Крошка-убийца - Рэй Брэдбери

Все трое молчали. По лицу Элис скользнула слабая улыбка. Джефферс заговорил, но до Дэвида из его речи доходило немногое:

— Твоя жена — слишком хорошая мать, сынок. Она куда больше заботилась о ребенке, чем о себе…

Жилка на щеке у Элис перестала пульсировать.

Она вступила в разговор. Повела рассказ, какой от матери и ждешь. Или не такой? Не послышались ли в ее голосе нотки гнева, страха, отвращения? Доктор Джефферс их не уловил, да и не старался.

— Ребенок никак не желал спать, — жаловалась Элис. — Я подумала, что ему нездоровится. Лежал себе в кроватке, уставившись в потолок. А поздно ночью принимался плакать. Изо всей мочи. Плакал ночами напролет — до самого утра. Я никак не могла его утихомирить — и самой было не до сна.

Доктор Джефферс кивнул:

— Утомление привело к пневмонии. Но мы начинили ее сульфамидами, и теперь она пойдет на поправку.

У Лейбера защемило в груди:

— А как ребенок, что с ним?

— Да что ему сделается? Здоровей некуда.

— Спасибо, доктор.

Доктор попрощался, сошел с лестницы, с усилием открыл входную дверь и шагнул за порог. Лейбер прислушался к его удалявшимся шагам.

— Дэвид!

Шепот Элис заставил Дэвида обернуться.

— Это все опять он, ребенок. Я стараюсь себя обмануть — внушить себе, что я идиотка. Но ребенок знал, что я еще не окрепла после больницы. И потому плакал всю ночь. А если не плакал, то замирал совсем неслышно. Когда я зажигала свет, он смотрел на меня в упор.

Лейбер внутренне содрогнулся. Ему самому вспомнился взгляд младенца, устремленный на него в темноте. Всем малюткам в такой поздний час положено спать — а этот бодрствовал. Дэвид постарался отогнать от себя эти мысли: так и рехнуться недолго.

Элис продолжала:

— Я хотела его убить. Да, убить. Еще и часа не прошло после твоего отъезда, как я поднялась в детскую, схватила его за горло — и стояла так долго-долго в нерешительности, дрожа от страха. Потом накрыла его одеяльцем, перевернула лицом вниз, вдавила в подушку — и так бросила, а сама убежала.

Дэвид попытался ее остановить.

— Нет, дай мне закончить, — хрипло проговорила Элис, не отрывая глаз от стены. — Когда я выбежала из детской, мне казалось — ничего нет проще. Дети, бывает, задыхаются — что ни день. Никто ни о чем никогда не узнает. Но когда я вернулась — убедиться, что он мертв, — Дэвид, он был жив! Да-да, живехонек — лежал на спинке, дышал и рот у него был до ушей! После этого я уже не смела до него дотронуться. Оставила его в кроватке как есть и больше не возвращалась — перестала кормить, ухаживать за ним, нянчить. Наверное, кухарка взяла на себя все заботы — не знаю. Знаю только, что своим криком он не давал мне спать: всю ночь, до самого утра я не могла ни о чем другом думать, расхаживала по комнате из угла в угол — и вот теперь слегла. — Элис торопилась закончить: — А он лежит там и придумывает способ, как меня убить. Способ попроще. Потому как знает, что я слишком многое о нем знаю. Я его совсем не люблю, а между нами нет никакой защиты — и уже никогда не будет.

Элис выговорилась. Она бессильно откинулась на подушку и вскоре заснула. Дэвид долго стоял над ней, не в состоянии шевельнуться. Мозг отказывался служить — парализованный до последней клеточки.

Наутро Дэвиду оставалось только одно. Он так и поступил: явился в кабинет к доктору Джефферсу и рассказал обо всем. Джефферс отозвался сдержанно:

— Давай не будем спешить, сынок. Порой случается, что матери проникаются к новорожденным ненавистью, и это вполне естественно. Мы называем это амбивалентностью — двойным подходом. Когда ненавидят, не переставая любить. Нередко ненавидят друг друга любовники. Дети не выносят матерей…

— Я никогда не питал ненависти к своей матери, — прервал доктора Лейбер.

— Разумеется, ты в этом не сознаешься. Кто способен на подобные признания?

— Но Элис ненавидит младенца в открытую.

