Послания - преподобный Федор Студит

Отправившись оттуда снова в путь, мы остановились в Лупадие, встретив дружеское сочувствие со стороны странноприимца; там совершили и омовение по причине ран, ибо у некоторых были трудноизлечимые раны от путешествия. Итак, нас привели в Тилис. Там встретил нас авва Захария с Пионием, которые от пламенного расположения к нам плакали и хотели идти вместе с нами, но им не дозволили. Оттуда – в Алкеризу, затем – в Анагсграммены, потом – в Перперину, оттуда в Парий. Мы вступали в общение с епископами и, кроме того, со смирением напоминали им о клятве. Потом наш путь последовал в Орк, оттуда – в Лампсак, в котором, найдя ираклиотян [5], мы пробыли три дня, не имея возможности отплыть.

Затем, получив такую возможность, отправились в путь и приплыли в Авид, где были милостиво приняты тамошним начальником. Прожив там восемь дней до субботы, поплыли в Елеунт, где пробыли неделю ввиду затруднительности плавания. Потом, когда подул попутный ветер, прибыли на Лимнос за девять часов. Здесь мою речь останавливает благочестие тамошнего епископа, который так благосклонно, как никто другой, принял нас, утешил и снабдил необходимым на дорогу.

Отплыв оттуда со страхом, ибо опасались соседнего народа, мы при сильном северном ветре переплыли море в сто пятьдесят миль и пристали у Капастра в пределах Фессалоники. Потом мы поплыли в Паллину, в местность, лежащую близ залива; затем – к пристани; оттуда, снова сев на животных, вошли в город [6].

Это было в субботу, в день праздника Благовещения, часу в третьем. И какой был вход! Нельзя обойти молчанием и этого. Один из сановников, посланный вперед префектом, с воинами ожидал нас у восточных ворот, и они встретили наше приближение, стоя в молчании. А после того, как мы вошли, они затворили ворота и торжественно повели нас через площадь перед глазами людей, собравшихся на это зрелище, и таким образом привели к начальнику.

Это – прекрасный человек. Явившись с благосклонным лицом, он после поклона кротко разговаривал с нами и послал нас к архиепископу. Мы же прежде всего помолились в храме Святой Софии. Святейший, закончив молитву в своей церкви, принял и приветствовал нас, побеседовал с нами о необходимом и тогда же, удержав нас, доставил нам отдых омовением и пищей.

На второй день рано утром нас взяли и, по нашей просьбе дозволив нам помолиться в храме святого Димитрия, разлучили друг с другом после того, как мы высказали благословения и приветствия друг другу. Нас, двоих братьев, отвели в то место, в котором я нахожусь теперь, и разлучили после того, как мы со слезами простились друг с другом, так, что и некоторые из зрителей были тронуты и прониклись жалостью.

В таком состоянии, отец, наши дела; и теперь влачу я, смиренный, здесь жизнь прискорбную и многоплачевную. Знаки благословения от святой руки твоей мы приняли, как имеющие силу Святой Троицы, и храним их, как сокровище, и кладем их перед глазами своими, как бы лобызая твою десницу. Опять слезы, опять содрогается моя внутренность, ибо хочу закончить речь.

О, отец, для чего ты меня оставил (Мф.27:46)? Но ты не оставил. Как ты удалился от меня? Но ты пребываешь во мне. Где же еще увижу тебя? Как взгляну на тебя? Где услышу сладчайший и спасительный голос твой? Когда разделю с тобой трапезу? Где буду наслаждаться твоим присутствием? Или когда буду читать тебе вслух, или петь перед лицом твоим, или получать вразумления, или епитимьи, или напоминания, совершая по обычаю угодное тебе угощение, пищу, питье, беседу, стояние, сидение, возлежание? Что случилось со мной? Призываю людей в свидетели, призываю и Небесные Силы на мою защиту: закон Божий отлучил меня от тебя, одна вечная заповедь. Да услышит поднебесная!

Поэтому я радуюсь и возношу глас хвалы Богу; переношу все более, чем с избытком сил; восхищаюсь. Не буду больше сиротствовать, не буду сетовать, не буду говорить что – нибудь непристойное. Прими, отец, и вышесказанное, как благочестное, ибо это – знаки любви к тебе.

Однако я опять буду плакать, но уже от радости. А ты, преблаженный отец, радуйся и веселись: тебе назначены награды, тебе уготовано место покоя. Ревность твоя подобна ревности отцов твоих, заключение под стражу провозглашает истину. Связан праведник, как непреклонный, – благочестивые благодарны, соревнующие делаются более пламенными, видя прекрасное начало. Гонители вне сплетают речи и злословят, особенно некоторые из монахов, а внутри терзаются мыслями, имея жестокого обличителя в собственной совести, притом удивляются. Ибо, как говорит великий Григорий Богослов, «великим подвигам человека умеют дивиться и враги, когда пройдет гнев, и дело оправдает само себя» [7]. Тебя Ангелы воспевают, люди ублажают, Христос принял и отверз тебе врата царства небесного навеки. Аминь.

