции. «Есть, — говорит, — ваканция старшего городового в третьей части. Жалованье 25 рублей». — «Но желаете ли?» — наказной мне говорит. Я докладываю: «Ваше сиятельство! Где же мне в городе с семьей прожить на 25 рублей?» — «Я вам своих 25 буду приплачивать». — «Покорнейше благодарю, ваше сиятельство!» Куда же денешься? Стал старшим городовым. Но тут вскоре, дней через пяток, сюда назначили. Здешнего помощника уволили, якобы по болезни, а он и не думал болеть. За недостаточное усердие при усмирении бунтов в Михайловке… А меня вот прислали.

— Что же, довольны? — спросил я.

— Да кормлюсь с семьей. Пятьдесят целковых в месяц.

— А население здесь как к вам относится?

— Ничего. Пока не обижают. Получил вот штуку одну… портретик…

Он опять запустил руку в карман и извлек прежнюю кипу бумажек. В ней он быстро разыскал серый разорванный конверт. В конверте был вложен листок с карикатурой, изображавшей моего собеседника в полицейской форме. Карикатура была, правду сказать, довольно удачная. Он делал стойку перед начальством, — одна рука по швам, другая с фуражкой на молитву. На груди — полицейская медаль. На оборотной стороне написано было: «Дураков малюют, подлецов бьют! Помни Государственную думу! ходи да оглядывайся!»

Я сочувственно вздохнул, рассматривая карикатуру, и покачал головой в знак неодобрения действиям, явно клонящимся к тому, чтобы уронить авторитет свыше поставленной власти.

— И еще подписано: «Отдай». Хочет показать, что я взятки что ль беру? — тыкая пальцем в то место, где стояла размашистая подпись художника, сказал укоризненным и обиженным тоном мой старый сотоварищ.

Я всмотрелся в подпись. Значилось: Quidam. Но для человека, незнакомого с латинской абецедей, могло показаться и «Отдай»…

Нет это не «отдай», это — quidam, — успокоил я своего собеседника, — латинское слово. Значит: некто.

Художник, изображавший эту карикатуру, так подписался.

— Чего же я у него взял?

— Он ничего и не требует. Quidam — некто. Псевдоним художника.

— Как вы сказали?

— Псевдоним. Вымышленная фамилия.

— Вымышленная? Гмм… жаль! А за такие дела, да если бы под своей фамилией, я бы ему ребра посчитал!..

Тут беседа наша оборвалась: было открыто заседание суда. Мой собеседник торопливо, на цыпочках, перебежал на другую сторону и сел рядом со своим начальником. Я остался на скамье подсудимых.