Мирра и дьявол - Елена Хаецкая

Многотысячные толпы празднично одетого люда собрались на дворцовой площади, дабы выразить свое ликование по поводу восьмой годовщины прихода к власти Отца Нации. Женщины надели лучшие платья, мужчины продели в петлицы пиджаков разноцветные ленточки. Над толпой летали воздушные шарики, реяли стяги и штандарты. Наяривали духовые оркестры, и мальчишки-разносчики шныряли по толпе, предлагая сладости, мороженое и напитки. Между толпой и дворцом с карабинами поперек живота стояли три шеренги неподкупной и безупречной национальной гвардии. На всякий случай. На этот же случай кварталы вокруг дворца и площади были оцеплены и охранялись усиленными полицейскими нарядами и армейскими патрулями. Атмосфера, одним словом, была праздничной.

На обширном балконе второго этажа дворца уже стояли члены хунты и другие близкие друзья и соратники Отца Нации. Ждали только его самого.

Мы с Его Превосходительством были совершенно одни в пустом зале, из которого широкие застекленные двери вели на балкон. Сквозь стекло видны были спины, мундиры, портупеи и погоны верных друзей и соратников.

Я помогал Отцу Нации пристроить в пустой кобуре блок “В” новой модели УВИ. Блок “А” — плоская коробочка — находился уже в нагрудном кармане мундира, и от него шел тонкий провод к присоске над правым ухом диктатора. Как и прежняя модель, УВИ сработан был под слуховой аппарат. Блок “В” был автономным.

Я, наконец, смог застегнуть кобуру.

— Все готово, Ваше Превосходительство. Значит, как договорились, сначала, для проверки, вы внушите всей толпе приказ опуститься на колени… С богом, Ваше Превосходительство! Помните — сегодня перед вами встанет на колени этот сброд, а завтра весь мир!

Его Превосходительство сжал челюсти и строевым шагом вышел на балкон. Толпа разразилась возгласами ликования и овациями. Я тоже вышел на балкон и встал на самом левом фланге, за спинами соратников, но так, чтобы видеть лицо Отца Нации. Кажется, мой фрак был единственным среди всех этих мундиров. Я следил за Его Превосходительством. Ват он поднимает руку, требуя тишины. Гул толпы затухает. Наконец, полная тишина, прерываемая трепетом стягов на ветру. Вот Его Превосходительство прижимает пальцы правой руки к нагрудному карману и, опираясь левой рукой на балюстраду, подается вперед и вперяет в толпу свой тяжелый свинцовый взгляд. Вот он через ткань мундира нажимает кнопку на плоской коробочке, и вот он — момент моего триумфа. Обмякшее, грузное тело Отца Нации повисает на перилах балкона, а потом мешком сползает на пол. Левая рука цепляется за балюстраду и отлетает от нее, фуражка откатывается в сторону. Его Превосходительство мертв. Пользуясь замешательством на балконе, я медленно отступаю в глубь дворца. Но еще некоторое время мне видна багровая лысина Отца Нации в окружении леса до блеска вычищенных сапог.

Его Превосходительство все-таки был слишком самонадеян. И он забыл мои объяснения, что УВИ — это не усилитель воли того, кто им пользуется. УВИ не усиливает волю — он просто соединяет накоротко биополя, психики двух или более индивидов. С помощью УВИ ты можешь непосредственно влиять на чужую психику, но и твой мозг в такой же мере становится открытым для влияния другого человека. Естественно, чья воля сильней, тот и оказывает подавляющее влияние.

У Его Превосходительства была очень сильная воля. Но он не учел одного эффекта. Он мог подавить своей волей любого из своих подчиненных и, скажем, меня. Он мог подавить поодиночке любого из стоящих на площади. Он мог бы, наверно, подавить даже и всех их вместе, если бы они хотели разного и мыслили бы каждый о своем, несогласованно. Но дело в том, что все эти крестьяне и рабочие, учителя и врачи, торговцы и студенты, все, что кричали “виват” и, опасаясь агентов тайной полиции, громко желали Отцу Нации долгих лет жизни, все они думали совершенно одинаково и всех их обуревало одно и то же желание. Весь этот единый организм внешне разобщенной толпы желал диктатору только одного: “Чтоб ты сдох, зверюга!”…

Этого Его Превосходительство даже и представить себе не мог. Многие тираны, в глубине души почему-то убеждены, что народ их очень любит.

“Стоять, бараны!”