— Точнее всего сказать, что ею овладела навязчивая идея. Она зашла чуть дальше обычного, заурядного состояния двойственности. Ребенок явился на свет благодаря кесареву сечению, и оно же чуть не отправило Элис на тот. Она винит ребенка за муки и за пневмонию. Она проецирует свои неприятности на посторонние объекты и сваливает всю вину за них на первый попавшийся под руку. Да все мы так поступаем. Споткнемся о стул — и проклинаем мебель, а не собственную неловкость. Промажем, играя в гольф, — и браним то неровный дерн, то клюшку, то качество мяча. Прогорит наш бизнес — виним небесные силы, погоду, собственное невезение. Могу только повторить то, что говорил тебе раньше. Люби жену. Лучшее в мире лекарство. Найди разные тонкие способы продемонстрировать свои чувства, сумей заверить, что она за тобой — как за каменной стеной. Помоги ей осознать, что ее ребенок — невинное, беззлобное существо. Дай ей убедиться, что ради ребенка стоило подвергать себя риску. Мало-помалу Элис успокоится, забудет о смерти и привяжется к ребенку. Если за месяц-другой она не войдет в норму, обратись ко мне — и я подыщу хорошего психиатра. А теперь ступай — и сгони с лица эту унылую мину.

С наступлением лета все как будто устроилось, и дела пошли на лад. Лейбер работал, с головой погрузился в офисную рутину, но ни на минуту не забывал о жене. Элис же подолгу гуляла, набиралась сил, иногда играла в бадминтон. Эмоции у нее прорывались нечасто. Казалось, от всех прежних страхов она избавилась окончательно.

Но вот однажды в полночь на дом внезапно налетел летний ураган: порывы теплого ветра сотрясали деревья, точно это было множество блестящих бубенцов. Элис пробудилась и, дрожа с головы до пят, скользнула в объятия мужа; тот, утешая ее, принялся выспрашивать, что такое с ней приключилось.

— За нами в спальне кто-то следит, — кое-как выговорила она.

Дэвид включил свет.

— Тебе опять что-то мерещится. Но ты, однако, держишься теперь молодцом. Тебе уже лучше — давно ничего не пугалась.

Когда свет снова был погашен, Элис вздохнула и через минуту уже спала. Дэвид чуть ли не полчаса не выпускал ее из рук, предаваясь размышлениям о ее дивном и причудливом характере.

Дверь спальни, он услышал, слегка приотворилась.

За порогом — никого. С чего бы ей открыться? Ветер стих.

Дэвид ждал. Ждал целый час, лежа в темноте, не шевелясь.

Далеко-далеко раздался тонкий писк, с каким метеор гаснет в чернильной космической бездне: это в детской расплакался малыш.

Сверкали ночные звезды, ветер снова начал прокрадываться меж деревьев, на руках у Дэвида ровно дышала спящая женщина — и в сердцевине всего этого таился одинокий тихий плач.

Лейбер сосчитал до пятидесяти. Плач не смолкал.

Наконец, осторожно высвободившись из объятий спящей Элис, Дэвид встал с постели, сунул ноги в шлепанцы, накинул халат и на цыпочках выбрался из спальни.

Спущусь вниз, думал он устало, вскипячу немного молока, возьму его с собой и…

Темнота выскользнула из-под него невесть куда. Нога поехала в сторону. Он поскользнулся на чем-то мягком. Нога провалилась в пустоту.

Дэвид судорожно выбросил руки вперед, что есть силы вцепился в перила лестницы. Еле-еле удержал равновесие. Качнулся на месте. Не удержался от крепкого слова.

То мягкое, на чем он поскользнулся, отлетело прочь и с глухим стуком упало несколькими ступенями ниже. В голове у Дэвида гудело. Сердце колотилось в гортани — разбухшее, простреленное болью.

Какого дьявола и кто раскидывает вещи по дому где попало? Он пошарил вокруг себя и едва не скатился кубарем вниз по лестнице.

Рука замерла. Дыхание перехватило от изумления. Сердце застучало учащеннее, с перебоями.

В руке он сжимал игрушку. Нескладную громоздкую куклу из лоскутков, которую ради забавы он купил для…

Для ребенка.

На следующий день Элис сама повезла Дэвида на работу.

На полпути к центру города она снизила скорость, притормозила у обочины и выключила мотор. Потом обернулась к мужу:

— Мне нужно поехать куда-нибудь отдохнуть. Не знаю, можешь ли ты сейчас со мной отправиться, дорогой, но если нет — пожалуйста, позволь мне уехать одной. Наверняка удастся нанять кого-то для ухода за ребенком, я уверена. Но мне просто необходимо уехать. Я думала, что сумею преодолеть в себе это чувство. Но не сумела. Я не в силах оставаться в комнате наедине с младенцем. Он так на меня глядит, словно тоже меня ненавидит. Не могу в точности это определить — понимаю только одно: мне нужно уехать, пока ничего такого не стряслось.

Дэвид вышел из машины, открыл переднюю дверцу, жестом попросил Элис подвинуться и сел рядом:

— Единственное, что тебе нужно сделать, — это показаться хорошему психиатру. Если он посоветует переменить обстановку — что ж, отлично. Но так продолжаться дальше не может: я уже весь извелся. — Он включил мотор. — Я поведу машину сам.