Когда нам был передан твой ответ через господина диакона, мы хотели тотчас писать к тебе, истинный и многолюбезный брат мой [9]. Но так как было зимнее время и новые соображения останавливали нас, то мы почли за благо отвечать не скоро. Если же вместе с вопросом, выраженным словом, и письмо потребовало того же самого, то для чего еще рассуждать и не высказывать того, что приходит на мысль?

Во – первых, скажу – и ты, почтеннейший, пойми меня, – что я, как ты и сам знаешь, многим подавал своей жизнью пример великой греховности, и почти нельзя найти греха, к которому бы я и сам не был причастен, и другим не давал повода. Но зная, что человеколюбие Божие спасает и погрязшего в бездне зла и подает руку помощи кающемуся, я избежал отчаяния и, по – видимому, несколько утвердился на правом пути.

Поэтому, как ведает Бог, знающий тайное, я уклонился даже от сношения с родственниками своими и общения с любезными моими по плоти и от всех остальных при помощи одной силы Божией, укрепляющей немощь мою во всем. То, о чем ты спрашивал меня, несведущего, и теперь находится в таком состоянии, о котором сказал тебе господин диакон. И это мы высказывали и представляли не без рассуждения, но основываясь и утверждаясь на исследовании и изучении Богодухновенного Писания, равно как и расспрашивая тех, кого следует. Подлинно, это истина, потому что Божественный Закон ясно говорит это не только через святого Павла, но и через других богословствующих Отцов, которые то же самое и определяют, и доказывают, и излагают согласно с апостольской заповедью.

Как же я могу впредь оставаться неразумно безразличным? И не лучше ли мне уклониться и устраниться от тех, кто причиняет вред несчастной душе моей? И разве это не опасно, если верховнейший из Отцов взывает и говорит, что отнюдь не должно принимать ничего противного заповеди или извращающего ее, хотя бы за это обещали жизнь или угрожали смертью? Не стану говорить, сколько есть других изречений, не позволяющих нам даже малейшего отступления от заповеди, особенно когда при этом мы имеем повеление свт. Василия Великого, что «неопустительно должно соблюдать все, преданное Господом в Евангелии и через апостолов» [10].

Это я осмелился открыть тебе, как отцу и возлюбленному, между тем как мы – Сердцеведец Бог Свидетель! – не проповедуем этого, ибо не имеем преимущества и не питаем ненависти, но и к самодержцу и благочестивейшему Императору сохраняем любовь в сердце, и ко всем сродникам моим питаем благорасположенность, и поминаем его на Божественной Литургии, и молимся о нем в уединении и общенародно. Также и с Церковью мы находимся в общении, и да не будет, чтобы мы когда – нибудь отделились от нее!

Простите меня, который один только грешен; я предпочел оплакивать свои грехи в этом углу и не вмешиваться в дела мирские. Какое здесь преступление? Позволь мне, любезнейший брат, – ибо я знаю, что ты можешь это, – и оставаться в покое здесь, и быть вдали от всех людей, насколько возможно, и ты мудрым умом своим сделай кривизну ровной (Ис.42:16) и острое гладким, и будь для нас причиной мира и споспешником покоя, чтобы, если произойдет что – нибудь полезное для нас, устраивать это справедливо и разумно.

Вчера, когда мы наслаждались достославным твоим присутствием, после некоторых других бесед, для которых ты и прибыл сюда, у нас зашла речь о предметах Писания, и мы, находясь в большом недоумении, расстались друг с другом, не достигнув в этом согласия. Конечно, господин, мы, как люди простые, совершенно не соответствуем присущей тебе мудрости. Но чтобы молчанием о том, о чем должно говорить, нам не навлечь на себя осуждения, – ибо Писание говорит: обличи ближнего твоего, и не понесешь за него греха (Лев.19:17), а с другой стороны, обличая премудрого, будем еще более возлюблены им (Прит.9:8), – мы почли необходимым высказать тебе то, что должно.

Ты, господин мой, – скажу кратко, – соединяя вместе многие вопросы и возражения, сказал, что, кроме веры, ни о каких других заповедях Господних никому не следует вразумлять предстоятельствующего пастыреначальника, когда он, по неведению или по своему желанию, делает что – нибудь непозволительное. А мы говорили, что следует, и даже очень, но только тем, которые превосходят других знанием и благоразумием. И каких только доказательств неосновательности такого мнения мы не можем привести? Приведем пример из Ветхого Завета.